Шаг вперед, три шага назад

      Кея откидывает голову и негромко поет сидящей на его вытянутом указательном пальце желтой канарейке. Хиберд крутит головой и по-птичьи наклоняет голову к плечу, блестя черными бусинками глаз. Кея поет ему снова, и спустя пару минут птица присоединяет свой писклявый голосок к низкому бархату голоса хозяина.       На веранде звучит тихий звук шагов, а через мгновение сидящего на подушке Кею нежно и твердо обнимают длинные худые руки с играющим под тонкой кожей рельефом мышц. Мукуро скашивает виноватый взгляд на канарейку и со вздохом целует Кею в длинную шею сбоку. Тот не препятствует — лишь поднимает руку выше, и канарейка слетает с пальца.       Гимн Намимори звучит как впервые, и Рокудо снова вспоминает, когда именно его возлюбленный стал хозяином орды желтых птах.       Этот Хиберд, к слову, был уже двенадцатым за десять лет. — Прости меня, — привычно и по-прежнему искренне кается Туман. Тонкие пальцы находят неровные следы шрамов на груди — ребра Кее после их сражения собирали вручную, обломки нижних удалили, сделав длинную талию еще тоньше. Ходить самостоятельно после всех операций на ногах Кея смог только благодаря чуду и собственному упрямству — хороший выпуск из средней школы получился, ничего не сказать.       В старшую Нами Кея смог перейти только еще через год, сразу во второй семестр, нагнав программу и восстановившись. А спустя еще полгода, в день рождения, на него обрушились новые потрясения: Кея оказался омегой, а имя его соулмейта-альфы было Рокудо Мукуро.       Ужас Мукуро, когда он понял, что чуть навсегда не убил и едва не оставил инвалидом предназначенную ему пару, был сравним по своим масштабам с извержением.       Начать с того, что Хибари отказался с ним говорить, когда тот покаянно пришел налаживать отношения. Смелости у Тумана хватило только с пинка разъяренного Савады, отказ же увидеться альфу раздавил окончательно.       Всю жизнь хранить мечту хотя бы своей паре быть нужным и знать, что ты сам же ее похерил уже очень давно.       Бойся своих желаний.       Отверженный Мукуро как с ума сошел. В конце концов, Хибари все же смогли уговорить прийти на встречу, пусть и не сразу, пусть и с оговорками.       И при встрече Мукуро был абсолютно раздавлен.       Он помнил Кею злым мальчишкой, почти своим ровесником. Теперь же напротив сидела омега — хрупкая, утонченная, в меру высокая, бледная — и все это было затянуто в непроницаемые темные вещи. Даже тонкие пальцы, которые Мукуро отлично помнил, были скрыты перчатками. — Я урод по любым меркам, по меркам нормальных омег — вообще права жить не имею, — в ответ на невысказанный вопрос и зарождающийся гнев он шлепнул перед альфой свою больничную карту. — Можешь почитать на досуге, разочароваться и выкинуть меня из головы, как ты делал все эти годы.       И ушел.       Мукуро незаметно втянул разлитый в воздухе аромат его омеги, чтобы стеклянно рассмеяться. Сакура. Лотосы. Еще одно напоминание о том, как он использовал чужую слабость, как своими силами ломал хрупкие кости. Как замуровал заживо в тупике кинотеатра, театрально бросив пару крупных цветов на изломанное тело.       Карта была полна отметок о проведенных операциях в связи все с новыми осложнениями тех дней. Кея сидел на таблетках, подавляющих течки, чтобы не умереть, пил гормоны, соблюдал диету, готовясь к все новым операциям…       Мукуро тенью следовал за ним, сначала просто собирая информацию и ненавидя себя за то, что видел.       Тонкая хрупкая омега состояла из рубцов и искривлений, длинные пальцы, которые Мукуро мстительно ломал по одному когда-то, срослись, навсегда сохранив кривизну, а костная мозоль становилась толще с каждым годом.       Кея не мог иметь детей из-за обширных травм таза когда-то; отломки костей повредили что-то важное, и все, что ему оставалось теперь, — не сходить с ума от отчаяния из-за бессмысленно загубленной жизни.       