***
Максанс увидел Акселя издалека. Но еще раньше, чем увидел – услышал его. Как всегда. Аксель всегда был громким. Чересчур громким, для своего небольшого легкого тела. Вот и сейчас он, что-то с жаром рассказывая коллегам, говорил так громко, что его легко можно было услышать еще с середины квартала. При этом Аксель еще бурно жестикулировал, и сам - первым же - заливисто рассмеялся в конце собственной тирады. Словом, был привычно оживленным и громогласным и, как и в большинстве случаев, с энтузиазмом изображал из себя клоуна. Людей не знакомых с ним раньше такой неуемный фонтан энергии мог даже, наверное, немного ошарашить сначала. Верно дозировать юмор и громкость звука, в за-экранной жизни Акселю удавалось редко. Впрочем, Максанс давно к этому привык и научился, как никто другой, легко различать все оттенки этой естественной или наигранной Орьянской экспрессии. И без труда мог видеть иной раз за его подвижной шумностью - не желание якобы оказаться в центре внимания (как казалось Максансу когда-то), а стремление привычно спрятать за маской «веселого шута» свою неуверенность и страхи. За чересчур активным поведением – замаскировать нервозную неловкость и суетливость движений. Да, как ни странно, но вопреки впечатлению уверенного и даже самоуверенного парня, которое Аксель производил на большинство коллег и фанатов, испытывать сильное волнение ему случалось довольно часто. В основном это касалось публичных мероприятий, но бывало, что его начинало «нести» даже в хорошо знакомой компании. И чем неуверенней Аксель чувствовал себя в той или иной ситуации – тем шумнее и активнее себя вел, обычно. На взгляд Максанса - так себе маскировка. Но, к его удивлению, другие люди почему-то никогда не замечали этого и легко покупались на транслируемый образ гиперактивного весельчака. В прочем, и сам Максанс разобрался в нем далеко не сразу. Да, сейчас он привык и мог «читать» Акселя прекрасно, а тогда - в начале их совместной работы - он даже не догадывался насколько версии Аксель-напоказ и Аксель-настоящий – это разные люди. И насколько эмоциональным и ранимым может оказаться на самом деле этот мальчишка, всегда ржущий громче всех, прыгающий выше всех, нарывающийся впереди всех… с неуемным шилом в заднице и весьма специфическим грубоватым юмором. В начале знакомства эта внезапная шумная активность Акселя часто озадачивала Максанса, иногда даже раздражала. А бывало, что и просто бесила, когда Аксель, увлекаясь, легко переходил все границы. …Такой яркий инцидент впервые случилось с ними, когда снимали эпизод на лодке. Ту сцену, где Элиотт и Лука, перед «ночью любви», едят свой нехитрый «романтический» ужин. Не было ничего сложного в этой короткой сцене за столом – выпить по глотку лимонада, пожевать ветчины, посмотреть друг на друга. Ничто не предвещало проблем. Вот только Аксель - словно нарочно - запарывал дубль за дублем, превращая простой момент с поеданием проклятой ветчины в клоунское представление. Он не то что – не был естественным, но как будто издевался специально. Намеренно переигрывал, пережимал … казалось, максимально старался превратить в цирк весь этот эпизод, который, по мнению самого Максанса и режиссера, между прочим, должен был быть нежно-тихим, плавным, красивым и лиричным, черт подери! Вот тогда своими кривляньями Аксель едва не довел Максанса до рукоприкладства. Руки прямо таки тянулись - отвесить мелкому гаденышу вразумляющий подзатыльник. Или придушить слегка. Максанс сперва решил, что Аксель устроил все это от того, что ему просто захотелось перетянуть на себя больше внимания. Парень перекраивал свои жесты и мимику в каждом новом дубле. Все время то изменяя, то добавляя новое. Сцена явно сворачивала не туда. Даже Давид устал одергивать Акселя, останавливать съемку и снова командовать - «С начала!». Максанс взорвался на… не вспомнить уже - на какой по счету раз. Возможно, в тот момент он тупо психанул, и повел себя как чертова истеричка, но его уже просто трясло. Максанс вышел вон, весь кипя от злости. Едва вообще не ушел с площадки. О, он наверняка высказал перед