«...страх можно собрать и отложить, и в конце концов отвести ему один единственный день в году, когда вы можете призадуматься о ночи и утренней заре, о весне, об осени, о том, что значит родиться и что значит умереть». Рэй Брэдбери «Канун всех святых»
Огоньки фонарей мерцают на фоне искрящегося темного бархата — ночного неба, что было мрачнее и ужасней самой страшной ночи в году. Той самой, к которой так усердно готовились все вокруг. Ребятишки, ухахатываясь до хрипоты в горле, натягивали на пухлые лица деревянные маски, отвратительно пахнущие влажной древесиной и клеем. В их руках липкие покусанные яблоки, уже темнеющие, гниющие прямо на глазах. Несколько взрослых, раздраженно оглядывающихся на крики детей, кутаются в свои одежки, прохудившиеся до невозможности, не согревающие ни в коем разе, снуют от палатки к палатке. От цифр, что произносят слегка посиневшими губами продавцы, их лица сильнее кривятся в неприятной гримасе. Сиэль, крепче сжав тонкий пояс своего пальто, туже затягивая узел на талии, стремится быстрее покинуть этот чертов цирк со всеми его огоньками, яблоками, горящими репами и уродцами-циркачами. Лица труппы, изрисованные в тусклой краске, вечно улыбающиеся своей холодной и неправдоподобной улыбкой, вызывали в Фантомхайве чувство подступающей к горлу тошноты. В душе горело дикое желание убраться отсюда вон, оставить эти надоедающие звуки чужой радости позади и навсегда позабыть об этом проклятом месте, пахнущим тягучей карамелью, попкорном и увядающими надеждами людей. На фоне мелькали каменные изваяния, исписанные одним единственным именем — Джек, а около этих самых могил стояли головы-репы бедняги-мертвеца. Каждая гримаса кривилась по-разному, но казалась везде одинаковой, сливаясь в одном золотисто-медном потоке. Под сапогами кряхтели и хрустели опавшие листья, и этот шорох раздражал юношу еще больше. Впереди виднелась заветная карета, в которую хотелось попасть как можно скорее, дабы избавиться от этого мерзостного ощущения толпы людей вокруг. Себастьян должен вернуться с минуты на минуту, с полным багажом информации об этом треклятом месте, и тогда они, наконец, поедут домой. Ветер завыл громче, протяжно распевая свою заунылую песню. Несколько крикливых колокольчиков, коими была увешана одна из десятка цветастых палаток, запели в такт пронырливому ветерку. Сиэль остановился. Гул в голове нарастал, запах прогнившей мякоти наполнил легкие, отчего желудок скрутило. Мальчишка согнулся, хватаясь одной рукой за живот, другой — за голову. Внезапно поплохело настолько, что коленки задрожали. Все нутро Фантомхайва, наполненное ненавистью к этому цирку, празднику и людям, задрожало, сжалось, перехватив дыхание. Несколько звонких колокольчиков отстукивали в голове. В глазах поплыло. — Себа… — прохрипел Сиэль, а затем пал наземь, ощущая, как леденящий морозец покрывает открытые участки кожи, пробирается под теплую плотную ткань пальто. Вдоль спины прошел колючий холодок, в горле стремительно пересохло. Липкий страх обволок трепещущее сердце юного графа. — Себ… Нет сил вздохнуть. Все вокруг — одно размытое пятно теплых осенних тонов, но таких грязных и противных. Словно крупная листва благородного золотого оттенка, изредка багрового, стремительно погрязла в сырой грязи, омрачив, испачкав позолоту, превратив ее в грязную медь. И эти мертвые оттенки понемногу заполняли взор, будто Сиэль и был тем самым листом, что стремительно погружался в эту хлипкую слякоть, тонул в ней, не имея возможности вздохнуть полной грудью. Все, что было перед глазами, погрязло во тьме.***
Ветер стих, как и тончайший перезвон колокольчиков. Теперь раздавался негромкий людской гул. Запах паленых овощей и горячего попкорна сменился на шлейф тлеющего воска. Юноша распахнул свои глаза, наконец, сделал долгожданный вздох. Легкие набились леденящим вечерним воздухом, что покалывал органы изнутри. Боль в голове и животе прошла, словно ее и не было, а картинка перед глазами уже четко пестрила абсолютно иными цветами. Палатки вокруг, не такие яркие, маленькие, грязно-коричневого оттенка, окружали юношу, что сейчас восседал на холодной грязной земле, покрытой подгнившими листьями. — Что за… — на выдохе произнес Фантомхайв, поправляя съехавший набок цилиндр. Люди вокруг него одеты были куда беднее, но смотрелись приятно, ибо их лица не светились от счастья и нетерпения в ожидании праздника. — Себастьян. Голос звучит глухо, отрывисто, тут же растворяясь в холодном воздухе вместе с паром, что вышел из юношеских губ вслед за именем