Молитвы к звёздам (HPMOR)

      Внутри что-то сжалось, хотя для подкатившего страха не существовало видимых причин. По улице не ездили танки, не завывала сирена, дома не превратились в груду обломков, а прохожие не кидались гранатами. Точнее, этих самых прохожих не наблюдалось: поблизости не ворковали влюблённые парочки, вышколенные гувернантки не вели детей из парка после вечерней прогулки, мальчишки не тыкали всем без разбору нераспроданные за день газеты, даже шумные компании не веселились, окутанные смрадным дымом дешёвых сигарет. Просто Пустота бесстыже наводила порядки в новых владениях, высасывая свет из тёмных закрашенных стёкол, гася безразличные фонари или же покрывая их решётчатыми футлярами, будто похоронным саваном. Что вообще происходит? В честь траура правительство решило окутать город мраком, чтобы облегчить жизнь грабителям и создать благоприятные условия для мародёров?       Совершенно ничего не понимая, он опасливо двинулся вперёд, шагая скованно, словно оживший игрушечный оловянный солдатик. За ним шаркающей походкой плелась угрюмая ночь. На первый взгляд безлюдно… Но разве можно с уверенностью утверждать это? Возможно, вокруг вовсю резвились, стенали, бесновались, мучились истерзанные заблудшие души? Над головой заскрипели качающиеся ветки, будто безумная мать пытается укачать вечным сном украденного ребёнка. Лёгкий ветерок превращался в чьё-то остывшее дыхание, достигающие затылка, а тихие рыдания попаленной солнцем листвы походили на еле различимые шаги. Шурх-шурх. Ближе, ближе, всё ближе. Прямо за спиной. Том резко обернулся. Конечно, рядом никого не оказалось, но что скрывается в темноте пустынных переулков? Такими темпами недолго и помешаться.       Он продолжил идти в прежнем темпе и даже скорчил лицо в подобии бесстрастной гримасы. Шурх-шурх. Право же, это смешно. Нелепо. Но нет, теперь шуршание улавливается отчётливее, но ему сложно узнать звук. Шурх. Там, позади него… Казалось, на охоту вальяжно выползает молодой зверь, уверенный в остроте своих клыков и цепкости когтей. «Не паникуй, это всего лишь чемодан, волочащийся по земле». Том ступает вперёд и собственные шаги чудятся слишком громкими, чересчур резкими и тяжёлыми, будто к ногам прицепили звенящие кандалы. «Успокойся, не паникуй, не смей бежать!» Щеки касается что-то холодное, он осознаёт, что на него упал молодой листок дуба, пожелавший покинуть сей бренный мир раньше положенного строка. Шурх-шурх-шурх. Ноги сами несут вперёд, дыхание резко сбывается, ум заполняет непостижимый страх, готовый захватить мысли без остатка, как подошедшее тесто в слишком маленькой миске. Шум приближается. Ему следует достать палочку и… Нет, даже самый слабый Люмос гарантирует появления правильных сотрудников Сектора борьбы с неправомерным использованием магии, ратующих за закон и правопорядок. Уже совсем рядом. Скоро настигнет… «НЕ ПАНИКУЙ!» Шурх-шурх-шурх.       Это… Это обыкновенный трамвай проехал по рельсах всего в нескольких футах от него. Всё так привычно и в то же время искажено беспрестанным ожиданием опасности. В неосвещённом салоне едва различались силуэты немногочисленных пассажиров, безликих и опустошённых, у дверей жутковато маячил кондуктор в униформе непонятного цвета, шапке с околышем, белом воротнике с уголками, пристёгнутыми пуговицами к идеально выглаженной рубашке (да, формальному стилю и Вторая мировая не помеха).       Но в такой темноте немыслимо было заметить даже грузовик! Ещё чуть-чуть и Том Риддл закончил бы никчёмное существование под колёсами явно не элитного транспорта, к тому же имевшего наглость не включить фары. Неужели в правительство проникли шпионы Рейха, запретив свет ночью? Иначе зачем тогда добиваться, чтобы треть британцев размозжила себе головы в непроглядной черноте? Неожиданно захотелось влепить себе пощёчину за позорное малодушие. «Трус! Дурак! Идиот! Бестолочь! А дальше что будешь делать? Сдохнешь от нервного припадка спустя три дня?» Все те черты, которые он ненавидел в людях, вдруг проявились в нём самом, утопая в страхе и неизвестности.       Оставшийся путь минул без происшествий, да и то лишь благодаря постоянному самоконтролю собственного поведения, будто за ним наблюдали все недоброжелатели и завистники. Том больше не дёргался, не оборачивался и не менял темп ходьбы, но внутреннее напряжения отчего-то стало сильнее. Спустя целую вечность он наконец добрался до нужного квартала, размышляя, кто же откроет ему чугунные ворота, охранявшие вход в приют, но на деле абсолютно ни от кого не защищающие. На ночь они всегда запирались, а прошлым летом Том вернулся намного раньше, ведь не было причин торчать на вокзале. А теперь… Интересно, ему удастся перекинуть чемодан через забор, а потом перелезть самому? Будить половину воспитателей и уж тем паче миссис Коул – точно не лучшее приветствие после долгого отсутствия.       