The morning after

The morning after (англ.) - 1) утро после выпивки, похмелье 2) горькое похмелье, разочарование

Such a lonely day And its mine The most loneliest day of my life (SOAD – Lonely Day)

Ему было… пусто. Именно так он бы и выразил свои ощущения, если бы, конечно, хоть кому-нибудь это было интересно. Тени, с которыми они сражались, высасывали магическую энергию чародея, а он чувствовал себя так, будто всей душевной энергии лишился. Не хотелось, как обычно с утра, куда-то спешить, улыбаться проходящим по коридорам знакомым девчонкам, тормошить друзей — из которых осталась, по сути, одна Тиана… Да ничего не хотелось. А стоило только подумать о том, что нужно идти на занятия и, сохраняя лицо, делать вид, что у тебя всё лучше всех — впрочем, как и всегда, правда, Джем? — тут же сводило зубы… Мысленно он вернулся во вчерашний день, к моменту, после которого всё полетело в чёртовы глубины Таруса. Основательно так полетело, от души, с конкретикой. Вот они стоят в холле, обсуждая будущее Адама, а сам Джереми ждёт удобного случая сказать, что его упрёки и претензии — это абсолютно неважно, и позвать наконец друга к себе, как давно и хотелось… А вот и следующий момент, когда к их тесной компании подваливает долбодятел Тёрнер, по-хозяйски хватает Адама за талию и тот… краснеет до ушей, но позволяет это и уходит, даже не оглянувшись. — Адам, не хочешь объясниться? — кричит Джереми вслед, и сам понимает, как жалко его слова звучат со стороны. Не хочет. Если б хотел — объяснился бы раньше, потому что вот это вот всё… ну явно же не на пустом месте возникло. Но когда, и как?.. И был ли у него хоть мизерный шанс сохранить свою маленькую семью, как он в глубине души привык их называть, неизменной? Джереми стоит, смотрит, как парни исчезают в толпе, и осознаёт — нет, скорее всего, шанса не было, и это конец, Адама он точно потерял. Первой приходит в себя Тиана. — Ну-ка, пойдём отсюда! — Она мягко, но решительно берёт его под руку. — На тебя смотреть страшно. — Ребят, а что случилось-то? — непонимающе хлопает глазами Стелла. Но отвечать ей, само собой, никто не собирается. *** Потом они с Тианой до позднего вечера сидели в его комнате. Ответа на вопрос, почему всё это с ним произошло, у подруги, конечно же, не нашлось. Зато у Джереми нашлась недопитая бутылка виски. Завидев её, Тиана неодобрительно нахмурилась, но промолчала — видимо, решила, что в отчаянных обстоятельствах отчаянные меры заслуживают снисхождения. — Ну какие же вы оба дураки, — тихо говорила она чуть позже, задумчиво перебирая волосы уткнувшегося ей в колени Джереми, — нагородили, понимаешь ли, страстей, а самое главное потеряли. Горюшко вы моё… Неужели это стоило вашей дружбы? Он вздохнул, потому что ответить было решительно нечего. Если бы случилось, то, конечно же, стоило бы. А так… а так Тиана, конечно, права. И непонятно, кого винить — то ли Адама, то ли себя… И где тот момент, с которого всё пошло наперекосяк? Наверное, он произнёс это вслух, потому что Тиана положила руку ему на плечо: — Джереми, это уже совершенно неважно. Мне очень жаль, но сейчас ты изменить ничего не можешь. Пожалуйста, не думай об этом, не растравляй себя ещё больше. Это нужно просто пережить. Всё пройдёт, всё будет хорошо. — Да как же всё будет хорошо, если это повторяется со мной снова и снова! — с отчаянием выкрикнул он. — Те, кого я люблю, просто вычёркивают меня из своей жизни и уходят, не потрудившись даже объяснить, в чём дело! Я всегда остаюсь один! Джереми отстранился от подруги, сел на пол, прислонился спиной к кровати и обхватил себя за колени. Тиана вздохнула, и, помолчав, сказала: — Он всё равно уехал бы в Ларвуд. Вам пришлось бы расстаться. — Да при чём тут Ларвуд! Это же совершенно другое! Это же не какие-то адские бездны, откуда не возвращаются! Неужели ты не понимаешь?! — Понимаю! От неожиданности Джереми повернул голову и посмотрел на неё. — Я всё понимаю, балбес, просто пытаюсь тебя утешить! Потому что я, между прочим, твой друг, и я всё ещё здесь, и, если ты не заметил, очень