***
Прохладное лондонское лето чуть бодрит, а Солнце уже благополучно скрылось за облаками. Деймон внезапно чувствует полное спокойствие, непривычное ему в последнее время. Не зуд под кожей, не оглушающую тишину и холод апатии, а настоящий покой, словно бы он вдруг понял что-то очень-очень важное и это важное заполнило всю его грудь и разлилось у него там внутри. Лёгкий ветер ударяет ему в лицо, и Деймону хочется смеяться и открыться всему огромному, неизведанному миру, закричать: «Эй, смотрите, вот он я!». А потом будет хорошо и спокойно, и весело, и с ним снова всё будет нормально, и понятно, и просто, как было раньше, когда он понимал, что конкретно чувствует, плохо ли ему или хорошо, когда ему хочется есть, а когда нет, какие девушки ему нравятся, а какие не очень. А потом что-то очень-очень важное пропадает, покидает его, смех становится скрипучим и тяжёлым, вдавливает его в свежую землю. Деймону кажется, что вот-вот, и он упадёт на мягкую траву и захохочет, что есть мочи и тупой, не имеющий смысла зуд, раздерёт его грудь, и из него выльется вся желчь мира и заполонит собой Лондон, Бирмингем, Кембридж, Брайтон, Манчестер и дотечёт до Колчестера и, возможно, тогда Грэм наконец-то вспомнит о нём, возьмёт выходной и приедет на его, Деймона, скромные похороны.***
На почте скорее холодно, чем прохладно — работает кондиционер. Работница, женщина в кресле, смотрит на него со смесью жалости и отвращения, наверное, выглядит он запущеннее прежнего. Деймон приветливо улыбается, стараясь держать глаза открытыми, это правда нелегко. Он негромко здоровается с ней, достаёт письмо из кармана лёгкой куртки, затем подходит к перегородке, отделяющей его от ящиков с бумагами, и протягивает письмо дрожащей рукой. Прежде чем уйти, Деймон будто бы невзначай с гулко бьющимся сердцем спрашивает: — А на моё имя... — Нет, — перебивает его почтовая работница. Она долго вглядывается в его лицо, словно хочет сказать что-то действительно важное, но не может подобрать слова, набраться смелости, чтобы выговорить их вслух. Деймон знает, о чём она думает и что конкретно хочет сказать. «Ты молодой, красивый парень, у тебя впереди огромное, светлое и счастливое будущее. Ты обязательно встретишь девушку, которую искренне полюбишь, у вас будет свой дом, машина и дети. Ты найдёшь кого-то, с кем сможешь разделить это, устроишься на работу. И всё, сынок, всё у тебя обязательно будет хорошо, понимаешь? Никаких писем, никакого болезненного ожидания, одиночества и бедности. Ты справишься. Ты достоин лучшего». Но она молчит и поэтому Деймон, разворачиваясь, покидает маленькое здание почты. Он пытается разозлиться, но на что ему злиться? Грэм часто забывается, верно? Бутылка ему, так уж случается, роднее полмира. К этому более чем можно привыкнуть, к этому, честно говоря, следовало привыкнуть раньше. Он пинает лежащую на асфальте пустую банку и медленно бредёт домой. На площадке кричат дети, многоэтажки простираются по всей округе, и он усмехается своей незначительности-ничтожности в окружении этого огромного, громкого мира. Задумавшись, Деймон спотыкается о камень и, чертыхаясь, подскакивает на одной ноге, пытаясь сохранить равновесие, а затем случайно налетает на группу парней, точнее говоря, на одного конкретного парня. Ему становится грустно от мыслей про свою рассеянность и жутко от того, что эти ребята могут с ним сделать, если они не в настроении или им не понравится его лицо, а может, и внешний вид — вот они, прелести жизни в не самом благополучном квартале Ист-Энда. Деймон пятится, не поднимая глаз на шайку и отводит взгляд в сторону. Он тихо извиняется и неуклюже отходит по направлению к своему подъезду. Издали он слышит ругательства — на том парне были белые кроссовки, это Деймон заметил. Наверняка, он их самую малость попортил. В глубине души он благодарен незнакомцу за то, что тот решил его не трогать. Спустя пару минут родная квартира встречает его отнюдь не летним холодом.