осколки витражей

Этот взгляд не сотрётся из памяти ещё долгое время, если сотрётся вообще. Серые глаза, такие яркие и искрящиеся раньше, теперь смотрели со скрытой болью, тоской и просьбой..? Просьбой не сдаваться, просьбой о прощении, о защите. Нет, не его самого, а Гарри. А может, то было надежда, Люпин сам не понимал. Сейчас он мало что мог осознать, наблюдая за этими глазами, которые смотрели то на него, то на Поттера, пока тело медленно поглощала белёсая дымка Арки. Ремус пытался сделать слишком много и сразу: удержать вырывающегося Гарри, сдержать эмоции, сгенерировать хотя бы один способ достать тело Блэка, желательно живого, из недр Арки. Поттер вырвался, одержимый местью за крёстного, которого он, не успев обрести, потерял. Глаза нещадно жгло чем-то горячим и солёным, тем, что оставляло еле заметные дорожки на щеках — влажно и неприятно. Последний раз так больно было, когда они потеряли Джеймса и Лили, и Ремус надеялся больше никогда не испытать этого чувства. Сквозь гул в ушах и пелену слёз перед глазами Ремус смутно различал голоса и образы знакомых людей. Знакомых, но не настолько близких, как Сириус. Не настолько родных. Он бездумно перемещал взгляд с одного лица на другое, пытаясь зацепиться за какую-нибудь смутно знакомую черту — безрезультатно. Он искал того, кого здесь не было, кого здесь больше не будет никогда… Удивительно: одно незамысловатое, но древнее словосочетание, и человек отправлен туда, откуда невозможно вернуться. Люпин аппарирует. Он не знает, куда. Ему плевать — лишь бы подальше от Министерства. Лишь убедившись в полном своём одиночестве, он даёт волю эмоциям, настоящим и сильным, которые мог показать одному человеку. Для других он не имеет права давать слабину. Блэк был тем, кто не боялся его, кто был рядом всегда, кто утешал, когда было особенно тоскливо и одиноко; кто поддерживал, дарил самые светлые воспоминания и незабываемые эмоции и любил. Просто за то, что Люпин был «таким». Каким — «таким» не знал, кажется, даже сам Сириус. Память не щадила, подбрасывая воспалённому сознанию картинки воспоминаний, а Ремус, кажется, начал понимать, куда его занесло. Но облегчения это не приносило от слова совсем, скорее наоборот — его захлестнула новая волна эмоций, вызванных подачками памяти, осколками прошлого, что напоминали разбитое витражное стекло — некогда яркое, радужное и целое, а сейчас — опасное, режущее ладони и сердце, отдалённо напоминающее то, что было когда-то. Люпин на ватных ногах стоял на дальнем берегу озера около раскидистого дерева, покрытого свежей листвой. На противоположном берегу возвышался Хогвартс — сейчас пустой, тёмный и зловещий. Именно здесь его нашёл Блэк после первой и последней драки с каким-то слизеринцем. Тогда Сириус просто подошёл ближе и сел рядом на траву, не говоря ни слова. Он был здесь, и этого было достаточно, чтобы не чувствовать себя настолько никчёмным, провинившимся и одиноким. Спустя несколько минут, а может, десятков минут Блэк тихо, но уверенно начал говорить. — Муни, я знаю, что ты там себе напридумывал, поэтому прошу только об одном: выброси эту чушь из головы, — он аккуратно сжал холодную ладонь Лунатика в своей и придвинулся чуть ближе, — Пожалуйста, Ремми, не думай об этом. Но Люпин был уже глубоко в пучине самоуничтожения, чтобы не перечить другу. — Но, Бродяга, как можно не думать о том, что ты только что на глазах половины школы до полусмерти избил ученика и даже не помнишь из-за чего?! — руки и голос дрожали, а глаза сверкнули в лучах заходящего солнца. — Я монстр. Монстр, которому не место среди обычных людей… Если я в человеческом обличие не могу себя контролировать, то что будет, попадись мне кто-нибудь под руку в полнолуние? Или ты забыл, кто я на самом деле? До этого момента Сириус сидел молча, слушая самоуничижающую речь Люпина, но после последней фразы явно приготовился с пеной у рта и до полной потери пульса отстаивать невиновность друга. — Послушай меня сейчас очень внимательно, Муни. Нас определяет не то, чей облик мы периодически или постоянно принимаем, как мы выглядим и кто мы. Нас определяет наш собственный выбор. Вот здесь, — Сириус коснулся раскрытой ладонью груди Люпина, заглядывая в глаза, отчего по всему телу волнами разбежалось тепло, — здесь, Ремус, ты — человек, каких я раньше не встречал: добрый, сильный, благородный, храбрый, уютный и красивый (и внешне, и внутренне). Но вот здесь, — он дотронулся пальцем до виска Люпина, — здесь ты упрямо отрицаешь и не воспринимаешь свои сильные стороны, предпочитая обращать внимание на то, что ты называешь «злом и проблемами»: неуверенность, неуклюжесть, комплексы из-за внешности, «мохнатая проблема». Я точно не знаю, как оно работает, но тот негатив, который ты подкрепляешь эмоциями, усиливается, становится заметным другим людям и работает против тебя самого. Ремус никогда раньше не слышал таких беспокойных и правдивых слов от Сириуса. Он и сам понимал всё это, но предпочитал не поднимать эту тему на суд собственных демонов. Блэк сел перед ним на колени и взял его ладони в свои, поддерживая и давая понять, что он рядом. Люпин же продолжал молча слушать, старательно пытаясь уложить