переживаю за тебя! — Её голос дрогнул, и Джереми показалось, что ресницы у неё мокрые. — Вы оба мои друзья, но я тоже злюсь на Адама за то, что он так с тобой поступил. Я не знаю, чем тебе помочь, и мне больно, потому что больно тебе! Джереми отвернулся. Прижался виском к коленке Тианы и пробормотал: — Спасибо. — Ну, где там твоя отрава? — ответила она. — Осталось ещё? Дай и мне… Потом настало время Тиане возвращаться в свою комнату. Джереми предложил проводить, но она отказалась. Тиана ушла, а он долго ещё лежал без сна, пытаясь осмыслить произошедшее, пока усталость и выпитое не взяли, наконец, своё. А ночью случилось ещё кое-что. Измученное дневными переживаниями сознание вернуло его в тот злополучный коридор, но во сне Адам даже не посмотрел в сторону придурка Тёрнера, а наоборот — обнял Джереми, и, оставив девчонок, они наконец уединились, чтобы побыть друг с другом так, как давно хотели… Но в какой-то момент, когда их желания переплелись, а грань между сном и явью стала зыбкой и несущественной, Джереми ясно почувствовал в комнате ещё чьё-то присутствие . Выплывая из полусна, он пару раз двинул бёдрами в заведомо обречённой попытке удержать ускользающее мгновение, и встретился с внимательным взглядом лощёного хмыря из отряда магов. Первоначальный шок сменился ощущением полной нереальности происходящего — ох, не зря этот чёрт иногда вызывал у него просто неконтролируемую злость, а если копнуть поглубже — смутную тревогу и беспокойство. Вот только за Адама, как ему раньше казалось, или же за себя? Судя по тому, что сказал Ник — и по тому, что он вообще находился у него в комнате в такое время, — как раз за себя и пора было начинать беспокоиться, Джеронимо… только вот сил на это не было. И Джереми решился: — Давай… то, зачем пришёл на самом деле, я хочу этого… И демон разбери, правда ли он этого хотел, и зачем?.. Забыть Адама? лишний раз вспомнить, каково было быть с ним? закрыть глаза и представить рядом именно его? Адам… Адам… всегда и везде он, и даже сейчас, когда всё кончено, твои мысли только о нём, не правда ли, Джем? Так не пора ли наконец отпустить себя хотя бы ненадолго? Тем более, что незваный гость выглядел, несмотря на полумрак в комнате, таким… ярким, таким — в отличие от него — живым... «Пусть, — подумал Джереми, — просто не буду открывать глаза, и...» ...Сдержать данного себе обещания он, разумеется, не смог. Наивно было надеяться, что невыносимый разноглазый сукин сын позволит рядом с собой думать о ком-то другом. Чёртов профессионал… При всём своём опыте Джереми даже не представлял, что в постели можно вытворять… такое. Но, впрочем, главным было даже не это. В какой-то момент он настолько потерялся в ощущениях и эмоциях — своих и партнёра, — что почувствовал себя действительно, по-настоящему желанным… *** И кто бы сомневался, что на смену этому безумию придет отвратительное в своей неизбежности утро и расставит всё по местам. Ночные обещания — которым, безусловно, грош цена, особенно после того, как кое-кто получил всё, что хотел, и тихо свалил, когда Джереми забылся сном; потеря самого важного для него человека — которую трудно осознать и принять, а ещё хорошо бы разобраться, как с этим жить; и он сам — одинокий и не нужный никому, кроме, наверное, Тианы. Внезапно стало просто физически невозможно находиться в постели, хранящей следы и запах вчерашней ночи, да и в самой комнате тоже. Захотелось сбежать, неважно, куда и зачем — только подальше, и чтобы никого рядом… Надев первое, что попалось под руку, Джереми тихо выходит из комнаты и спускается к дверям академии. Ещё совсем рано, это помогает избежать нежелательных встреч и никому не нужных вопросов и объяснений, и вдохнув, наконец, свежий утренний воздух, он направляется в сторону леса — не потому, что ему туда особенно хочется, а лишь бы куда-то идти. И он идёт, не разбирая дороги, и вяло и отстранённо думает: вот если бы сейчас на пути вдруг попалась брешь, то, вполне возможно... разумеется, в чисто исследовательских целях… Впрочем, до конца оформить