Кея держался. Вместо него сумасшедшим становился Мукуро, и каждый следующий месяц был хуже предыдущего. Связь между ними не давала остаться в стороне и быть равнодушным.       Мукуро приполз еще через год, окончательно сломленный и погруженный в пучину ненависти к себе. Кея принял. Принял его, принял и приютил Докуро, принял остальную банду.       Влюбленный Мукуро боялся дышать и смотреть на своего омегу.       Хибари лишь прятал руки в рукавах кимоно, оставляя открытыми только лицо и шею, и смотрел давно потухшими глазами.       Больше всего на свете Рокудо хотелось все исправить. Целовать тонкие ровные пальцы, ощущать прогиб ложных ребер вместо рубцов шрамов на спине и на груди, не натыкаться на следы лапароскопии, в забытьи засунув руки под черную футболку.       Кея не злился. Но и не любил этих касаний. От того Мукуро мучительно зацеловывал его шею и уши, аккуратные и белые, эту гладкую кожу, не напоминающую о том, как он все своими руками испортил до того, как оно могло начаться.       Если бы Мукуро знал… Если бы Мукуро мог исправить…       Ведь ему давным-давно было не до мафии и ее грязной возни.       Запах Кеи щекочет чуткий нос. Альфа ведет им по плечу, скидывая кимоно с кожи, так и не услышав ответа. Омега тихонько дышит, расслабленный и теплый. Рядом с ним Мукуро сдерживает свои феромоны, даже если уже давно готов умолять позволить целовать ноги. Больше всего на свете он желал бы не встречать свой гон в подземелье, где Кея не почует его и не погибнет из-за спонтанно начавшейся течки.       Имей Мукуро право, и он бы попросил — уже давно — вылизать белое тело, от пальцев на ногах и до аккуратных ушек. Но стоит альфе едва-едва намекнуть на близость… Кея сжимает одежду на груди побелевшими пальцами. Рокудо слышит его запах, как колотится испуганное сердце — и отступает.       Хибари не хочет близости. Хибари боится вновь быть беспомощным перед ним.       И в этом Рокудо виноват сам.       А пока он просто целует белое плечо, лижет особенно нежную кожу и едва прикусывает ароматное место на сгибе шеи. Десять лет он не решается поставить метку, десять лет Кея не настаивает на ней.       Десять лет они почти вместе, но не совсем.       Мукуро хочется вернуться на десять лет назад и переломать себе-подростку руки.       Он уже десять лет не решается даже поцеловать самого красивого омегу на свете, который скорее умрет, чем позволит ему увидеть свое изуродованное травмами и операциями тело.       К несчастью, Хибари Кея очень принципиален. И это еще одна вещь, которую Мукуро ненавидит.

×××

      Кея умирает неожиданно и очень странно. Очередное осложнение, скорая, операционная… Через три часа Мукуро воет и в очередной раз сходит с ума: текучая вязь имени Кеи на его запястье из лиловой становится черной и мертвой.       Кея мертв, и альфа не помнит себя за инстинктами.       В себя он приходит от мощных пощечин. Янтарная Гармония стелется сверкающей лентой, стоящий напротив Савада смотрит твердо. — Ты хочешь все исправить? — спрашивает он. Мукуро видит скорбную складку вокруг его рта, со стыдом вспоминая: по Небу смерть его Облака тоже проехалась танком, но Савада держится. — Больше всего на свете, — Мукуро разбито смеется — подобные слова он повторял иногда, загадывая желания на падающие звезды. «Хочу выбраться больше всего на свете», «хочу сделать Кею здоровым больше всего на свете».       Теперь он хочет исправить всю эту жизнь больше всего на свете. Всю — от мгновения первой встречи и до мгновений конца. — Ты никогда больше не сможешь вернуться, эта реальность перестанет существовать — и ты тоже, со временем, — предупреждает Савада.       Мукуро плевать. Его ждет Кея, а Кею ждет новая жизнь. — Хорошо, — в конце концов говорит Савада, а через секунду в Мукуро летит знакомая розовая граната…       … чтобы он открыл глаза, вопреки всему, вовсе не в будущем, а в прошлом. И не на десять лет назад. Погрешность свела эту цифру к двенадцати.       