В этом году зима особенно холодная (без тебя рядом)

Уже который день Михаил лежит дома с простудой. Его то лихорадит, то мучает бессонницей. Врач предлагал, и даже настаивал, переместиться в госпиталь, но Лермонтов отказался. Тогда Он не сможет найти Михаила. А если не увидит его в этой довольно чистой комнатке где-то в середине Санкт-Петербурга, то может и забыть. Навсегда. Михаил до боли боялся этого. Мужчина хрипло рассмеялся в пустоту. Сколько он лежит в этом полубредовом состоянии, изнемогая от жары, а мысли раз за разом возвращаются к Нему. Что Лермонтов сделал не так? Почему мысли этого человека переключаются с него на проходящую мимо красотку в мгновение ока, а Михаил вынужден думать о нем днями? В дверь аккуратно стучатся, но, не дожидаясь приглашения, тут же её распахивают. На пороге стоит чуть запыхавшийся человек. Бессонные ночи за пером при свете единственной свечки оставили отпечаток на его уже не в меру уставшем лице. Но оно было все так же прекрасно и молодо. Даже если учесть, что жизнь его неумолимо приближалась к четвёртому десятку. Живые глаза быстро пробежались по лаконичной обстановке комнаты и остановились на прикованном к постели хмуром Лермонтове. Губы тут же расплылись в широкой улыбке. Мужчина тряхнул объёмными кудрями и широкими шагами свободно прошёл в центр хорошо знакомой комнаты. -Михаил, давно не виделись! Радостно проговорил мужчина, разводя руки в стороны, будто бы желая обнять лежащего на кровати Лермонтова. Тот же молча посмотрел на пышущего здоровьем мужчину, стараясь не замечать всех эмоций, что сломали ему грудь, когда он увидел входящего Пушкина. -Тебе уже не пора писать завещание? Если ты не можешь подняться на второй этаж не запыхавшись, я не уверен, что ты проживёшь долго и счастливо. Язвительно произнёс Михаил. Но на эти, казалось бы, жестокие слова Александр лишь рассмеялся, немного покраснев. Лермонтов уже давно понял, что в нем находят женщины, и был полностью с ними солидарен. Ну, не в этом смысле, конечно… Видеть Пушкина таким радостным было настоящее счастье. В последние дни у него были крупные проблемы в семье, и Лермонтову приходилось выслушивать многочисленные тирады о том, какой Александр несчастный. Никогда не унывающий мужчина днем, когда обычно блистал в центре внимания на каком-нибудь мероприятии или встрече друзей, понуро сидел в его небольшой комнатушке, снятой на некоторое время для смены обстановки. Его вечные кудри лезли в глаза, мешая моргать. Вся эта ситуация с Натальей и Дантесом невероятно раздражала, и поэт рвался отомстить за поруганную честь. Но после очередной сильной вспышки гнева и ненависти наступала сильная апатия. И Михаил был единственным спасением. Лермонтов искренне волновался за Пушкина. Его истинные эмоции всегда скрывались под маской безразличия и жестокого юмора. Но с таким Александром быть грубым просто не мог — сердце тут же болезненно заходилось. Но в тоже время он не мог вот так просто открыться кому-то. Даже Александру. Даже несмотря на его пронзительный взгляд из-за кудрей. Почему-то все чаще и чаще начало казаться, что поэт все понимает и так, без проникновенных слов. Может увидеть того Лермонтова, что сидит глубоко-глубоко внутри. От этих мыслей становилось радостно и больно. Михаил не хотел бы показывать ему свою натуру — такую не идеальную и кое-где уродливую. Но Александр, кажется, её все-таки видел. — Узнаю старого-доброго Михаила! — Надо же — ты смог меня вспомнить! Значит, написание завещания можно на время отложить. Думаю, завтра у тебя будет время подумать над содержанием. Сегодня почему-то язвить хотелось сильнее обычного. Может быть, потому что Михаил уже третий день лежит с болезнью, а Александр пришёл только сейчас. Или потому что тот выглядит таким счастливым, что зубы ломит. От желания. Черт. А Пушкин совсем не боится на вид злого Лермонтова. Тот всегда для него не опаснее взъерошенного воробья, который за напускной яростью пытается скрыть повреждённое крыло. Совсем не страшный. В глаза бросается письменный стол. По сравнению с чистотой окружающей комнаты он выглядит крайне неряшливо. Несколько разбросанных перьев, одно из которых сломано, открытая банка с чернилами, и ещё одна шатко стоит на углу столешницы. И много бумаги. Что-то перечеркнуто, смято, везде мелькают слова, выражения, смысл которых можно понять даже без текста. Стихи у Лермонтова всегда были тяжёлыми и трагичными. Его характер представлял собой боль и отчаяние, доведенные до критической точки. До такой, что просто не могут больше существовать в одном человеке и льются в мир с помощью его стихов. Пушкин видит незаконченные наброски, но все же отводит от них взгляд. Сам Пушкин не любит, когда кто-то, даже жена, читает его незаконченные произведения. Пока Александр не захочет представить свою работу народу, эти тексты будут лежать лишь у него под сердцем и никто не должен их касаться. Поэтому он не хочет ненароком сделать неприятно Лермонтову таким наглым обращением