эту мысль не получается — впереди виднеются развалины старого учебного корпуса и Джереми, невольно поражённый тем, насколько место, где проходили тренировки по боевой магии, сейчас соответствует его настроению, сворачивает туда. Раньше он как-то не задумывался о подобных вещах, но сейчас в голову сами собой приходят параллели между каменными развалинами, где когда-то бурлила студенческая жизнь, и им самим, ощущающим как никогда отчётливо, что всё, чем он жил, превратилось в такие же руины. Джереми медленно ведёт рукой по прохладной каменной стене, затем прислоняется к ней лбом и какое-то время просто стоит без движения. Так тихо и спокойно… так пусто и безразлично… А потом начнутся занятия, и старые развалины вновь наполнятся жизнью, которая не стоит на месте, что бы с тобой ни произошло… Но пока можно побыть здесь. Он проходит дальше, садится на ступеньку, ставит локти на колени, подбородком упираясь в ладони, и смотрит на отмеченные временем стены, на большие и не очень камни, лежащие рядом и поодаль, и не думает ни о чём, чувствуя себя одним из этих камней, потому что так проще, потому что чувствовать что-то иное сейчас для него просто... слишком. ...Он не знает точно, сколько просидел вот так, но в какой-то момент понимает, что уже не один, и кто именно нарушил его одиночество. Чёртов Флетчер обязательно должен был появиться именно сейчас. Джереми хочется сгинуть в безднах Таруса, но он просто обнимает себя за плечи и опускает голову, смиряясь с неизбежным. Оба молчат: Джереми потому, что ему больше нечего сказать Адаму, Адам — потому, что… ну, наверное, у него тоже есть какая-то причина, о которой Джереми не имеет теперь ни малейшего представления. Наконец Адам, поняв, что Джереми собирается сидеть молча и дальше, негромко говорит: — Привет, Джем. Можно? Не поднимая головы, тот пожимает плечами. — Я послезавтра уезжаю… — Ну, отлично, я рад, что вы наконец сольётесь в божественном экстазе, — равнодушно замечает Джереми, и Адам осторожно просит: — Джем… пожалуйста, не надо… — Я вообще-то про Ларвуд говорю, а ты что подумал?.. Чего тебе? — Я не могу уехать вот так. Не поговорив с тобой. — А я не хочу с тобой разговаривать. Или тебе на самом деле нужно облегчить свою совесть? Услышать от меня, что я все понимаю? Может, ещё и благословение тебе дать? Адам садится рядом, на тёплую и пыльную каменную ступеньку. — Я всё-таки хотел бы объясниться… — Что тут объяснять, всё и так прекрасно видно, — Джереми бросает короткий взгляд на шею Адама, на синяки и следы укусов, которые виднеются из-под ворота футболки. Вчера их там не было. — Он… этот твой… скажи ему — вся академия и без того уже в курсе, что теперь он тебя трахает, совсем не обязательно так демонстративно метить территорию. У Адама моментально вспыхивают уши: — Это не… Ну… он просто такой. — Серьёзно?.. Вот ты сейчас явился рассказать мне о постельных привычках Тёрнера?.. Знаешь что, а не пошёл бы ты отсюда! — Джем… — Не называй меня так! Некоторое время оба сидят молча. — Нет, вообще забавно всё вышло в итоге, как считаешь? — в конце концов говорит Джереми. — Если шутку повторить неоднократно, она вполне может превратиться в правду. Хорошая ирония, заценил… Только поздно. Адам пожимает плечами: — Ну, меня это ничуть не забавляет. И никогда не забавляло. Ты же не думаешь, что твои шуточки насчёт нас с ним всерьёз повлияли… на что-то. А если думаешь, то напрасно. — Вот уж насчёт вас с ним я вообще не думаю — приятного мало, да и смысл?.. Я и сюда-то пришёл, только чтоб тебя не видеть. Но ты всё равно... отыскал. Ну, выкладывай, чего там у тебя, просто так не отстанешь ведь? Несколько мгновений Адам молчит и глядит себе под ноги, а потом, не поднимая головы, говорит: — Джем, я люблю его. При этих словах Джереми вскакивает, но Адам хватает его за запястье: — Пожалуйста, выслушай меня! Прошу! — и в голосе звучит такая боль, что Джереми останавливается почти против воли. Адам держит, не отпуская, и от прикосновения его тёплой ладони сам собой вспоминается тот момент, с которого всё