Но его взору открылась немыслимая картина. Никаких чугунных ворот не было. Да и не только ворот. На месте прутьев в земле образовались тонкие дыры, напоминающие загнивающие червоточины. Он насторожённо подошел к зданию и от увиденного перехватило дыхание. Изнутри окна закрывали грязные тряпки или потресканный картон, местами стёкла измазаны белой краской, ничто не свидетельствовало о том, что здесь кто-то живёт. Неужели обитателей приюта эвакуировали в безопасное место? А профессора Хогвартса даже не удосужились проверить подобную мелочь, отправив его в никуда? И что прикажете теперь делать? Как сообщить о произошедшем Диппету или Слагхорну? Совы-то у него нет. Да ему даже до Косого переулка до утра не добраться!       Том нервно постукивал пальцем по подоконнику – непростительная слабость, которую ему пока так и не удалось победить. Но тут – о чудо! – дверь медленно начала приоткрываться, так медленно, что столь незаметное шевеление легко спутать с игрой воспалённого воображения. Казалось, что открывавший её боялся незваного гостя не менее, чем он страшился происходящего вокруг.       – Том, это ты? Ну слава Богу, а я-то уж подумала…       Марта, всего лишь Марта, боязливая и неуверенная в себе девушка, занимавшая в приюте Вула неопределённую должность: то ли помощница воспитателей, то ли нянечка, то ли просто «подай-принеси, да под ногами не путайся!» Однако же годы обучения у более талантливых коллег не возымели должного эффекта. Пожалуй, Марту воспринимали всерьёз и слушались лишь самые юные подопечные миссис Коул, да и те ещё толком и ходить не научились. Остальные же либо просто игнорировали её слабое блеяние, или даже подсмеивались за спиной. Но Марта и сама не пыталась исправить весьма жалкое для себя положение вещей. Имея довольно привлекательную внешность, девушка умудрилась походить на огородное чучело. Фигуру закрывала мешковатая одежда, разлезающиеся туфли постоянно соскальзывали с ног, делая походку косолапой и неуклюжей, миловидное, но болезненно-бледное личико без косметики не отличить от штукатурки на стене, а эти ужасные длинные волосы: блеклые, ослабленные и выгоревшие на солнце. Сам чёрт не догадается, какого они цвета. Вероятно, тёмно-русого или каштанового, но больше всего её пряди походили на облезлый хвостик больной крысы. Почему просто не обкорнать эту смехотворную пародию на причёску? Уже многие дамы сделали стильные короткие стрижки, изысканные леди на обложках модных журналов горделиво демонстрировали завитые блестящие локоны, не доходящие до плеч. Миссис Коул иногда баловала себя, выписывая из Франции номера «L'Officiel de la couture», которые почтальон передавал лично в руки, не осмелившись бросить столь ценное сокровище в ящик для писем. А Марта для полного счастья додумалась собирать жиденькие патлы в маленький пучок на затылке, открывая на обозрение оттопыренные уши, заливающиеся краской каждый раз, когда девушка смущалась, волновалась или чувствовала себя неловко, что случалось чуть ли не по сто раз в час.       Без многословных приветствий Том наконец зашёл внутрь. После непроглядной темноты улицы мерклый огонёк с оплывшего огарка казался чуть ли не вспышкой сверхновой прямо перед глазами. А в дрожащих руках Марты пятно света безустанно металось по чёрно-белой плитке пола, по убогим стенам без украшений, взмывало в низкий потолок, нигде не находя ни успокоения, ни прорехи для побега. Их тени уродливо изгибались, будто корчились в предсмертных муках и от подобного зрелища захотелось сбежать из этого гиблого здания, а то и из Лондона. Самое время спросить, почему все вдруг решили поиграть в Средние века, но девушка, быстро закрыв двери, взволнованно затараторила:       – Том, но как же ты так поздно пришёл к нам? Ведь столько кварталов довелось миновать?       – Дорогу не забыл, в Абвер [1] не завербовали, – не понимая, чем вызвана внезапная тревога за его безопасность, спокойно ответил он.       Даже нарочито спокойно. С Мартой иначе нельзя. Только с уверенным, сильным по духу и невозмутимым собеседником она способна продолжить разговор. Стоит ей учуять слабость говорящего (на что у неё будто врождённый нюх имелся), то весь диалог сведётся к горестному завыванию: «Ах, бедные мы горемычные, и на кого нас Господь покинул?» Разумеется, он вовсе не собирался обращаться к ней «мисс» или «мадемуазель», как предпочитали некоторые учительницы. Теперешний Том Риддл отличался от того скромного предупредительного мальчишки на вокзале, заискивающего с миссис Дженкинс. Однако ни одна из прожитых ролей не была настоящей.       – Так комендантский час же давно пробил! А если бы кто из Наблюдателей [2] поймал, у тебя то и пропуска нету, – запричитала девушка. – Это бы к миссис Коул господа из управы пожаловали да штраф взыскали, что же мы потом делать то стали?       А, так вот в чём кроется истинный смысл преувеличенной заботы о его пребывании вне приюта в неположенное время суток.       – Всё в порядке, – решительно заявил он.       Девушка облегчённо выдохнула, хотя на самом деле ей никто не объяснил, почему Тому Риддлу позволено разгуливать ночью по улице. Нет, вовсе не доводы разума успокоили её, а твёрдый, не терпящий возражений, тон. Такую манеру общения с Мартой он позаимствовал у миссис Коул, прекрасно разбирающуюся в тонкостях продуктивного управления персоналом. Нет ничего плохого в том, чтобы использовать чужую идею для достижения собственной выгоды, ведь и на это не у всех здешних личностей мозгов хватает.       