с его стихами. Отойдя от стола, Александр в плотную приближается к кровати и наклоняет лицо, тихо шепча: — «Тоска блуждает на моем челе. Я холоден и горд» — Не смей цитировать мои стихи, — прошипел Лермонтов, в упор глядя в бездонные серо-голубые глаза поэта. — Правда? Лермонтов первый не выдержал эту игру в гляделки и потянулся вперёд. Судорожный вздох пробудил Михаила ото сна. Всё лицо горело, а каждое движение болью отдавалось в теле, которое, пока безуспешно, пыталось справиться с высокой температурой. Мужчина лежал на почти голой кровати: подушка ютилась в углу, грозясь свалиться на холодный пол, а одеяло давно полулежало на ковре, собирая пыль. Было безумно жарко. В помутившемся разуме мелькали какие-то образы, далёкие диалоги. «Я отдала ему все свое здоровье!» — слышится крик любимой бабушки, вновь спорящей с отцом. «Он был безумно влюблен в меня!» — хвальба самовлюбленной Екатерины. Замолчи! Замолчите все! «Великий поэт, преемник Пушкина!», «У него такой невыносимый характер!» Хватит! «А вы разве не слышали? Его вызвал на дуэль Дантес. К сожалению, ранения были не совместимы с жизнью», «Пропал такой поэт!», «Но он оставил всем свое творчество», «Имя «Пушкин» в будущем люди будут произносить с гордостью!» Прекратите! Голова разрывается от боли и мучительных воспоминаний. Кажется, что если в неё вцепиться изо всех сил и зажмурить глаза — боль пройдёт. Михаилу так хочется вновь уснуть. Но вместо своих жёстких коротких волос между пальцами будто струится шёлк кудрей. В глазах стоит пронзительно синий взгляд честных глаз. Поэт… А кто-нибудь скорбит по нему, как по человеку? Такому весёлому, светлому человеку. Он столько раз боролся за честь и свободу народа, не боялся высказывать властям все, что думает. Почему же после его гибели осталось лишь это невзрачное слово «поэт», вместо всеобъемлющего «Александр»? Михаил не заметил, как из плотно сжатых губ начали доноситься приглушённые всхлипы. Несмотря на сильный жар ему было невероятно холодно. Уже второй день, как он ничком лежит на этой пустой большой кровати, хватаясь за те живые образы, что выдаёт его больной разум. Прошлое намного пригляднее настоящего. Жар накатывает на окоченевшее тело волнами, прокатывается по шее, сходится в пульсирующей точке обкусанных и обветренных губ. Глаза слезятся. Нет, это не слезы. Этот Лермонтов, Лермонтов с каменным сердцем, не может плакать. Но он все-таки плачет. Плачет, вспоминая тёплые губы, касающиеся его затылка, родное дыхание у самого уха. Так не хватает. Всех этих мелочей, что делали жизнь Михаила такой яркой, не хватает. До боли знакомой улыбки, искорок в глазах не хватает. Эта любовь была далеко не первой. Были многочисленные очаровательные девушки, поражающие душу своим кокетством и красотой. Но никогда не было этого волнительного замирания сердца в ожидании встречи, тихих переглядываний на помпезных балах, в ужасе замирающего дыхания от близости. Это была все та же комната, где все-лишь неделю назад (неделю назад, подумать только!) на него смотрели с нежностью в глазах, где его любили и ценили. Неделю назад он был здесь. Все такой же хмурый, каким был последнее время. А его искренней улыбки так не хватало. Поэтому Михаил был готов полностью обнажить душу, стать посмешищем, лишь бы вновь увидеть дорогую сердцу улыбку. Она иногда все же пробегала по красивым губам, терялась где-то у Лермонтова в затылке. И было хорошо. От жара ведёт тело и путает мысли, ну, может быть, так и лучше. Михаил не знает, как бы воспринял такую информацию на свежую голову. С трудом добравшись до стола, он одним махом скидывает с него все наброски. Где-то в углу разбивается упавшая чернильница, а лёгкие белые листы разлетаются по комнате свежим снегом, что уже не первый день валит за окном. В прошлую зиму, несмотря на холод, было очень жарко. Он больше не плачет. Слезы вновь запрятаны в глубине души, но их было так много, что в надрывном плаче скрипящего пера они водопадом лились между строк. На этот раз черновик стихотворения был только один. Свернувшись на холодной большой кровати в окружении сотен старых черновиков, Михаил понимает, что боль — это не просто желание плакать, презирать всех людей, замыкаясь в себе, что он испытывал ранее. Боль — это когда хочется закричать изо всех сил, напрочь срывая голос. Когда разум тебя подводит, выдавая одни и те же картинки счастливых времен, и хочется прострелить себе голову револьвером, чтобы не мучиться. Когда готов отдать долгие годы жизни в будущем, ради повторения одного единственного мгновения прошлого. Когда ты понимаешь, что все это никогда не сбудется, и остаётся лишь плакать. И вновь все приходит к слезам. Одеяло давно затерялось на ледяном полу. Мужчина продолжил лежать так до утра, а с восходом солнца собрал все свои вещи, один единственный лист с подсохшими чернилами, и ушёл, оставив комнату затопленной белой бумагой. За продуваемым окном медленно падал снег. В этом году зима была особенно холодной.