Мукуро выкидывает подобранную газету в урну — ему не на что жаловаться. Так даже лучше.       Он-подросток в этот год все еще член маленькой семьи на севере Италии. Ему благоволит Ланчия, но даже вся эта семья ничего не сможет противопоставить тому, кто слишком похож на их приемыша.       Мукуро взмахивает длинным хвостом и задвигает мысли о своем чистом запястье — здесь Хибари Кея еще не вырос.       Здесь для него существует другой Рокудо Мукуро.       Если все пойдет хорошо, то какое-то время он-взрослый проживет, просто любуясь своим маленьким омегой. У того уже замашки тирана и нет этого пугающего смирения готового к смерти человека.       Мукуро улетает в Италию, подыскав себе местечко в Намимори. Он привык жить в доме Кеи, но сейчас там невыносимо оставаться: сладкий, неоформившийся запах будущей омеги по-прежнему укрывается под смешением ароматов его родителей. Розовый бутон сакуры и лотоса откроется еще совсем не скоро, а пока…       Договориться с собой удивительно просто. Несмотря на поехавшую крышу, он-подросток узнает себя-взрослого мгновенно — по силе, по ходу мыслей. Отражение будущего и прошлого, они связаны. Маленький Мукуро собирает своих подчиненных и уезжает «с отцом», помахав на прощание приютившей его мафиозной семье.       Мукуро-взрослый впервые думает, какой выгодой объяснял босс очередного сиротку, подобранного по доброте душевной.       В Японии они вновь уходят в Кокуе-Лэнд — маленьким бродяжкам непривычно жить в нормальном доме. Паранойя требует защищаться и прятаться. Мукуро не мешает: пусть здесь эти сопляки еще не обтерли собой нары Вендикаре, лабораторные выкормыши нуждаются в берлоге.       Он присматривает за ними, и чувствуя, как утекает время, торопливо дает наставления себе-мелкому: не залупаться на мировое господство, не трогать десятого Вонголу и как драгоценность беречь Хибари Кею. — Он будет нашим? — жадно вылавливает из моря слов самое главное подросток. Мукуро усмехается и кивает. — Какой он? — Самый лучший, — с тоской вспоминает Мукуро, вспоминая узкую спину, скрытую черным ладно сшитым пальто. В глазах подростка он не замечает разгоревшегося огонька одержимости.       Через несколько лет Мукуро будущего исчезает, словно его и не было, а подросший Мукуро этого мира вдыхает полной грудью.       У него будет самая красивая и строптивая омега во всей Японии. Уже сейчас Хибари Кея дерется, как машина смерти, как берсерк, и о его грядущей омежности пока что говорит только его неизменно деликатное телосложение.       Мукуро тренируется, чтобы победить его, потому что получить Хибари возможно только силой, спаррингуясь для этого с молодым Вонголой. Проиграв решающий бой, Рокудо становится его хранителем. Его медиум — чуткая и хрупкая Хром; девушка спасена им больше от скуки, чем по нужде, но вместе они способны обмануть сильнейших мира сего, чем Мукуро не может не гордиться. Их слава гремит по Европе.       На Конфликте колец выносливое Облако делает их всех вместе взятых, двигаясь, как смерч, как буря, среди пулеметных очередей. Мукуро старается незаметно страховать, с волнением ожидая следующего года, когда у них, как у самых взрослых в этой команде, проступят имена соулмейтов-истинных.       Они побеждают Варию, и Туман остаток времени пожирает глазами Облако. Тот задирает нос и недовольно дергает лопатками, чувствуя на себе жадный взгляд. Мукуро с сожалением вздыхает: пока что все, что он получал от Хибари — это кучу обидных тумаков за нарушения правил. Однако даже эти колотушки удивительно сладки.       Через год, в день рождения Кеи, имя проступает лиловой вязью, и Мукуро несется в чужой дом, чтобы забравшись на второй этаж, застыть на краю подоконника чужой комнаты. Кея в праздничной юкате — это тонкий соблазнительный силуэт возле зеркала, подвязывающий рукава. Мукуро сглатывает жадную слюну и торопливо стучит костяшками о раму.       Прилетевшая в лоб наглецу тонфа сшибает альфу с окна, отправляя в недолгий полет до клумбы.       