Масть

      «Люди не пойдут за тем, кто всю жизнь тянул за собой плуг»       Вашингтон не оборачивается; считает свои шаги, смотрит перед собой, стараясь не слышать чужих слов.       «Сколько британцы дадут за его шкуру?»       Скрип повозки теряется в призрачном рокоте толпы, как и шаги солдат. Отряд бесшумно скользит по улице — под тяжелыми взглядами людей; каждый смотрит по-своему.       Но генералу кажется, что они всё направленны на него.       «Кто его хозяин?»       — Сменить вас? — офицер — кентавр, не тяжеловоз, — Ваше Превосходительство? — он обеспокоен.       — В этом нет нужды, — Вашингтон отворачивается, отталкивается сильнее — резко дергая повозку вперед.       «Он метис?»       Путь до лагеря длинный, он проходит сквозь небольшое поселение — им нужны ресурсы. Место.       Несколько солдат выходят из отряда; они идут в лавку — торопятся. Мир шаток — в любой момент их могу предать; изгнать из города, как когда-то прогнали оборотней.       «Говорят, он был в личной конюшне покойного Брэддока»       — Хватит, — сдавленно шипит генерал.       «Собственность британцев»       Остановившись Вашингтон оборачивается — никого, только сопровождающие солдаты, они молчат.       Он вновь отвечает отказом на вопрос. Продолжает идти — до самого лагеря.       «Где его поводья?»       В лесу становится легче — у деревьев нет ртов и глаз, они не могут осудить или указать на правду.       Выстроившиеся лестницей тени ветвей скользят по попоне, перебираются на повозку, цепляют головы солдат и исчезают за спинами. Редкие пучки травы хрустят под копытами; кусты тянутся, щекочут шерсть.       Наполненная запахом трав безмятежность.       «Таких даже в карету не запрягут»       Птицы поют; свистят, встревоженно перелетая с дерева на дерево.       «Французы даром не возьмут»       От мыслей не спрятаться. Они возвращаются с новой силой — жалят. Краткий миг мира был нарушен — лес стал бестолковой картиной.       Счёт шагов не помогает — вечно убегать невозможно, как и на время забыть о предстоящем.       Повозка кажется, вспарывающим землю плугом.       Сегодня лагерь должны посетить французы.       «Кому нужна лошадь без седла?»       Вашингтон останавливается только тогда, когда приближается к первой широкой палатке — переступает на месте, отряхивая копыта от грязи.       — Спасибо, — офицер подходит, виновато касается своим боком бока генерала — маленький жест приземлённой благодарности: его встречает напряжение. Вашингтон отходит.       Офицер ничего не говорит, развернувшись чуть прихрамывая возвращается к остальным, чтобы помочь. Бинт почти не заметен на белой шерсти.       «Сотни ударов будет мало»       По позвоночнику пробегает дрожь, холодным комом собирается в животе, разжигая желание лягнуть повозку, перевернуть её — сбросить путы. Генерал сдерживается, только фыркнув встряхивает головой.       Уловив хрип колёс облегчённо вздыхает; уходит — ему нужно подумать, принять решение. Мало времени. Сможет ли он убедить их?       — Ваше Превосходительство! — Жильбер выскальзывает из-за палаток, путаясь в длинных тонких ногах, он подскакивает ближе, — Что-то случилось? — улыбка гаснет, сменяется тревогой.       — Нет нужды, — устало повторяет Вашингтон.       — Конгресс? — Лафайет осторожно тянется к запястью генерала, касается его кончиками пальцев.       — Масть, — генерал отшагнул в сторону, грубо, пряча взгляд. Он не хотел тревожить маркиза.       Жильбер последовал за ним не сразу. Он шёл позади, не решаясь подойти ближе — Лафайет застыл у входа в высокую палатку Вашингтона.       Палатка была укрытием — тёмное место, прохладное, пахнущее свечами и бумагой, отголосками пороха.       Скоро сюда придёт запах аристократии.       Они не видели его. Предполагали ли они, что во главе армии стоит кентавр? Низшее существо, способное только подчиняться приказам хозяина — он должен был быть фермером, слугой на плантации богатого господина.       