началось. Сейчас Адам просто цепляется с отчаянной надеждой, словно тонет, и можно было бы попытаться вырваться, но Джереми настолько устал от всей этой драмы, что решает — пусть Флетчер говорит. Может быть, потом можно будет просто уйти отсюда и вычеркнуть из памяти весь этот грёбаный день. Всю эту неделю. Весь этот год. Или три. — Хорошо, — говорит он, не узнавая своего голоса. Адам смотрит на него снизу вверх, и Джереми, глядя в его измученное лицо, добавляет: — Я выслушаю. Пять минут. В последний раз. Потом ты уйдёшь, потому что мне видеть тебя тошно. Отпусти. Он снова садится на ступеньку, подальше от Адама. Тот трёт лицо ладонями и повторяет: — Я люблю его. Я ничего не могу с этим поделать. Прости. — В этот момент он совершенно не похож на счастливого влюблённого, и Джереми, чуть повернув голову, хмуро косится на него. — Я уже сделал тебе больно, и понимаю, что этим разговором делаю ещё больнее, но мне сейчас тоже нелегко. Я не думал, что такое бывает. Он замолкает, но Джереми тоже молчит, и Адам продолжает: — Ты, наверное, знаешь, что наши родители — мои и его — дружили. А мы с ним нет. Родителям всегда хотелось, чтобы и мы продолжили семейную традицию, но слишком уж усердно они пытались нас подружить, или это мы слишком разные... В общем, он ещё больше возненавидел меня, я слышать не мог про него — мои вечно его расхваливали: Берт то, Берт сё… А потом, в тот день, когда у нас с ним должна была быть отработка… — Джереми напрягается, но Адам просто говорит: — Он спас мне жизнь, хотя Тень едва не прикончила его самого. Я не мог понять, почему он так сделал — до того момента, как Льётольв швырнул его на пол там, в подземелье. Вот тогда я понял. Я стоял и думал — как мне жить дальше, если он больше не поднимется?.. — Ну, хорошо, я тебя услышал. — Джереми вскидывает голову. — Я рад, что смысл жизни для тебя не потерян, спасибо, что поделился со мной своими переживаниями. Не понимаю, правда, что мне со всем этим делать, но… — Я люблю тебя, Джем. Очень люблю. Только иначе. Ближе тебя у меня никого никогда не было. Ты — вся моя жизнь здесь, всё, что было в ней светлого и хорошего, было с тобой. Не представляю, как существовать в мире, где я и мой самый близкий друг стали чужими, и целым я без тебя точно никогда не стану. Я не хочу без тебя, понимаешь?.. — Мы не всегда получаем то, чего хотим, — помолчав, хрипловато говорит Джереми. — А я ведь говорил тебе — подумай, чтобы потом не пожалеть. — Я жалею только о том, что разрушил нашу дружбу и причинил тебе боль — и буду жалеть об этом всегда. Но больше ни об одной минуте, которые между нами были, я не сожалею. Прости, что у нас ничего не получилось. — Адам грустно усмехается: — Я ведь соврал тебе тогда. Ты был моим первым. Просто хочу, чтоб ты об этом знал. Джереми меняется в лице. Совладав с собой, он закрывает глаза и с трудом произносит: — Уходи. Пожалуйста, уйди. Адам поднимается и медлит, не решаясь уйти. Он ясно понимает, что, скорее всего, видит Джереми в последний раз, и потому вглядывается в него, пытаясь сохранить в памяти всё — поникшие плечи, растрёпанные светлые пряди, складку между тёмных бровей, скрещённые на груди руки, шрам на правой щеке… Торопливо впитывает каждую секунду до того момента, когда между ними всё будет кончено бесповоротно, и беззвучно шепчет прости. Словно услышав, Джереми вскидывает глаза, и болезненная гримаса искажает на миг его хрупкую красоту. — Уходи!.. — повторяет он, стараясь, чтобы не сорвался голос. И Адам подчиняется. Потому что это единственное, что он может сделать для Джереми сейчас. Если бы только можно было обнять его и забрать всю боль, которую причинил! Но это уже не для них. Он уходит прочь, не замечая дороги. На сердце тяжело, но Адам хочет надеяться, что время расставит всё по местам, рассудит их и в конце концов вернёт бывшему другу счастье, которого тот достоин. И уже не видит, как Джереми без сил опускается на землю и впивается в ладонь зубами, пытаясь хоть немного заглушить раздирающий внутренности и рвущийся к горлу крик...