этим Акселю что-то едкое и злое, в сердцах. Хотя уже через пару минут не мог вспомнить – что именно. / Отвечая потом на вопросы фанатов на конвенциях, Максанс пару раз рассказывал эту историю, и даже озвучивал какую-то свою «реплику», с которой, по его мнению, он мог тогда «красиво» уйти. Но, на самом деле, он и правда – не помнил точно, как это произошло. И по правде говоря – совсем не хотел вспоминать./ Стоя на палубе баржи, ежась под сырым ветром с реки, Максанс зло и нервно курил, глядя на маслянисто-черную воду вечерней Сены. Он слышал, как режиссер громко объявил перерыв и пошел успокаивать своего вспылившего актера. На «успокаивание» в обычном смысле это, конечно, походило мало. Но и Максанс не ждал, что его станут гладить по голове и увещевать, все-таки он не был девочкой-школьницей, хотя взвился ровно так же. Давид просто подошел, и молча стоял рядом, долго и пристально гладя на парня. Тот даже боком чувствовал его спокойный и внимательный взгляд. А Максу, как-то сразу стало жгуче стыдно за свои вспыхнувшие эмоции, за несдержанность. Оборачиваться ему не хотелось. Но сигарета закончилась, догорев до самого фильтра, и ему все же пришлось поднять взгляд и посмотреть в лицо Давиду. Тот ни в чем не упрекал. Сказал, что все в порядке, а запланированные «интимные» сцены для этого эпизода они доснимут завтра. Время у них еще есть. Ничего страшного. Но, попросил вернуться и закончить начатую сцену. И… «помириться» с Акселем. - Я знаю, что до завтра вы оба успокоитель – сказал режиссер - Но я не хочу - чтобы сегодняшний эмоциональный выплеск плохо отразился на вашей совместной работе. Особенно учитывая важность и сложность завтрашней съемки. И получив кивок Макса в качестве согласия, Давид добавил, поясняя… - Ты не злись на него. Поверь, он не специально так делает. Мы уже немного привыкли все… так бывает, когда Аксель просто нервничает... Понимаешь, Максанс, актерская фантазия это, конечно, огромная кладовая воображаемых историй, но и в ней не всегда находится ответ на вопрос - как нужно сыграть сцену, чтобы это было похоже на настоящую жизнь. Актеру нужно опереться на какой-то собственный опыт... Но в нашем случае такого опыта просто нет – режиссер задумчиво пожевал губу. - Поэтому… Ты представь – сейчас он не вполне понимает, что должен чувствовать в такой момент - после твоего приглашения на лодку на уикенд? Как вести себя? Это ведь должно было стать не просто свиданием. Это ведь было задумано, как свидание с «продолжением». Новый значительный шаг в отношениях... Как должен ощущать себя совсем еще юный парень на пороге чего-то очень желанного и очень важного?.. Так бывает, что в самый сокровенный момент тебе становится и головокружительно хорошо и очень страшно, одновременно… Ты пребываешь в смятении… И стремишься к новому опыту и робеешь… и отсюда вся напускная веселость и бравада… Режиссер уплывал в рассуждениях все дальше и дальше. А Максанс тупо подвис. И запутался. Ему почему-то показалось, что Давид, говоря «твое приглашение на лодку», имел в виду его - Максанса. И парень от этого впал в ступор. Почему Давид решил..? Он же ничего такого… Но через пару секунд до Максанса дошло - это было сказано про Элиотта. Давид говорил об Элиотте и Луке. Странным, однако, было то, что сам Макс первым делом, услышав и соединив в голове слова «ты» и «свидание», подумал о себе и Акселе, а вовсе не об их персонажах. А может - не так уж и странно, если вспомнить их с Акселем безумные репетиции «под пиво». Мозги у Максанса до сих пор закручивались в тугой узел, при попытке осознать, что произошло между ними тогда. Нет, это не было свиданием. Совершенно точно не было - когда они сидели в баре и разговаривали… Но то, во что превратился в итоге этот вечер – ставило в тупик. Вспоминать было странно, стрёмно. И не вспоминать – тоже не получалось. Это бесило Максанса. И обескураживало. И снова бесило. В какой-то мере и его сегодняшний срыв - не только злость на Акселя, но и на собственную зацикленность. Да, надо признать - хреново сегодня получилось. Зря он так взорвался на пустом месте… Когда