Неожиданно удлинённые, уродски-исковерканные тени поглотила тьма. Дурёха рядом с ним задула свечу. Едва уловимый запах дыма вальяжно расползался по прихожей, растворяясь в воздухе.       – Ну, тогда ступай в комнату, – как ни в чём не бывало предложила девушка.       – Со светом это намного проще сделать.       – Да везде же так сейчас. Неужто в школе за год не привык? – не менее удивлённо поинтересовалась Марта. – Или у вас там ставни на окнах? Но нам-то не по карману их заказать. Да и разве сыщешь где искусного плотника? Все умельцы теперь там, – неопределённо махнула она. – Вот миссис Коул и приказала заделать стёкла газетами, тряпками да всем, что под руку попалось, чтоб Наблюдатели штраф не взыскали.       – Штраф?       – А как же иначе? Указание поступило – чтобы ни единого проблеска из домов не просочилось. Да и верно они там всё придумали. Сам посуди, Том, отныне вражеским лётчикам не просто будет скинуть бомбы в кромешной темноте. Хорошо же, что существуют в мире мудрёные люди.       Если британское правительство всерьёз полагает, что стратегия люфтваффе сводится к случайному поражению любого сверкающего объекта на земле, то он готов предложить королевским ВВС (за определённое вознаграждение) «беспроигрышный» план победы над Рейхом. Всего-то нужно установить в чистом поле периодически мигающие маяки – и, по такой логике, немецкие истребители больше не появятся над Лондоном. Хотя, возможно, всё не столь очевидно и «мудрёные люди» действительно существуют. Даже чересчур «мудрёные». Конечно, ему доводилось читать интервью действующего Министра магии Леонарда Спенсера-Муна в «Ежедневном Пророке», где тот весьма лестно отзывается о новом магловском Премьере [3]. Тогда Том с изрядной долей скептицизма отнесся к подобному утверждению, однако факты говорят сами за себя. Ухитриться занять кучей «полезных» дел напуганное, отчаявшееся пустоголовое стадо болванов, к тому же гарантировав их безопасность в случае выполнения поставленных условий. И вместо разъярённой, неконтролируемой, обезумевший толпы получаем весьма дееспособных подданных, способных выполнять приказы. А если добавить ещё и штрафы, регулярно пополняющие казну, то… Только что избранный глава британского правительства отличался крайне изощрённым умом.       – Тебя проводить? А то в такой темени не ровен час и с лестницы кубарем скатиться, – забеспокоилась Марта, оторвав его от размышлений.       Том не стал горделиво отказываться и последовал за ней, таща тяжёлый чемодан к лестнице. А ведь ему не следовало паниковать по поводу мнимой эвакуации приюта, вспомни он ранее, что абсолютно все дома в городе выглядели так же. Но что же мешало сосредоточиться и продуктивно использовать ум? Страх? Неуверенность? Подползающий ужас, будто сковавший сознание и неумолимо следовавший за ним с самого вокзала? Если и впрямь невозможно оставаться в здравом рассудке в минуты паники и обречённости, то Том Риддл оказался в крайне плачевном положении.       – А как у вас дела, что нового? – деланно спокойно поинтересовался он, решив хотя бы оставаться в курсе происходящих событий.       Чемодан неохотно волочился по ступенькам, а во мраке приходилось ещё и держаться одной рукой за перила. Они неприятные на ощупь: старые, огрубевшие, с нацарапанными мерзкими каракулями и рисунками, сделанными отребьем под гнусное хихиканье и осторожное выглядывание из-за угла, – нет ли воспитателей поблизости? Как же отличаются приютские перила от полированного блестящего дерева лестниц Хогвартса, такого родного и далёкого! А от этих поручней хочется отдёрнуть пальцы, словно дотронулся до чего-то гадкого и тошнотворного.       – У нас-то совсем худо стало, Том, – загоревала девушка. – В былые времена хоть благородные дамы да господа иной раз осыпали милостынями, а теперь сколько миссис Коул не оббивала их пороги, а всё без толку. Оно и понятно, такие дни наступили, что ежели кто и пожелает благое дело сотворить, то всё туда идёт, – она вновь неопределённо махнула рукой.       Ну ещё бы! Добродетельность также имеет шкалу значимости. В чём прок невзначай упомянуть на фешенебельном приёме у какой-нибудь герцогини: «Ах, не далее как в прошлое воскресенье мы с мужем пожертвовали пять тысяч фунтов в приют Вула. Что за прелестные детишки встретили нас! Как прискорбно, что они никогда не знали родительской любви. Ваша светлость, если я не ошибаюсь, вы также удостаивали их своим визитом?» Кого теперь таким впечатлишь? Другое дело, ненароком обмолвиться на том же приёме: «Ах, не далее как в прошлое воскресенье мы с мужем пожертвовали пять тысяч фунтов доблестным героям эскадрильи А. Они каждый день рискуют жизнью ради нас, разве можно оставаться в стороне? Ваша светлость, если я не ошибаюсь, вы также удостаивали их своим визитом?» Подобная дама мигом добьётся восхищённых аплодисментов, восторженных похвал, одобрительных взглядов и расположения высокочтимой хозяйки дома.       – Ворота наши (а они на славу сделаны были!) и те переплавили, когда материку помогали. Но после того, как французы с нами так обошлись, об этом, чур, ни словечка. К чему нам лишние хлопоты?       Марта говорит так, будто Франция капитулировала от нечего делать, исключительно чтобы британцам насолить. Да если бы Тому к виску приставили револьвер, то он и сам, как миленький, загорланил бы во всю глотку: «Deutschland, Deutschland über alles»[4]. На удивление, пока все англичане наперебой проклинали ненадёжного союзника, Тому Риддлу решение маршала Петена значительно упростило жизнь. Раньше в гостиной Слизерина всякие Малфои–Лестрейнджи–Блэки–Гринграссы–Монро и прочие отпрыски Благородных и Древнейших Домов только и делали, что щебетали по-французски, словно трепля ему нервы. К сожалению, миссис Коул не приобщала своих подопечных к столь изысканному языку, справедливо полагая, что такие познания не являются жизненно необходимыми для будущих плотников, мясников, горничных или прачек. А мимолётом услышанные где-нибудь обрывки чужих разговоров на подобии «бонжур-тужур» едва ли могли поддержать великосветскую беседу. Но что за чудесное преображение случилось после событий июня: его однокурсники не произнесли ни одного французского слога, а в мусорную корзину полетели парижские шляпки, ленты, парфюмы, книги… Даже лотарингские совы были безжалостно изгнаны хозяевами.       – Многие уходят из-за скудной оплаты, миссис Коул невмоготу в срок выдавать жалованье. Помнишь нашего выдающегося учителя мистера Бестнера? И тот на днях взял расчёт и сделался Наблюдателем. Умнейший человек был, а какой начитанный, какой знающий! Тебе, Том, повезло, что ещё застал его уроки. Нынче у нас приходящие все, сегодня есть, а завтра и не явятся. За ребятами не приглядывают, им ни до чего дела нету. Давеча такая чудовищная история с Кэти приключилась, а ей-то годков, как и тебе … Но что же это я! Ты ещё слишком мал, не для твоих это ушей, – быстро спохватилась она и перевела тему. – Недавно к нам одна воспитательница захаживала, с виду прямо настоящая мамзель, локоны уложенные, голосок ангельский, ручки всегда в лайковых перчатках. Мы нарадоваться не могли, что к нам такая барышня нанялась. Покамест миссис Коул не хватилась своего золотого колечка, того, в котором души не чаяла, а затем и фарфоровая вазочка из гостиной, и запас консервов на зиму, викарием пожалованные, как в воду канули вместе с новой работницей. Констебль только руками развёл, мол, и без вас дел невпроворот. Так теперь у нас чужакам веры нету, на себя полагаемся. Свои-то все проверенные. Вот, мистера Вула приобщили к заботам о детишках и меня до воспитательницы повысили.       Том резко остановился посреди узкого коридора, не веря в услышанное. Нет, ему вовсе не были интересны ни «чудовищная история, приключившаяся с Кэти», ни украденный запас консервов. К осени он уже будет в Хогвартсе, а пропитание обитателей приюта зимой тревожило его не более, чем миграции гренландских тюленей. Но чтобы на Марту возложили подобные обязанности? Да ей впору доверить лишь просмотр за молоком на плите, да и то с крайним опасением. Ну а мистер Вул? Да этого типа вообще к людям можно подпускать? Отличившийся герой Первой мировой, выжил при Ипре, награждён Британской Военной медалью и удостоен чести стать первым директором приюта, названного в его же честь. И это, пожалуй, полный перечень доблестных заслуг мистера Вула, которые не стыдно упомянуть в обществе. На деле же первый директор не только понятия не имел, что делать с управлением огромного домища, полного голодных и не слишком воспитанных детей, но и не шибко переживал по поводу порученной миссии. Он с лёгкостью позабыл о задаче взращивать новое поколение и транжирил вверенные деньги на скачки, пёстро одетых женщин, которых язык не поворачивался назвать дамами, гончих псов, карточные игры в Ист-Энде и прочие нужные вещи. В случае, ежели кто укорял его за недопустимое поведение, мистер Вул сразу напоминал о своей нелёгкой «судьбинушке», о «пережитом ужасе на Ипре» и «вообще, не вам молокососам, пороха не видавших, мне указывать». Разумеется, долго так продолжаться не могло. Даже владей мистер Вул текстильной фабрикой, купюры имеют свойство заканчиваться быстро и нежданно, а приют явно не был учреждением, сулящим несметные богатства. В итоге совет попечителей мягко и ненавязчиво отстранил сего господина от обременительных хлопот, преподнеся отставку под сладким соусом «беспокойства о бесценном здоровье бравого героя войны». К счастью, вышеупомянутые события произошли ещё до рождения Тома, поэтому он знал о них только из рассказов старших ребят, утверждавших, что при миссис Коул живут они, будто в клюквенном варенье, – «в целом кисленько, но ноги не протянешь, а если чем подсластить, то и за цукаты сойдёт». Но к несчастью, полностью вытравить мистера Вула из приюта не удалось, и тот так и остался то ли заместителем директрисы, то ли членом попечительского