То, что должно случиться

Эмма знала, что это случится. Это только дело времени… Логическое продолжение того, что началось давным-давно. В ту ночь, когда они ехали по мокрой трассе, убегая каждый от своих демонов. Или когда Голд, самый недоверчивый из людей, признался ей — первой — что у него больше нет магии. Или когда он вернулся в Сторибрук и ничего ей не сказал. Эмма сидела в кафе «У бабушки» и читала последнюю страницу «Сторибрук Мирроуз», где рядом со скидочными купонами на посещение солярия и прочей рекламой печатались и объявления о продаже и сдаче в наём жилья. Некоторые из них были обведены в красные овалы небрежной рукой Генри. Впрочем, чтобы купить тот чудесный двухэтажный особняк, у объявления о продаже которого Генри поставил восклицательный знак, Эмме нужно было продать почку. Ну, или обратиться к городскому бюджету — это во внешнем мире Эмма была судебным приставом и частным детективом, а здесь — наследной принцессой, и пусть большая часть её наследства сгинула вместе с Зачарованным Лесом, просьбу не оставили бы без внимания. Но Эмме решительно не хотелось прибегать к последнему средству. В конце концов, она всё ещё могла себе позволить оплатить жильё самостоятельно. Пусть небольшую квартирку, но с отдельной комнатой для Генри. Тогда можно будет поговорить с Реджиной о разделении родительских обязанностей. О том, чтобы несколько дней в неделю сын оставался у неё… Бывшая Злая Королева вряд ли откажет: ведь теперь она вроде как добрая и вообще часть семьи, как любит говорить Мери-Маргарет. Эмма помнит, как от мысли о грядущих переговорах с Реджиной её бросило в пот. У каждого свои вьетнамские флешбеки, и Эмме пришлось сжать кулаки, пережидая приступ — даже не паники — ярости… Видение Генри, лежащего на полу квартиры Мери-Маргарет, белого, почти бездыханного, после того, как он откусил от злосчастного яблочного турновера. Она так и сидела над развёрнутой газетой и перед недопитой чашкой какао, сжимая кулаки и прерывисто дыша, когда к ней подсела Руби Лукас. — С тобой всё хорошо? — поинтересовалась официантка и, дождавшись согласного кивка, продолжила заговорщицки: — Голд вернулся. Вчера я помогала Белль с переездом, теперь она снова переселилась в квартирку над библиотекой. С тех пор, как Руби вспомнила, что она Красная Шапочка, её юбки стали чуть длиннее, но интерес к городским новостям и любовь к сплетням никуда не делись. — Вот засранец, — пробормотала Эмма себе под нос. — Нуу, — Руби наклонилась чуть ниже и накрутила на палец крашенную прядь, — я думаю, это и к лучшему. Мне всегда казалось, что они друг другу не подходят. В Зачарованном Лесу Тёмный, конечно, выглядел эффектно, но здесь… зачем такой девушке как Белль этот нудный старый хрен. — Ха-ха, — сказала Эмма, но даже не улыбнулась. — Я имела ввиду: засранец — приехал в Сторибрук и молчит. Голд обещал позвонить мне, когда приедет. — Так позвони ему сама, если тебе надо. Тогда, наверное, всё и началось. Когда Эмма осознала, что ей «это надо» и вторглась в гостиную розового дома, не дожидаясь приглашения пройти. Или когда Голд с формальной любезностью спросил, что она будет пить? Голд передал ей прохладный стакан с виски и их пальцы случайно соприкоснулись, а Эмма поймала себя на том, что думает о тепле этого прикосновения больше, чем о содержимом стакана. Или же всё началось чуть позже? Когда она сделала первый, почти символический глоток и по-новому сформулировала вопрос, который уже задавала когда-то: — Почему ты мне сразу не сказал о поцелуе истинной любви? Голд не стал, как в прошлый раз уходить от ответа, только отвёл взгляд. — Я не знал, что он сработает, — он умолк, точно