Самое-самое

      Двадцать четвёртое декабря, Сочельник. Здесь, в Пандемониуме, люди празднуют Рождество вместе с Падшими и демонами. Кажется, что ничего не изменилось. Мир всё такой же, каким Гермиона его помнила, пусть даже и в другом месте — далёком от реальности, в которой она родилась.       Удивительно, что здесь всё по-другому только с тем, что все перестали считать годы, носили одежду разных эпох и разговаривали на разных наречиях, но прекрасно друг друга понимали, будто перед ними не было никаких преград.       В Аду который день подряд идёт снег — жуткий снегопад, метель, ветер, сбивающий с ног. Погода, прямо скажем, не предполагающая такой большой праздничный размах. Люди собираются в замках, домах и даже на улице — под большими и маленькими елями, на катках, в тавернах, барах и даже на крышах. Людей очень много, в людском океане можно утонуть.       У правителя здешних мест, то есть у Люцифера, настроение очень плохое, совсем непраздничное, но даже он идёт навстречу народу — снежные бураны утихают, облака, застилающие небосклон, расходятся, открывая взору прекрасное тёмно-синее небо. Все с замиранием сердца ждут, когда загорится первая звезда.       Вместе с ней загораются сотни, тысячи, миллионы огоньков повсюду — от самой большой ели на площади Пандемониума к самым маленьким ёлочкам на окраине столицы.       Красота неописуемая, и поверить этому сложно. Особенно сложно потому, что это происходит в Аду, в уме никак не укладывается, по крайней мере, у Драко Малфоя точно.       Он стоит у окна, по правое плечо от Гермионы. В комнате совершенно темно — тёплый мерцающий свет освещает их лица с улицы. Драко переплетает пальцы Гермионы со своими, крепко и нежно сжимая их в руке. Оба совершенно не привыкли к подобному празднику, оба проводили его совершенно по-другому и в первый раз вместе.       — Глупо надеяться, что мы проснёмся завтра утром и найдём подарки под ёлкой со своими именами, — говорит Гермиона, — но мне очень хочется верить в это.       — Зря ты это сказала вслух, одержимая.       — Почему? — она перевела непонимающий взгляд с ёлки на Драко.       — Потому что я уверен, что он нас подслушивает и сделает всё, о чём ты попросишь.       — Не подслушивает, — уверенно говорит Гермиона, — Люцифер занят своими делами. Посмотри, это же он сидит на крыше и, — она прищурилась, чтобы рассмотреть получше, — кажется, рвёт омелу и бросает вниз. Это местная традиция?       — Нет, это он придурок.       Гермиона прикрывает рот рукой, заглушая собственный совсем тихий смех.       — Нас позовут вниз, а пока, — Гермиона тянет его за руку в центр комнаты, — давай потанцуем.       Ей не хотелось ничего вспоминать и ни о чём думать, особенно ей не хотелось ничего обсуждать из этого с Драко. Гермионе очень хотелось танцевать в объятиях Драко, прислушиваясь к его размеренному сердцебиению, понимая, что их зыбкое настоящее никуда от них пока не ускользает. Их зыбкое настоящее всё ещё рядом, всё ещё живо, всё ещё трепещет в руках.       — Я люблю тебя, — говорит она очень легко, на одном выдохе, говорит не в первый раз, но её сердце замирает на долгие мгновения, пока не слышит уверенный ответ.       — Я люблю тебя, Гермиона.       Их губы в убийственной близости друг от друга, но Драко целомудренно целует Гермиону в кончик носа, потом щёку, висок и лоб. Поцелуи очень нежные. Сердце Гермионы слишком быстро бьётся, а её пальцы ощущают, как учащённо пульсирует вена на его шее. Это невыносимо. Невыносимо, что Драко не делает то, чего хочет, и не позволяет Гермионе сделать то, что хочет она.       Гермиона в отчаянье запрокинула голову и уставилась на потолок: огромный, с лепниной, большущей люстрой с из переливающегося хрусталя — он ловил свет от окна и переливался всеми цветами радуги. Гермиона была в руках Драко, они медленно переступали из стороны в сторону, и слёзы выступили на её глазах.       — Почему ты не целуешь меня? — её голос дрожит.       — Я боюсь, что не остановлюсь.       — Так не останавливайся, чёрт возьми! — она ударила его в грудь, разрывая их объятия. — Не останавливайся… — Гермиона стёрла рукавом свитера слёзы, опустив голову вниз, — не…       Драко убрал, упавшие на её лицо волосы, заправив их ей за ухо. Положил руку на щёку, приподнял её лицо и поцеловал, крепко зажмурив глаза. Стало сразу жарко, душно, горячо и очень-очень хотелось заплакать снова. Гермиона совершенно не сдерживалась в выражении собственных чувств, которые с избытком обрушила на плечи Драко.       Она перехватила инициативу Драко, когда тот робко лизнул кончиком языка её нижнюю губу, разомкнув свои губы чуть шире, скользнув своим языком навстречу к его, и встретившись где-то посередине. Драко вздрогнул, а Гермиона, обхватив его затылок пальцами, не давала ему отстраниться и прервать поцелуй, делая его всё более взрослым и всё менее неопытным, вгоняя юного экзорциста в пунцовую краску.       Разрешив себе идти до конца, Гермиона прикусила нижнюю губу Драко, скользнула язычком в правый уголок его губ, прося приоткрыть рот, чтобы она смогла проникнуть внутрь. Драко разжал челюсти и приглушённо застонал — этого вполне хватило, чтобы она проскользнула внутрь и по-собственнически начала терроризировать чувственными прикосновениями его губы и рот, то сплетая свой язык с его, то ускользая от него, переключаясь на нежные чувственные губы и подставляя под его уже более смелые ласки свои.       Удивительно, но земля не обрушилась под ногами, бездна не разверзлась, а небо не упало на Драко, хотя он, кажется, ожидал агонии и смертных мучений от такого чувственного проявления их любви.       Поцелуй прервался всего на пару мгновений, но Драко успел втянуть в лёгкие новую порцию воздуха прежде, чем губы Гермионы снова прижались к его, сминая перед собой все преграды снова, снова и снова.