Макс докурил еще одну сигарету, порядочно замерз от вечерней сырости и вернулся обратно в полутемное съемочное помещение, он был уже почти спокоен, но все еще погружен в свои мысли о персонажах и актерах. Техники еще не вернулись по своим местам. Давид с оператором тихо переговаривались, обсуждали что-то, глядя в режиссерский монитор. Заботливая ассистентка молча сунула в руку продрогшему Максансу стаканчик с горячим кофе. Окинула внимательным взглядом. Очевидно, оценив его состояние как «вполне вменяемое», выдала ему еще один стаканчик, выразительно кивнув в сторону Акселя. Максанс поблагодарил и двинулся к парню – «наводить мосты». Аксель сидел все там же - за столом, уставленным свечками, которые почему - то никто так и не затушил. Перед ним все так же лежал пакет растерзанной ветчины. Парень механически жевал один из измочаленных кусков, вперив взгляд в столешницу перед собой. Лицо его было… отсутствующим. Застывшим и пустым. Словно его выключили. Непривычный Аксель. Что ж, видимо, бурная реакция Максанса здорово выбила Акселя из колеи. Максанс попытался вспомнить, что же он все-таки успел наговорить, но ему не удалось. Очень возможно, что он в запале переборщил с выражениями. Вот, черт. Обидеть Акселя он точно не хотел. Максанса накрыло новым приступом стыда. Что ж такое… Вид тихого, потухшего Аксель вызвал неприятное, неожиданно горькое и болезненное ощущение, ноющее где-то под сердцем. Максанс подошел к столу, и Аксель наконец-то поднял голову. Конечно, Максанс опасался, что увидит на его лице злость или досаду на случившееся… Очень боялся увидеть неприязнь. Но на лице Акселя отражалась только грусть. Он не злился на Максанса, не обижался, он был расстроен. - Прости, Макс. Когда я нервничаю, я… я бываю настоящим придурком. Не знаю почему - меня тянет шутить и дурачиться. Хотя на самом деле мне… вовсе не смешно. - Да, ладно. Я понимаю – ответил Максанс и сел напротив. Посмотрел на пальцы Акселя, все еще сжимающие недоеденный кусок мяса. - Тебя еще не тошнит от ветчины? – улыбнулся Максанс, протягивая парню второй стаканчик кофе. - Нет, я люблю ветчину. И эта, на самом деле, очень вкусная! – Аксель чуть оживился. - Очень вкусная, значит?! – Макс прищурился. Изображая лицом скепсис и всяческие сомнения. - Аксель, только не говори мне, что ты запорол столько дублей исключительно ради того, чтобы одному сожрать всю упаковку этой «очень вкусной» ветчины? Ну-ну… Месье Орян! Хитро вы придумали! – пошутил Максанс, возвращая их обоих к событиям недоснятой сцены. - А теперь – добавил он - может, все-таки, ты дашь и мне кусочек? Раз уж я - как бы - твой парень? Аксель на эту подначку сначала заулыбался, но на последней фразе Максанса его улыбка немного дрогнула и по лицу вновь проскользнула какая-то тень печали. Максанс протянул руку к тому куску ветчины, что был в руке Акселя, перехватывая его. И, вот тут-то, когда пальцы их соприкоснулись, в шутливом противостоянии, его посетило странное чувство - как будто его реальность вдруг раздвоилась. Одна из этих реальностей поплыла медленной текучей рекой. Та – где Аксель - словно в замедленной съемке - слегка вздрагивает, от его прикосновения, распахивает ресницы и смотрит на Макса своим невозможными, бездонными и темно-синими как предгрозовое небо, глазами. А Макс все еще соприкасается с его пальцами и не спешит /и не хочет/отнимать свою руку. Только наблюдает, как нежная несмелая улыбка проявляется на губах Акселя… И Максансу от этого так хорошо сейчас. Так спокойно и хорошо… и хочется - чтобы время и вовсе замерло, остановилось хоть ненадолго. А другая реальность - неслась вскачь и здравый смысл уже буквально вопил - как неловко долго рука Максанса застыла без движения… Что еще немного и этот его жест можно будет уже смело счесть прикосновением не к куску мяса, а к самому Акселю. И это будет очень странно и глупо, и неловко. И нужно что-то сделать. Срочно! И пока этот поток сумбурных мыслей проносился, то убыстряясь, то замедляясь, в голове Максанса, Аксель сделал одно короткое точное движение и, перехватив его пальцы, сжал