совета, то ли главным нытиком, ошивающимся неподалёку. При редких появлениях этого субъекта беседы с сиротами сводились обычно или к восхвалению собственных подвигов, которых с каждым годом становилось всё больше, или к возмущённым сетованиям на несправедливость жизни: «О чём они там только думали? Совсем рехнулись? Бабу вместо меня выбрали? Бабье назначение испокон веков какое? Правильно: рожать, молчать и на стол накрывать! А они её в директора! За какие такие заслуги? А-а-а, догадываюсь я, за какие заслуги. Дело оно нехитрое: мордашка у неё смазливая, а среди попечителей господ много, небось всем там свои особые таланты продемонстрировала. Тьфу ты! Бабы они такие, что с них взять, кроме этого». Том сомневался, что взаимодействие с подобным человеком сложится для него успешно. Люди, неспособные здраво рассуждать, путающие причины и следствия, подменяющие одно на другое, и к тому же наделённые властью… Нет, с такими надо быть предельно осмотрительным. Их может взбесить даже слишком «нахальный» взгляд, который они станут припоминать как минимум лет тридцать.       – Том, ты идёшь?       Он отстранённо двинулся за ней и только тут заметил, что этот коридор ведёт вовсе не в спальни.       – Меня подселили к новым соседям?        Разумеется, он и не мечтал об отдельной комнате, которую видел Дамблдор во время визита. Тогда миссис Коул считала его опасным буйным подростком, которого следует изолировать от остальных и как можно скорее упрятать в дом умалишённых. Но из-за обещания гостя забрать «трудного ребёнка» в школу закрытого типа директриса успокоилась и рассудив, что расточительно выделять на него отдельное помещение, мигом перевела Тома к другим ребятам. К небывалой удаче, соседи оказались вполне сносными и прошлое лето он мог вытерпеть совместное проживание. Но теперь…       – Наблюдатели распорядились сделать две больших спальни для мальчиков и для девочек. В случае тревоги, отведи от неё Господь, все в кучке будут, никого не растеряем.       Они наконец добрались к цели недолгого путешествия. И это место теперь носит гордое название «Большая спальня»? А раньше это был обычный широкий коридор на втором этаже. Убого и мерзко. В комнатах хотя бы ощущалась завершённость, стены и дверь создавали иллюзию личного пространства, а здесь – нескончаемый ряд кроватей, уходящий в темноту, грязные тряпки на закрытых окнах и десятки сопений вразнобой. Напоминает не помещение для людей, а затхлый хлев с исхудавшими свиньями, недокормленными для убоя. Добродетельные Наблюдатели взаправду полагают, что здесь лучшее место для защиты «бедных сироток»? И в чём его преимущество по сравнению с нормальными спальнями в случае воздушной тревоги? Не в том ли, что под завалами здания все тела будут, как выразилась Марта, «в кучке»? Найти легко, мухи и прочая зараза не будут досаждать горожанам.       –Уголок тебе тут отведён, – прошептала девушка, указывая на ближнюю к лестничному проёму кровать. – Знали же, что ты вернёшься за полночь, да и всего на два месяца… Вот. Ну что ж… Завтра вставать спозаранку. Пожалуй, доброй ночи.       Она ещё немного подождала, будто ожидая взаимной вежливости в ответ, но Том не считал себя обязанным испытывать благодарность за столь незабываемые условия. Помявшись немного на месте, Марта тихонько удалилась, ступая по ступенькам беззвучно и несмело, как бессловесная тень, потерявшая хозяина. Он затолкал чемодан под кровать без опасений, зная, что наложенное запирающие заклятие не позволит сломать замок даже при помощи кувалды. К сожалению, и ему также не видать содержимого до Хогвартс-экспресса. И как тут не беситься, вспоминая наставления Слагхорна для слизеринцев: «Не забывайте про самообразование, молодые люди. Понимаю, что вам хочется потратить каникулы исключительно на себя, но рассуждайте здраво: новые знания представят вас в выгодном свете в следующем учебном году. Давайте условимся об обязательном просмотре трети учебников». Том с удовольствием прочёл бы все книги магического мира, но обстановка в приюте явно не способствовала задумчивому изучению интеллектуальных трудов.       Хоть волшебную палочку в это лето не доведётся прятать в магловскую одежду, что весьма затруднительно само по себе, а особенно в жаркое время года. Как же он намучился на каникулах после первого курса, опасаясь, что её кто-нибудь сломает, украдёт или выбросит. Сейчас же она надёжно спрятана в чёрном бархатном кошеле с монограммой «Д. М.», вышитой серебряными нитками. Нет, разумеется, у него не хватило бы денег на покупку такой дорогой вещи. Благодарить ему следовало одно чудеснейшее событие, регулярно происходившее в Хогвартсе и которое Том поначалу не оценил по достоинству. Всё же, следовало признать, что квиддичные матчи оказались не просто полезными, но и незаменимыми для его финансового положения. Когда в воздухе мельтешат алые, янтарные, изумрудные и лазурные пятна, скидывая друг друга не пойми ради чего, толпа на стадионе сходит с ума. Ученики всех факультетов визжали, выкрикивали подбадривающие, восторженные, удивлённые или