дворецкого. Никто даже не обернулся, все куда-то неторопливо направлялись, понуро опустив глаза, сгорбившись, напоминая тем самым неудавшиеся каменные изваяния горгулий. Настороженно оглядываясь, Сиэль встает на ноги, отряхивая подол темного пальто. Ладони его, совсем твердые и холодные, словно ледышки, царапаются о песчинки на ткани, отчего юноша жмурится, но на руки даже не смотрит. — Где я? Появляется жгучее ощущение чего-то неправильного. Леденящее и пугающее чувство засело в груди Фантомхайва, желание уйти отсюда только усилилось, но вот встал вопрос… Откуда? Что это за место? Местами похожее на цирк, но будто тут сделали колоссальную перестановку и напоследок выкачали все яркие цвета, оставивь оттенки прогнившей листвы и багряной земли. — Себастьян. Тревога усилилась. Единственный, кто мог вытащить графа буквально отовсюду попросту не отзывался. Желание одиночества испарилось, захотелось увидеть все знакомые лица, какие только существуют в жизни Фантомхайва, лишь бы не оставаться в этом месте одному. Граф сделал шаг вперед, все также вглядываясь в окружение. Как ни странно, свечами было уставлено все, что имеет плоскую поверхность: ящики, столы и прочее. Некоторые люди держали свечи в руках: прыткий огонек пылал, растапливая под собой таящий воск. — Огонь нынче спасение, — слышится позади. Граф вздрагивает и оборачивается. Перед ним стоит горбатая старушка, слишком выжитая этой жизнью, сморщеная. Волосы ее, словно покрытые белоснежным инеем, блестят в свете пылающей искры на вершине восковой свечи грязно-серого оттенка. — Только он приведет тебя к свету… Даже если ты будешь утопать в самой мрачной и непроглядной тьме. После этих слов старушка тянет свои жилистые руки к Сиэлю, передавая пылающую свечу. Юноша замирает, раскрыв рот. — А… но… — Грядут темные времена, — незнакомка берет его ладонь своей, юноша вздрагивает: рука старухи сухая, а еще слишком холодная, будто мертвец коснулся тонкой белоснежной кожи. Дабы разорвать побыстрее этот неприятный контакт, Сиэль выхватывает свечу из рук пожилой женщины. Она тянет свои тонкие сухие губы в легкой улыбке, слишком добродушной, а после оборачивается и уходит восвояси. Подол грязного лилового платья, измятого и потрепанного временем, неспешно тянется вслед за ней. Свеча в руках Сиэля — единственное, что сейчас согревает его дрожащие пальцы. Он подставляет одну ладонь за другой поочередно к пламени, еще не до конца понимая, что дрожь пробила его тело вовсе не от холода. Душа трепещет от страха, волна непонимания застилает разум. Хочется прокричать имя дворецкого, во все горло, на всю округу, дабы глотку драло, но Фантомхайв понимает, что бесполезно. Он не придет. Нет, не здесь. Надо искать выход самому. Он начинает медленно свой ход, неторопливо шагая, осматривая округу. Небо над головой напоминает уже не бархат, а скорее тьму колодца, таинственную, непредсказуемую. Звезд совсем не видать. Синева глаз устремлена на спасательный огонек, что единственный в этом мире сейчас горит так ярко, пылающий хоть и маленьким, но живым язычком. Остальное — мертво. Эта мысль не покидала голову Сиэля с минуты его пробуждения. Слишком холодное, зыбкое место, лишенное оттенков и чувств. Подстать ему. Так чего же не радоваться? Веселье, смех и счастье покинули этих людей, это место. Фонари угасли, а вместе с ним и души окружающих, и лишь маленькие огоньки многочисленных свеч хоть как-то разбавляли эту серость и угрюмость. И тем не менее находиться вдалеке от дома, да даже от цирка, Сиэлю было невыносимо. Он не понимал почему, но все же искренне хотел покинуть злополучное место, ведь казалось, что оно высасывает их него жизнь. И вскоре он станет таким же сморщенным, выжатым и сухим, как та старушка. Внезапно раздались перезвоны колокольчиков. Сиэль замер. Отныне сердце трепетало от нетерпения. Вдалеке виднелся небольшой фургон на колесиках — весь такой расписной, в золотисто-лиловых узорах. Слишком яркий для этого места, и поэтому такой притягательный. К фургону вела вытоптанная дорожка, за ее пределами — пожелтевшая трава, прогнувшаяся под тяжестью легкого морозца, согнувшаяся к сырой земле. Сиэль зашагал быстрее, предчувствуя… нечто. Тепло постепенно разливалось от свечи по рукам, стремясь потоком по всему телу. Он шел в правильном направлении. Колокольчики зазвенели вновь. Они висели на крючке над дверью, переговариваясь друг с другом короткими перезвонами. Деревянная поверхность фургона давно впитала в себя краску, но все же он казался куда более ярче, чем все, что