ожидая, что Эмма ещё что-то скажет, но через несколько минут молчания продолжил, тщательно подбирая слова: — Поцелуй истинной любви не волшебная таблетка, которую принимают по рецепту в ожидании определённого результата. Это — последнее средство, когда остальные не помогают. Твой отец… Дэвид дрался со мной, сражался с драконом, скакал через весь лес и только после поцеловал Белоснежку. Я мог, конечно, и без его помощи заключить яйцо с волшебным элексиром в Малифисент — тогда я был почти всемогущ, — Голд покрутил трость — не ту, которой он избивал когда-то Мо Френча, а гладкую и чёрную, купленную в придорожной аптеке. — Я мог щелчком пальцев перенести прекрасного принца к его принцессе. Но — кто знает — подействовал бы поцелуй в этом случае? — И ты… Голд наконец оторвался от созерцания ковра, носков собственных ботинок, бликов на полированной поверхности трости и посмотрел ей в глаза. — Я больше думал о себе, чем о спасении Генри. Хотя о нём я тоже помнил. Я не собирался давать ему умереть… Прости меня. Может быть, всё началось тогда, когда Эмма сказала, что он не должен просить у неё прощения. Или пару дней спустя, когда она обнаружила у себя на телефоне следы его нерешительности: «Пропущенный вызов Мистер Голд, один гудок». Или когда они случайно столкнулись на улице. Эмма шла по Мейн-стрит с плачущим Нилом на руках, толкая бедром коляску, а после они вдвоём «выгуливали» её маленького братика в чахлом сторибрукском парке. Нил, одуревший от свежего воздуха и движения, наконец уснул, они с Голдом сидели на скамейке, и повисшее между ними молчание почти перестало её тяготить. Или она просто привыкла к этой тяжести? — Я пропустила всё это с Генри. — Ты бы справилась. Нет, тогда определённо всё было уже в разгаре. Иногда Эмме кажется, что для неё всё началось гораздо раньше. Едва ли не с вкрадчивого «Эм-ма» прозвучавшего при их знакомстве. С полуулыбок и полуразговоров, с полуправды и полулжи, с недофлирта и недовлюблённости. С доверия, которого Голд не заслуживал, но которое так неожиданно и нелогично вызывал с момента их первой встречи. Когда это началось для Голда? Когда он осознал, что значит это для него? А для неё? Порой Эмма казалась себе слишком навязчивой и настырной. Она подходила к грани слишком близко, но преодолел её всё-таки Голд. Их лица внезапно оказались рядом, Голд убрал со щеки Эммы прилипшую прядь и медлил убрать руку. Он вдохнул через рот и выдохнул то ли утверждение, то ли вопрос: — Очень глупо спрашивать, можно ли тебя поцеловать? — Совсем не глупо. — Можно?.. — она чувствовала тепло его пальцев застывших в миллиметре от её лица. У Эммы защипало в носу. Может быть, от того, что никто и никогда раньше не спрашивал у неё разрешения. — Да, — пробормотала она, и Голд накрыл её губы своими. Сначала он касался её нежно, словно она была из фарфора, но почувствовав, как она подалась навстречу, Голд отбросил осторожность, и вскоре он уже сжал Эмму в объятьях так, что у неё заныли рёбра. Губы горели от поцелуев и воздух кончался в лёгких. — Дай мне отдышаться, — попросила она со смехом, и Голд отступил на шаг. — Прости, — сказал он, но при этом вид у него был вовсе не виноватый. Эмма знала, что это когда-нибудь случится. Она знала, Голд всем известный жадина, и ему будет мало одних поцелуев, мало минут и часов, когда они говорят о ерунде и молчат о важном, мало делить чай, ужин и постель. Она знала… Но всё-таки теперь, когда она слышит его очередной глупый вопрос: — Что бы ты ответила, если бы я спросил тебя, выйдешь ли ты за меня замуж? — она не может удержаться от слёз. Голд тревожно заглядывает ей в глаза: — Эмма? — А ты спроси.