оскорбительные реплики, махали шарфами, подпрыгивали, хватались за голову, топали ногами, обнимались и грозились кулаками, не обращая внимания на окружающий мир. А сколько монет высыпалось из карманов в эти благословенные небом моменты! А как легко во всеобщей неразберихе незаметным отточенным движением призвать их манящими чарами! И вот, однажды, когда в вышине в самом разгаре разгоралась особенно увлекательная сцена (Том не мог сказать какая, поскольку никогда не интересовался происходящим над трибунами), рядом ниже Дэвид Монро стал бесноваться так, что из мантии выпал бархатный кошель. По выработанной привычке его тут же призвал к себе Том, но сколько переживаний стоил ему этот маленький мешочек из ткани. Посмотрев содержимое в спальне, он обнаружил не несколько кнатов, как ожидал, а целых двадцать галлеонов, набор шёлковых платочков с инициалами, инкрустированное орлиное перо, перчатки из оленьей кожи, серебряные запонки… Приобретение нешуточное! Гнетущее беспокойство овладело мыслями. А если Монро объявил об утрате и при обыске пропавшие вещи вытрясут из карманов Тома Риддла? Едва ли можно обнаружить подобную находку и случайно позабыть сообщить владельцу. Слагхорн такого точно не потерпит. И дело вовсе не в строгих моральных устоях профессора. Нет, декан с чистым сердцем закрывал глаза на хулиганство, сплетни, шантаж, угрозы и прочие нелицеприятные выходки своих подопечных. Всё вышеперечисленное пригодится для будущего карьерного роста, слизеринцы должны ощутить вкус взлётов и падений. Лучше пусть в школе натренируются, под присмотром взрослых. Но вот побираться на трибунах, украдкой загребая мелочь, словно попрошайка… «Нет-нет-нет! А вот это недопустимо! Это уже моветон. Как же жалко и неперспективно!», – он так и слышал презрительный голос преподавателя в голове. Действительно, узнай Слагхорн о столь унизительной привычке одного из выдающихся учеников факультета, то на дальнейшее содействие профессора можно не надеяться. Когда в тот же вечер декан пришёл в гостиную и громко произнёс: «Что ж, молодые люди, я не ожидал подобного, но…», Том не сдержался и, вскочив с места, заявил: «Уверяю, вас, профессор, это досадное недоразумение». К счастью, он не успел завершить фразу, ведь секундой позже учитель продолжил: «Но Кубок школы по квиддичу выиграл Слизерин! Поздравляю, молодые люди, поздравляю! Аплодисменты нашей великолепной команде!» Среди ликующих возгласов и приветственных хлопков неуместное замечание Тома Риддла никто не услышал, однако вместо успокоения с той поры его не оставляли подозрительность и настороженность. Ему казалось, что Монро просто оттягивает момент мести и выжидает удобного случая, чтобы прилюдно унизить. Каждый взгляд он расценивал будто угрозу, а каждое брошенное невзначай слово, словно намёк. И только спустя несколько недель Тому явилось поразительное открытие: у Дэвида Монро как минимум ещё пару десятков таких кошелей и потеря одного из них абсолютно ничего не значит для отпрыска Благородного и Древнейшего Дома.       К сожалению, сказочно обогатиться не удалось. На всех без исключения вещах красовались треклятые буквы «Д. М.». Да он и понятия не имел, кому сплавить серебряные запонки или перо, да ещё желательно, чтобы покупатель не оставил его с носом, скрывшись в неизвестном направлении и не заплатив. Галлеоны можно было тратить с меньшими опасениями, но речь вовсе не шла об оптовой закупке редких магических артефактов. Его материальное положение оставляло желать лучшего. Миссис Коул полагала, что раз школа является пансионом закрытого типа, то и всем необходимым должна обеспечить. В Хогвартсе исправно выдавали деньги, но исключительно на покупку учебных принадлежностей и не более. Диппет ещё имел совесть уверенно поучать: «Том, при бережливом использовании полученных средств вы можете сэкономить на маленькие радости: шоколадные лягушки или сливочное пиво». Ну да, сейчас он затарится пинтами сливочного пива, а зубной порошок, расчёска, носки, мыло и прочие вещи упадут с неба. Или же директор искренне подразумевал под «бережливым использованием» ношение одних трусов в течении как минимум пяти лет.       Вот и теперь на кровати его ожидали матрас, подушка, простынь и наволочка, а о пижаме никто не позаботился. Том протянул руку и прошептал кошелю:       – Пижама.       Бархатная ткань сморщилась, недовольно заурчала, но ничего не произошло. В этом была ещё одна проблема. Присвоенная вещь слушалась крайне неохотно, будто намекая, что готова служить только представителям чистокровных родов. Наверное, на неё наложили какие-то защитные чары, а способ их снять он пока не нашёл.       – Одежда для сна, – настырно повторил псевдо-владелец.       Из мешочка прямо в глаза брызнул одеколон, источая запах роскоши и самоуверенности.       – Костюм для сна.       