Омега выглядывает наружу, усмехаясь открывшемуся виду. — Уже прибежал. Быстро, — комментирует юноша и скрывается внутри. Вскочивший Мукуро рысью несется ко входу, в дверях нос к носу сталкиваясь с напряженным Каваллоне. — Поздравляю, — сдержанно, но очень неожиданно говорит мужчина вместо приветствия и уходит, махнув на прощание.       Недоуменно глянувший вслед союзнику Туман пожимает плечами и отправляется на поиски своей пары.       Кея находится на кухне, заправляя в вазу огромный букет красных камелий. Мукуро со стыдом вспоминает, что пришел с пустыми руками, но ретироваться и исправиться ему уже не дают. — Чаю? — предлагает омега, вытаскивая из цветов карточку. От карточки несет Дино, и, мельком разобрав текст, Рокудо едва не взрывается, собираясь догнать «полного веры, надежды и любви» альфу, чтобы пару раз сломать ему что-нибудь не очень нужное.       Кея ловит его за хвост и рефлекторно развернувшийся Мукуро вдруг обнаруживает себя прижимающим Хибари к кухонной тумбе. Мгновение они оба стоят, растерянно замерев. Потом поднявший взгляд Кея краснеет так отчаянно, что Мукуро не находит в себе силы сдержаться.       Он прикусывает нежные губы, лижет их, целует, дразняще чмокает и совершенно не может остановиться. Вспышка ревности оказывается позабытой. Кея держится за его рубашку, привстав на мыски, и Рокудо готов поклясться: стоило когда-то довериться себе, чтобы теперь прижимать к себе самого прекрасного омегу на свете.       У него нет тысяч людей в подчинении, а в банке на пару миллионов поменьше евро, чем у Каваллоне. Кее плевать. Он впервые смотрит без хищной жажды порвать на куски, как на своего альфу, а не цель.       Связь между ними — не панацея, но узнавать друг друга гораздо проще и все больше вещей связывают их в единое целое. Мукуро счастлив, когда они вместе едут учиться в Италию, счастлив, прикрывая своего омегу на заданиях. Счастлив, когда наступает их первая совместно проводимая течка и изящное тело прогибается под ним, принимая как своего альфу, доверяя все самое нежное.       Мукуро целует белые плечи, прикусывает подставленную шею. Из головы стираются воспоминания о встрече с самим собой, словно ничего и не было. Словно когда-то он сам решил уехать из Италии, сам остановился в Намимори.       Мукуро счастлив. На его репутации нет несмываемого пятна, в его памяти не проносятся упущенные в заключении годы.       Они вместе, и это полностью их заслуга.       Будучи дома, он нередко втягивает шедшего мимо Хибари к себе на колени, зарывается носом в смоляные волосы. Через несколько месяцев у них свадьба, через год, по плану, родится их сын.       Все так, как должно быть. <

×××

      Кея не знает, откуда однажды в его сердце поселилась надрывная нежность, но ночью, не выдержав, он будит своего мужчину торопливыми поцелуями, отчего-то ощущая себя так, словно делает это впервые.       Это странно.       Мукуро подминает его под себя, прикусывает сгиб шеи, доводит до беспомощного трепетания, погружая длинные пальцы в горячее тело.       Они любят друг друга, и отчего-то кажется, что так — уже не в первую жизнь. Но утром на востоке встает солнце и ощущения стираются. Они пробуждаются на смятой постели, сплетенные телами, пропахшие сексом и друг другом. — С добрым утром, — Кея нависает над любовником, целует улыбающиеся губы, ойкает, когда его валят обратно в постель. — Доброе утро, — Мукуро не реагирует на попытки отбиться, на ворчание и целует краснеющие щеки, шею, плечо. В конце концов, Кея все-таки оттягивает его от себя за волосы и уходит в душ, игнорируя скуление за спиной.       В ванной он оглядывает свое раскрасневшееся лицо, сияющие глаза и зацелованные губы. Усмехается. — Такие дураки, — шепчет он счастливо и накрывает ладонью с помолвочным кольцом живот. Мукуро станет папой немного раньше запланированного, но Кея ни о чем не собирается ему рассказывать. Пока что.