своими. И так и поднес обе их руки, одна в другой, вместе с зажатым в пальцах ломтиком ветчины, ко рту Максанса. Предлагая. И все так же улыбаясь, светло и лукаво. Максансу остается только наклонить голову на бок и по-собачьи игриво перехватить свисающий ломтик зубами. Что он и делает. В это момент обе его реальности синхронизируются и схлопываются в одну… Он ощущает на губах вкус ветчины и еще он чувствует сейчас острое желание – так же прикоснуться губами и к державшим ее пальцам Акселя. Совершенно ясно, не смотря на недавнюю вспышку эмоций, их «связь» никуда не делась. И этот мысленный порыв - поцеловать пальцы, держащие сейчас его руку – он кажется Максансу совершенно уместным. В духе сериала. Наверное. Ну, почти… «Почти» - потому, что Максанс не может понять - почему же, он все еще думает именно о пальцах «Акселя», а не «Луки». И хотя сейчас он сделал и хочет сделать еще что-то такое очень-очень «элиоттовское», себя он ощущает вполне собою – Максансом, а вовсе не своим персонажем. Подходит Давид и спрашивает – готовы ли они к работе. - Да – отвечает Макс. - Аксель? – уточняет Давид. - Да, папа! – кивает Аксель – Я готов. И сразу после этих слов Аксель преображается и... становится Лукой. Не понятно как и что именно он делает для этого, но что-то в нем неуловимо изменяется. Он становится сразу младше и беззащитнее. Взъерошенным как воробей, взволнованным мальчишкой, смущенным и восторженным одновременно. Максанс всегда изумлялся этому перевоплощению. Уровню его актерского мастерства … А сейчас Максанс поражен осознанием того, что секундой назад, как сам он не был Элиоттом", так и флиртующий с ним Аксель вовсе не был Лукой. Еще не был. И вот бы узнать - где же теперь проходит граница между историей персонажей и их личными взаимоотношениями – понимать становится все трудней. В какой момент они еще «там», а в какой уже «здесь», все путается. Максанс видит, где перед камерой начинается Лука и заканчивается Аксель. Но не очень понимает, где вне съемочной площадки в Акселе кончается его «Лука»… тот смотрит на Максанса такими же бездонными глазами. Этот взгляд смущает и сбивает с толку. И, что еще более пугающе, Максанс иногда оказывается так же заворожен этими глазами, как и его «Элиотт». На следующий день «постельную сцену» они снимают практически на одном дыхании, без дублей. Во всяком случае, начиная с того момента, как Максанс стаскивает футболку, брюки и касается горячей и гладкой кожи Акселя – Давид их больше не останавливает. То есть в начале он разумеется направляет и корректирует процесс съемки - отдает какие-то команды, показывает – когда и куда можно повернуться, чтобы не заслонить свет, где будет находится камера… Но кажется, актеры его не очень слышат… Максанс смотрит в лицо Акселю, которое выглядит так, словно он и в самом деле только что дунул косяк. Глаза блестят, то ли от мерцающего света свечей, то ли от нервного возбуждения. Зрачки у него расширены совершенно как у обдолбанного. Скулы то светлеют от напряжения, то внезапно расцветают яркими пятнами лихорадочного румянца. Его губы, от прилившей крови, сейчас припухшие, словно уже зацелованные. Когда Аксель растягивает рот в улыбке и обнажает влажно блестящие зубы, Макс так залипает на это зрелище, что почти выпадает из реальности. Он слышит только гул крови в ушах и собственное заполошно колотящееся сердце. Голос режиссера долетает едва различимо, глухо - как сквозь плотное одеяло. Давид просто машет рукой, дает команду на съемку и больше не вмешивается. Их кровать становится центром Вселенной… центром, вокруг которого вращаются люди с камерами, пока ядро этой галактики горит синим пламенем сверхновых. Где-то на задворках сознания Максанс пытается помнить, что нельзя делать слишком резких движений, чтобы не выпадать из фокуса. И все – на большее его мозга не хватает. В какой-то момент он вообще теряет связь с окружающей действительностью. Не видит уже ни камеры, ни других людей в помещении. Смотрит в глаза Акселя и думает – какие же они, блядь, поплывшие. Понимает, что Аксель себя сейчас тоже не очень