На сей раз вовсе ничего. Не желая потратить полночи попусту, он засунул в кошель руку, пытаясь найти пижаму на ощупь. Возможно, будь у мешка челюсти, высокомерная штуковина с удовольствием отгрызла бы ему пальцы. Наконец через несколько минут удалось выудить искомое. Переодевшись, Том не рискнул положить уличную одежду внутрь, но и оставить её на прикроватной тумбочке не менее глупо. Будто ему не доводилось наблюдать одну из любимейших шуточек местных болванов: ты просыпаешься, а одежды нет или же она залита водой из кувшина, а то и ещё чем похлеще. В итоге на завтрак иди хоть в пижаме, хоть нагишом. Старожилы знают, что надёжно укрыть «добро» можно под матрасом или подушкой, ну а «мелкому барахлу самое место в носках». Том не стал пренебрегать проверенным способом и приподнял простынь, брезгливо скривившись. Как же быстро привыкаешь к замечательным условиям в Хогвартсе! Там нет этих гадких коричневато-жёлтых пятен на матрасе, который уже лет десять не чистили.       Он завершил приготовления ко сну, спрятал вещи и стал укладываться в постель. Пружины кровати протестующе скрипнули, рой чужих сопений напоминал жужжание помойных мух, кое-где раздавался резкий храп, похожий на сдавленное хрюканье глупых поросят. Вдох-выдох-вдох-выдох… Том вымотался, сон обязан сломить через пару минут, как бывало порою в Хогвартсе после долгого дня, проведённого за оттачиванием движений палочки для тех или иных чар. Но здесь дремота не спешила заключать в притупляющие объятья. Он закрыл глаза, однако дыхание не успокаивалось, звуки вокруг лишь обострились, а каждый шорох воспринимался за возможную угрозу. Вдох-выдох-вдох-выдох… Скрип… Кажется, кто-то утверждал, что бомбы при падении свистят… Он лихорадочно приподнялся, настороженно прислушался, будто жалкий крысёныш выглядывает из укрытия, втягивая воздух, чтобы понять, нет ли поблизости лисы. Нет, это просто старые половицы на нижних этажах. Вероятно, Марта зашла в свою комнату. Несколько мгновений отупелого сидения на кровати, пока зловонный запах не долетел до его носа. Он принюхался, ища источник смрада: окно рядом с ним было завешено рваными носками, которые не удосужились постирать. Раздражение, злость и лютая ненависть ко всем накрыла сознание. Никакие методики правильного дыхания не способны унять бешенство, клокочущие внутри. Даже услышь Том каким-то невообразимым образом приближение бомбы, то что с того? Аппарировать он не умеет, а за мельчайшие доли секунды достать палочку из кошеля всё равно не выйдет. Смерть может настигнуть чертовски быстро, издевательски молниеносно, не предупреждая о своём приходе. Ему даже не удастся осмыслить момент собственной гибели… Взрыв, стремительное обрушение потолка, остатки сознания и страха исчезают под грудами обломков… Нет-нет-нет! Возможно, это произойдёт в следующий миг, а он потратил последние минуты жизни на прятанье одежды под матрасом, нюханье чужих носков и технику правильного дыхания. Том почти безумно затряс головой, стремясь выкинуть образ из воображения. Нет! Не умрёт он так! Ни за что! Ну разумеется, ведь всё может сложиться вовсе не так. Быть может, обломки не убьют его сразу, а придавят тяжёлой грудой камней сверху, так, что каждый глоток воздуха отзовётся рваными уколами в грудной клетке. Пройдёт несколько часов, мучительных, адских, невыносимых часов (едва ли власти стремглав кинутся разгребать завали приюта Вула). Он не сможет пить, руки и ноги занемеют, тело непривычно вывернется в смердящей луже собственных испражнений. И если его найдут, то не факт, что Добродетельный доктор с энтузиазмом бросится лечить повреждённые конечности навязанного пациента-оборванца. Скорее всего, медицинская помощь ограничится накладыванием гипсовой повязки, а о предотвращении заражения мягких тканей никто и не побеспокоится, ведь разгневанных родителей над душой не будет. Персоналу больницы легче пойти на ампутацию руки или ноги, дело то несложное, может, молоденькие медсёстры ради приличия повздыхают: «Ах, бедненький мальчик, как же он теперь? У него же вся жизнь впереди! Бедненький!». А спустя четверть часа их разговор плавно перетечёт в другое русло: «Нэнси, а ты пойдёшь в кино на «Ночной поезд в Мюнхен»? Что, как нет? Там же играет красавчик Харрисон! Я с ума схожу, он такой лапочка». Болтовня оживится, прервётся тихим хихиканьем, восторженными вздохами, упоительным предвкушением предстоящих увеселений, а «бедненький мальчик» упорхнёт из добропорядочного мирка, будто его никогда и не существовало.       А если ему и впрямь оторвёт руки? Как тогда держать палочку? Или его вовсе не допустят к учебному процессу и поместят в больницу святого Мунго? Нужны ли магическому миру калеки? Может, их просто бросают на произвол судьбы, как и сквибов?       Вдох-выдох-вдох-выдох… А эти идиоты вокруг мирно сопят, будто опасность им совсем не грозит. Как вообще можно заснуть, находясь в подобной ситуации? Неужели они смирились, потому что почти год прожили в такой обстановке? Том где-то читал, что вслед за отрицанием, гневом, уступками и депрессией обязательно следует принятие. Неужто через некоторое время ему в голову также взбредёт, что всё терпимо? В будущем он смирится с перспективой в любой момент подохнуть под завалами? Примет свою судьбу? Или станет надеяться, что смердящие носки на окнах защитят от немецких бомбардировщиков? Когда его настигнет помешательство: уже завтра, через неделю или месяц?       