Или тянуть повозки под британским флагом.       Он мог попасть в руки индейцев став товаром.       Ему не место здесь.       Сможет ли он завоевать их доверие?       Люди не говорят с дикими животными — они ловят их, натягивают на шею поводок, заставляют преклонить колени.       Он не сможет противостоять даже гарпии.       Инстинкт.       Если он попробует обмануть их, то армия и конгресс будут подставлены под удар — ложь раскроют.       Французы не глупы.       «Кентавров клеймят?»       Шорох полога.       — Маркиз? — генерал проводит границу — он не хочет видеть других гостей, — Прошу оставьте меня, — отдаляется.       — Нет, — голос Лафайет тверд, но шаги нескладны.       — Чем я отличаюсь от простой лошади? — Вашингтон опускается на подстилку, — Может ли животное вести людей? — он неровно улыбается. Сдается.       — Не животное, — Жильбер не соглашается.       — Я не подхожу на эту роль — людям нужен пример, а не иллюзия, — генерал поднимает лицо, наблюдает за маркизом. Позволяет ему подойти ближе.       — Подходишь, — непозволительная наглость, доступная только ему, — Это хорошо, — привычно обходя препятствия палатки Лафайет опустился, напротив.       — Почему? — по-детски открытый вопрос.       — Кентавры близки, — начинает Жильбер, но Вашингтон прерывает его.       — К земле — к грязи? У вас есть род — место, вы защищены своим положением, никто не предложит вам сбрую, — генерал качает головой, замыкаясь.       — К людям, — маркиз касается рук генерала, легко держит, поглаживая пальцами, — Они следуют вашему примеру, — Лафайет принимает правила игры, — Это помогает им поверить в себя — они знают цену каждой ступени, — он невесомо сжимает дрожащие ладони.       — Романтично, — насмешка.       — Довретесь мне, — просьба.       — Я всего лишь фермер, — выдохнув, Вашингтон опустил голову, утыкаясь в на удивление крепкое плечо маркиза, — Они могут найти подходящего человека — кто угодно, — он на мгновение чуть прикусил ткань чужого мундира.       Гамильтон назвал бы это — лошадиной возней.       — Нет, они не смогут заменить вас, — маркиз вдыхает, он чувствует запах леса и земли, города.       — Вам не понять, — Вашингтон шипит.       — Ради свободы я готов отказаться от своего положения, — Лафайет выпрямляется.       — Детская глупость, — бормотание.       — Попробуйте поверить в себя — вы сделали больше, чем те индюки из конгресса! — слова Жильбера встречает сдавленный смех.       — Мне казалось там была только одна гарпия, — замечание.       — Но доктору подходит, — маркиз гладит.       — Это грубо, Жильбер, — генерал поднимает лицо.       — Вам лучше? — Лафайет не уверен — он балансирует на границе.       — Полагаю, что да, — кивок.       — Они не посмеют отказать — я не позволю им навредить тебе, — маркизу не нравится танец обращений, но он знает, что однажды — это, как и война останется позади.       — Благодарю, — Вашингтон улыбается, но его черты дрожат. Он поддается вперед — мимолётно трется щекой и отстранившись фыркает.       Жильбер не отвечает на прикосновения. Слова говорят больше — генерал принимает их, прикрыв глаза просит остаться.       Одного безмолвного присутствия достаточно, чтобы на время облегчить ношу на плечах Вашингтона.       Прибывшим позже гостям было не обязательно знать, что в напряжённые моменты беседы Лафайет незаметно касался ладони генерала, переплетал пальцы — поддерживая. Так же им и встревоженным визитом солдатам не стоит знать то, что маркиз остался с ним — до тех пор, пока он не уснул.       Об опустившихся мощных плечах; о блеске слез, холоде загнанных слов и мольбе об отдыхе знал только Жильбер.       «Кентавры всегда были низшими существами»       Говорят, когда-то они были воинами.