контролирует. Что выгибается он, запрокидывает голову и постанывает совсем не наигранно. Кому как не Максансу, лежащему на его горячем напряженном теле, не чувствовать – как под его руками парень дрожит, когда Максанс ведет ладонью по его бедру… как потом уже сильные руки Акселя скользят по его спине вниз, как сжимают ягодицы и тянут, прижимая Максанса еще ближе. И Макс, черт подери, с невыразимым удовольствием, подчиняется этим рукам и прижимается ближе, едва сдерживаясь – чтоб инстинктивно не толкнуться бедрами навстречу. Максанс благодарит всех святых за то, что между их телами еще остается плотная преграда в виде свернутой простыни… И ненавидит этот кусок мешающей тряпки. Смотрит на манящую матовую кожу Акселя под своими пальцами, на небольшое созвездия темных родинок, которые он целует, опускаясь вниз по груди, животу… и боится даже на миг закрыть глаза – точно знает, что тогда не удержит контроль над собственными желаниями. / Потом их будут хвалить за проникновенную игру. И Макс научится с легкостью врать, рассказывая в интервью про то, что они «…доверяли друг другу на 200%» Какое там! Не было между ними никакого «доверия». Да они вообще об этом и не задумывались. Там и игры по большому счету не было. Актерской – так точно - не было. Игра у них была другая – если конечно считать это только игрой - они оба по какому-то негласному уговору просто падали с головой во что-то чувственное, непонятное, необъяснимое, страшное и восхитительное. Стараясь не думать – о том, какая часть этого безумия окажется на экране после монтажа. Заранее трясясь от ужаса - увидеть там себя со стороны. Макс точно боялся. До дрожи. Нет, не того, что они не справились, а того что рано или поздно кто-то догадается – они просто не играли… Они этим жили. Не актеры, сроднившиеся со своими героями. А настоящие люди под масками персонажей, под которыми так удобно оказалось прятать свою непонятно откуда возникшую тягу к партнеру по сериалу. Хороший актер? В отношении себя Максанс бы с этим поспорил. Сильно поспорил. Точно - не в те моменты, не с Акселем./***
Столько же прошло уже с тех дней? Сколько времени утекло с момента их последней встречи на съемочной площадке? С того дня, полного нежности и печали, когда они снимали «прощание» со своими персонажами… Камера сделала наезд на них, оператор взял лица крупным планом. - Ребята, пару слов напоследок? - Любовь всегда побеждает - голос у Акселя немного дрожит. Но режиссер не видит в этом беды. И не прерывает запись. Наверное его больше волнуют собственные эмоции актеров, чем качество исполнения. А потом Давид задал актерам немного неожиданный для финальной «заэкранки» вопрос - - Вы боитесь? - Нет - хором отвечают они. - Не боимся - Аксель улыбнулся, оборачиваясь к Масансу. - Мы больше не боимся - Максанс заглянул в его все еще припухшие от слез глаза, и почувствовал, что сейчас и сам начнет реветь. Снова… Да, на тот момент Максанс абсолютно верил в эти слова. Он мог сказать их и от своего имени, не только от лица Элиотта… Но так и не сказал.***
А дальше… Дальше жизнь затягивает их в новые водовороты и несет, то сталкивая внезапно, то разводя снова. То дарит несколько счастливых беззаботных дней на корейской конвенции, то через сутки уже разносит на разные стороны земного шара. Максансу кажется - прошла уже целая вечность с того момента их скомканного прощания в Сеуле, когда он один улетал обратно в Париж (его уже ждали на съемках, задержаться дольше было просто невозможно) Злой от недосыпа и раздраженный ситуацией Максанс уехал в аэропорт ранним утром - прямо из номера Акселя, в котором Максанс - как завалился спать в первый же вечер - так и прожил все эти дни. Никто, казалось, даже не удивился этому. За несколько дней они превратились в попугайчиков-неразлучников. Корейский друг Максанса, после личного знакомства с Акселем в переписке стал именовать парня исключительно «твой мальчик». Максанс смеялся, но на подначки не реагировал и спорить не пытался. В атмосфере тех дней было уютно и тепло, и совершенно легко. А теперь Максанс в одиночестве трясся с больной