всё у себя в голове. Он ощущал себя ребёнком, одиноким, странным и непонятым. По телу расходилось привычное тепло вперемешку с мурашками — так всегда, когда Сириус рядом или называет его так, как никто не называет. — Муни, твои друзья всегда будут с тобой, кем бы ты ни был, потому что любят тебя, — он опустил голову и совсем тихим шёпотом продолжил, — и я люблю тебя. — А потом уже громче и со всей уверенностью, — А тот змеёныш наверняка сам нарвался. Да и не так уж сильно ты его ударил — подумаешь, нос сломал, губу разбил… — Подожди. Что ты сказал? — Ремус ошарашенно уставился на Сириуса, что ему стало не по себе. — Что змеёныш сам… — Нет, ты же понял, о чём я. Блэк поступил взгляд, конечно, он понял. Начало смеркаться, но розоватые скулы сероглазого было отчётливо видно, хоть он и пытался прикрыть их волосами. Ещё Ремус заметил, что тот явно борется с желанием промолчать. — Я сказал, что люблю тебя. — Шутишь? — смотрит с прищуром, недоверчиво. Быть не может: Сириус Блэк — мечта женской (и не только) половины школы — любит… его — неприметного заучку с исполосованным шрамами лицом, жутким количеством придуманных комплексов да ещё и оборотня в придачу. Бред какой-то. — Я сейчас похож на человека, который шутит? — честно сказать, Ремус не видел в Сириусе столько серьёзности даже на отработке у Макгонагалл, — Ты лучше сразу скажи, если тебе противно… — Ты совсем идиот что-ли? Или тебе последние мозги на квиддиче отбило? — Я могу считать это..? — Можешь. Одиночество и бессилие душат, продавливая колючий ком выше по горлу. Больно. Ремус уже физически не мог плакать, чтобы убрать это ощущение. Невыносимо. Горечь на языке, сухость в глазах, потрескавшиеся губы и охрипший от крика голос. Волк внутри завывал, метался внутри грудной клетки, грозясь выломать рёбра или сожрать все внутренние органы, лишь бы не было так больно. Пара слов, вымученное счастливое воспоминание — и вот уже не так темно, не так одиноко. У ног сидит серебристо-голубой волк. Но он создаёт лишь видимость присутствия; да, можно поговорить с ним, но нельзя зарыться пальцами в тёплую густую шерсть. После побега Блэка из Азкабана Ремус был абсолютно уверен, что тот отправится в Хогвартс, за Гарри. Вера в его преданность Свету, Ордену, Джеймсу и Лили, Люпину в конце концов улетучилась после оглашения приговора. Хоть где-то в глубине души Ремус лелеял надежду в невиновность друга, легче было поверить доказательствам и фактам, чем терпеть двойную боль от несправедливого заключения Сириуса. Ремус не знал, что сделает, когда встретит Блэка: бросит в него Авадой или бросится ему на шею, шепча на ухо глупости о том, как он соскучился, любит и не прав. Но обещание держать себя в руках он дал. В ту ночь в Воющей Хижине, когда он был уже уверен в невиновности Блэка, стало до невозможности стыдно и гадко, что предателем оказался он сам, а Сириус был предан (причём, в обоих смыслах этого слова). Но держался он так, словно не было этих двенадцати лет в самом жутком месте, не было разочарований, не было отрёкшихся друзей и близких. Одного близкого человека. На других Блэку было плевать, но не на Ремуса. А после Сириус исчез. Улетел. Неизвестно куда. А у Люпина в разработке была длиннющая тирада, целиком и полностью состоящая из извинений и раскаяния. Через пару месяцев на пороге дома Ремуса стоял Блэк, чем основательно обескуражил владельца. Неловкое приветствие, неловкое молчание на кухне за чаем. Напряжение достигло такого уровня, что подожги спичку и всё вспыхнет синим пламенем, поэтому Ремус встал и направился мыть посуду. Чего он не ожидал, так это робко пробирающихся под джемпер прохладных рук Сириуса, прижавшегося к его спине, вдыхающего знакомый запах книг, чая, какао и уюта. Запах дома. Время словно замерло, стоило только Лунатику развернуться лицом к нему. За этим последовали жаркие, но от того не менее нежные объятия, бессвязные признания и извинения между жадными поцелуями, ужасно чуждые обстановке вопросы из разряда «имею ли я право так говорить, называть тебя, прикасаться к тебе?». Но всё совершенно искренне, с огромной надеждой и отчаяньем. — Я так соскучился, Муни, — от шёпота и забытого прозвища по телу пронёсся табун мурашек, — Не знал, что мне делать. — в перерывах между сбивчивыми, мокрыми и солёными поцелуями, — Боялся, что у тебя кто-то есть, а я — лишь воспоминание. Боялся, что ты не простишь… — Идиоты. Оба. Но даже после стольких лет ты — самое светлое, что есть в моей жизни, Сириус, а я не заслуживаю тебя… — дрожащими руками, беспорядочно он хватался за всё, до чего мог дотянуться: плечи, локти, шея, тонкие запястья, прямая спина и талия. — Ты заслуживаешь меня больше, чем кто-либо другой. Ты единственный, кто открыл мне дверь. Воспоминаний было слишком много, но, одновременно, чудовищно мало. Пустота. Вокруг лишь пустота, как и внутри. Она засасывала, словно чёрная дыра, оплетала щупальцами, проникая под рёбра, сдавливая сердце, набатом била в ушах. Казалось, не осталось ничего, кроме осколков разбитого радужного витражного стекла. Но это не так. Существовала немая просьба в тускнеющих глазах Сириуса Блэка и такое же негласное обещание Ремуса Люпина.