На последнем занятии по трансфигурации Дамблдор решил толкнуть грустную речь по поводу «конечности человеческого существования», «достойной встречи закономерного финала», «умения провести близких в мир иной», «умиротворения и безмятежности как идеального состояния сознания». Ну уж нет! Том Риддл не впервой имеет удовольствие слушать разглагольствования о бессмертии души, бренном теле, загробном мире, который столь упоителен, что непонятно, почему родители не отправляют туда младенцев сразу же после рождения. В раннем детстве, когда он ещё не успел окончательно выбесить миссис Коул, директриса отправляла его вместе с другими миловидными ребятами нести траурные венки на церковный молебен. Там и приметил он, что прощальные слова викария для усопших вовсе не одинаковые. Так, для похорон престарелого джентельмена в преклонных летах священник промолвит что-то вроде: «Сэр Джон прошёл долгий и нелёгкий жизненный путь, но всегда хранил в сердце слово Господа, был славным подданным, почтенным семьянином и кристально чистым человеком. Почтим же память о нём со светлой улыбкой, ведь он не желал, чтобы дети и внуки его проливали слёзы в этот день. Все мы когда-то отправимся в Царствие Его, в сем бренном мире мы лишь гости и сэр Джон достойно исполнил возложенный на него долг». Но на похоронах маленького ребёнка глаза пастора излучали вселенскую скорбь, а к родителям он обращался сочувственным полушёпотом с утешительными нотками: «Бог всегда забирает тех, кого любит, раньше других. Нам не дано понять замыслов Его, пути Господа неисповедимы. Доверьтесь воле Его, примите посланные вам испытания, не дайте отчаянью захватить помыслы ваши». Тогда Том не задумывался о причинах подобных различий, а просто наслаждался полученными канапе с твёрдым сыром и оливками (стыдно признать, но до Хогвартса это была самая вкусная еда, которую он пробовал).       Теперь же воспоминания отравляли его мысли. По такой логике, смерть становится естественной после определённого возраста? И когда же «пути Господа неисповедимы» превращаются в «Сэр Джон прошёл долгий и нелёгкий путь»? После пятидесяти? После шестидесяти? Или же причина в «исполнении возложенного долга»? А что это за долг такой? Завести семью? Вырастить детей? Открыть собственную лавочку? Продвинуть в Палате общин выгодный законопроект? А, может, все дело в социальном статусе? Для бродяг и тридцати лет достаточно, а пэрам и в семьдесят впору четвёртый раз жениться на молоденькой барышне возраста своей внучки. Нет, сколько бы Том ни старался, у него не получалось представить человека, проснувшегося однажды утром и вдруг подумавшего: «Эх, я уже порядочно коптил небо, пора и в ящик сыграть». Даже тот же Дамблдор не подходил под искомые критерии. Точнее, Дамблдор абсолютно не подходил. Несмотря на все заверения о готовности хоть завтра бодренькой трусцой пуститься в мир иной, профессор трансфигурации сначала должен выполнить возложенную на него миссию. И предназначение учителя не сводилось к роли Избранного. Ну да, Дамблдор же не дурак, чтобы играть Добродетельного героя. Судьба Избранного заключалась в подготовке к Великой Битве между добром и злом, где бесстрашный (и безмозглый) борец за справедливость обязан сломя голову кинуться в самое пекло. В случае поражения толпа горькими слезами омоет его тело, а завтра с иступлёнными криками вознесёт на пьедестал другого смельчака. В случае победы Избранному благодарственно пожмут руку сильные мира сего и пока в Визенгамоте лорды и леди будут делить власть, герой может заниматься, чем душе угодно. Хоть в квиддич играть, хоть благотворительный фонд возглавить, а хоть и в бутылку заглядывать, ведь цель уже достигнута. Дамблдор же птица иного полёта. Он – Таинственный Учитель, Мудрый Наставник, Добродетельный Пастор, указывающий верное направление всем желающим и не желающим. Профессор трансфигурации никогда не выполнит возложенный на него долг, поскольку долг этот бескрайний. Можно взрастить ещё пятнадцать, двадцать, сорок, а то и тысячу Избранных, дёргать их за верёвочки, переставлять фигуры на шахматной доске, расплачиваясь за провальные комбинации мелкими пешками, постоянно выискивая новое ужасающее Зло. И даже естественный процесс старения не станет помехой: для по-настоящему важных персон всегда найдётся загадочный способ продления молодости и энергии. С трудом верилось, что Дамблдор в своём-то возрасте так резво бегает по Хогвартсу благодаря витаминкам и оздоровительной гимнастике по утрам.       Увы, подобные размышления никоим образом не решали проблему, а только довели до беспокойно-нервозного состояния. Мир продолжал изводить его роем неслаженных дыханий, вонью старых носков и неизвестностью завтрашнего дня. Ему хотелось, чтобы время остановилось, замерло, застыло, как насекомое в янтаре, а потом чудом взлетело ввысь осенью. Глупое, безответственное и очень детское желание, но он ничего не мог с собой поделать.       Вдох-выдох-вдох-выдох-вдох-выдох…