похмельной головой в холодном такси. Для него Сеул уже закончился, а мысли упрямо не желали переключаться – подкидывая навязчиво-яркие воспоминания - ощущения теплого плеча, на котором он проснулся этим утром, легкий ванильный запах чужих волос на сгибе своей руки, звуки тихого дыхания рядом. И то, как еще какой-то час назад взлохмаченный сонный Аксель молча сидел на кровати, глядя на него круглыми глазами разбуженной совы - пока Максанс бестолково мельтешил по номеру, зашвыривая в сумку последние шмотки, спотыкаясь о ковер и пиная безвинную мебель. Аксель пытался понять причину его недовольства и раздражения. Вот только Максанс и сам бы не смог точно объяснить, что его злило. Ранний рейс? Необходимость лететь одному в принципе? Нежелание покидать веселую компанию? Или чертова Индонезия, куда собрался улететь в отпуск Орьян, через пару дней? Уж конечно, предстоящая поездка Акселя точно не должна бы его так бесить. Куда, зачем и с кем он летит – Макса вообще не колышет. Бесится с этого – нет ни смысла, ни причин. Но Максанс бесился. Хриплым ото сна голосом Аксель, изображая бодрость, пожелал ему легкого перелета и попросил на прощание - Напиши мне, когда долетишь... - Конечно – ответил Максанс и не удержался от шпильки - Ты, тоже – напиши… когда доберешься до своего… Бали. Последнее слово он нарочно выделил. Как выплюнул. Максанс осознавал - тон его в тот момент был очень далек от дружелюбного и даже вежливого. Но ничего не мог с собой поделать. - Напишу – и искрившаяся все эти дни радость стремительно испаряется из Акселя, как пузырьки из выдохшегося шампанского. Он прощается сухо, отстраненно, едва коснувшись. Максанс уехал совсем налегке, оставив на коллег и устроителей мероприятия гору своих подарков и сувениров. Оставил где-то там в Сеульском отеле что-то несказанное. И ощущение беспричинной радости этих дней – тоже осталось там. Уехал налегке, а по ощущениям – словно гору на плечах увез за собой. Париж встретил его раздражающим дождем, нескончаемой вереницей встреч-съемок-поездок, чужими людьми и не особо нужными, тянущимися как безвкусная уже жвачка, отношениями. От которых ему не было ни хорошо, ни плохо. Было никак…***
Так проходит сырая и неприветливая зима. Деятельная и загруженная. Максанс заканчивает съемку, Аксель возвращается в Париж с тропического курорта. И они снова не могут пересечься. Одно, другое. Деловые встречи и личные. Люди, которые требуют их внимания… А потом случается совсем неожиданное - три долгих-долгих месяца карантина. Максансу еле хватает сил вытерпеть это добровольное заключение. Которое все длится и длится. А после приходит еще более странное и бестолковое, то суетно-деятельное, а то наоборот - бесцельно нудное лето… Целая вечность, в круговороте сменяющихся эмоций, вечность в сомнениях - круто замешанных пополам со злостью, раздражением, а еще – с тоской.***
… И вот сегодня Макс наконец спешил на встречу с кастом СКАМа. Отложенные конвенции все еще висели под большим вопросом… А пока их собирали поучаствовать в каком-то маленьком социальном проекте от команды СКАМ – Максанс даже в подробности не вникал, согласился сразу - едва, не танцуя от радости. Как же этого не хватало! Он спешил, шел так быстро как мог, будь его воля вообще бежал бы. «Беги Лола, беги!» - сегодня как никогда - Максанс напоминал себе эту героиню. И вот, наконец, он на месте… Максанс подходит к группе собравшихся уже актеров и с волнением наблюдает - как на лице Акселя, только что закончившего шумный пересказ последних событий своей жизни и заметившего наконец-то его персону, проявляется радость узнавания. А затем расцветает искренняя широкая улыбка. Аксель весь едва не светится. И тут же – спешит отвести взгляд, с явным усилием. А Максанс с трепетом ощущает знакомую теплоту, заполняющую сердце. И Аксель словно почуяв это, поднимает глаза, впивается в него цепким взглядом… ожидая. Ну, разумеется... Конечно же! И Макс делает то, чего Аксель от него ждет. То же самое, что и всегда, собственно делал. На полном автомате, как и множество раз до этого, Максанс привычно подходит к Акселю, игнорируя всех остальных. Всегда в первую очередь к нему, к Акселю… Подходит, притягивает его и привычно целует в висок, вместо приветствия. Отстраняется немного, чтобы заглянуть в лицо, и потом с радостью обнимает. И парень обнимает Максанса в ответ. Крепко. Очень крепко. Очень близко. Очень много всего сразу. Как лавина. Сердце Максанса заходится от радости. Холеные ногти Акселя сквозь футболку впиваются ему в спину. И эта легкая боль – как плата за их долгую разлуку. Максанс радуется и ей. И снова они как будто мгновенно перенеслись в своих персонажей на съемочной площадке. Они вместе. Вдвоем. Настолько вдвоем – что для них вокруг как будто больше нет других людей. Только одни они… Они. Снова ОНИ. И так же смотрят в глаза друг друга. И то же самое сейчас светится в глазах Акселя – радость, восторг, светлое сияние. И еще - та ускользающая суть, которую Максу так трудно было понять раньше. Не получалось объяснить. Не получалось дать этому определение. За прошедшие долгие месяцы Максанс понял. И оказалось все так просто… - Любовь. Это была любовь. Она всегда была там. Кажется - еще с первых дней знакомства, задолго до рождения их персонажей на съемочной площадке. Задолго даже до той их «странной» репетиции тет-а-тет, когда порядочно нагрузившись в баре, они притащились домой к Акеслю – порепетировать. И там, на алкогольном драйве или еще черте-почему… Они, как чокнутые, несколько часов целовались «тренируясь». Пройдя за минуту всю неловкость и стыд - перейдя от несмелых касаний, до почти непристойных поцелуев. Увлеклись так, что забыли о своей цели, и про репетиции – тоже забыли. Попробовали на вкус все. От яростной страсти до ленивой медленной нежности. Под аккомпанемент непроизвольных стонов их обоих. Просто сумасшествие какое-то на них нашло. Так что… еще одна допитая бутылка, и на этот раз уже далеко не пива, и совершенно неожиданно вырубившая Акселя, оказалась просто спасением. А Максанс, сбежавший в ванную, еще долго плескал ледяной водой в лицо, пытаясь собрать в кучу разбредающиеся мысли и выбраться из водоворота нахлынувших эмоций. Не помогло… На следующее утро, когда проснувшийся Аксель протер заспанные глаза, посмотрел на лежащего рядом Макса и улыбнулся ему... Вот тогда Максанс отчетливо увидел в его глазах… Все увидел. Хоть и предпочел не признавать этого своего «открытия». И потом. И еще много, много раз. Скрываемая, задавливаемая, отчаянная, и даже злая, полыхающая ревностью или болью – там, в бездонных как Космос глазах Акселя, всегда была любовь. Чтобы дать имя этому чувству Максансу потребовалось слишком много времени. Слишком много сомнений и страхов, недоверия и собственного отрицания. Чтобы принять чувства Акселя. Еще больше понадобилось - чтобы решиться и принять собственные чувства. Признать, что это не было ни случайностью, ни иллюзией. Не магией персонажей, не отождествлением с ними или еще Бог знает чем. Не было любопытством, или просто запретным желанием тела. И даже не каким-то необъяснимым наваждением. Это была именно… любовь. И да, Максанс - как полный идиот - упустил так много шансов и впустую потратил столько времени! Много раз он позорно малодушничал, притворяясь слепым или тупым. Трусил. Отстранялся. Сбегал. Отгораживался. Игнорировал. Много раз делал больно… Ради призрачной возможности на новую встречу он, казалось, мог легко забросить все дела, всех других людей. А потом снова до одури пугался и удирал в свой удобный нормальный мирок. Делал вид, что все так и должно быть. Что со временем у него все пройдет. Он даже время от времени сам верил в это. Но все равно - скучал. Тосковал. Плакал от отчаяния. Злился на себя, на Акселя. Снова не спал по ночам… Отчаялся. Но в глазах Акселя, смотрящего на него сегодня, сейчас, все еще была любовь. Максанс крепче обнял его, прижался щекой к его горячему виску, и глубоко вдохнул горьковато-ванильный запах нагретых солнцем взлохмаченных волос. - Привет. Я скучал по тебе – прошептал Макс, легонько касаясь губами острого «эльфийского» уха Акселя - Я так скучал по тебе… И я… люблю тебя!