окружало Сиэля до этого. К дверце вела хлипкая на вид лестница, но граф уверенно шагнул вперед, ступая на посеревшую половицу. Дерево ожидаемо захрипело под тяжестью тела. Сиэль сделал шаг, затем еще, и еще… Рука потянулась к дверце загадочного фургона: как только пальцы коснулись холодной колючей поверхности, ветер завыл. Цилиндр слетел с головы Фантомхайва, свеча потухла. — Черт… И тем не менее граф не решился выбросить свечу. Он покрепче сжал потеплевший воск в ладони, а затем постучался. Стук раздался слишком громко, довольно оглушающе, словно гром посреди ясного неба. Далее, тишина. Спустя бесконечные мгновения тишины дверца тихо заскрипела, отворяясь полностью. Впереди виднелось маленькое мрачное помещение, также уставленное свечами небольшого размера. Их света все равно не хватало, чтобы осветить все, поэтому неприятная полумгла наполнила небольшую комнатку. Облизав свои пересохшие губы, а после сглотнув, Сиэль вошел. Четкие силуэты стола виднелись в ближнем углу. Около него два округлых табурета. На деревянной столешнице стояли отчего-то потухшие свечи, поэтому разглядеть все остальное на ней не удалось. Зато были видны стены, увешанные травами, а меж них маленькая полочка, уставленная склянками с неизвестным содержимым. Под ногами мнется тонкий темный ковер. Напротив совсем маленькое окошко, зашторенное сиреневатыми шторами, а под ним шкафчик, закрытый дверцами от глаз чужих. И лишь на его верхней полке, открытой, находились несколько свеч. В помещении стоял приторный сладковатый запах, с примесью гари и чего-то еще… Такого знакомого, но в данный момент далекого. Сиэль сделал шаг к окошку. Половицы под ногами застонали, фургон, казалось, затрясся. Но все же он прошел к окошку, минуя собственную дрожь, а затем нагнулся над шкафчиком. Пылающие огоньки пританцовывали, отбрасывая пугающие тени на стены. Сиэль поднес свою потухшую свечу к зажженной, и она тут же воспылала, вновь даря новому хозяину свое тепло и свет. Удовлетворенно хмыкнув, Сиэль развернулся к столу и направился к нему. Рука, сжимающая свечу, зажигала потухшие свечи на столешнице. Кожу обжигали капли тающего воска, но Фантомхайв уперто делал свое немудренное дело, чувствуя, что поступает так, как нужно. Голос внутри нашептывал. И он повиновался. Отойдя на шаг назад, он вновь осмотрел столешницу. На ней были связка сухих трав, белоснежные бусины и огромные карты с изображениями людей, довольно странных, но слишком красивых. Помимо этого виднелись перья, маленькие косточки, совсем грязные и посеревшие, а также огниво и парочка искрящихся кристаллов. — Огонь нынче спасение, — неторопливо цедит голос сбоку. Сиэль вздрагивает и оборачивается, наводя свечу в самый темный угол, тем самым освещая мрачный силуэт неизвестного. Судя по голосу, неизвестной. Голос ее, словно сладкая, тягучая карамель, с примесью неожиданной яблочной кислинки, той самой, что в этих изумрудных глазах напротив, пылающих любопытством. — Кто ты? — негромко задает свой вопрос Фантомхайв, делая шаг вперед. Он ее не боится, ведь от нее не веет холодом. Она подобно свече — вся такая яркая, пылающая и согревающая. — Видимо, свет. Тонкая бровь ползет вверх. Сиэль непонимающе взирает на незнакомку, оглядывая ее с ног до головы. — Ведь она привела Вас ко мне. Одета незнакомка в цветастое тряпье, все такое пестрое, играющее оттенками. Многочисленные бусы сверкают на ее шее и запястьях, камушки в кольцах пылают. И лишь волосы вместе с нижней частью лица спрятаны за тонкой тканью, красивой, легкой. А ведь лицо ее — десерт на этой неожиданной трапезе. — Где я? Вопрос звучит жалко. Но хочется знать ответ, просчитать ходы, и наконец выбраться отсюда как можно скорее. — Не тот вопрос. Незнакомка медленно движется к столу, присаживается на один из табуретов, тянет карту. — Правильнее будет… когда? Она не спрашивает его, нет. Спрашивает саму себя, рассуждает вслух. — Время это лишено всякой радости, а над головой сгущаются темные тучи. Людские души утопают в липком мраке. Но и тут найдется свет, — она перекладывает бумажные карты одну за другой, чему-то кивает, понятное лишь ей одной, внезапно усмехается, а после поднимает взгляд на юношу. Тот хмурится, совсем не понимая, о чем говорит эта девушка. — Я задал тебе вопрос. Не юли. Голос графа звучит грубо, надменно, взгляд нетерпиливо взирает. Но неизвестная, будто бы и не замечая недовольства собеседника, с улыбкой на лице негромко спрашивает: — А где бы Вы хотели оказаться? Глупый вопрос. В теплой постели, под мягким пуховым одеялом, подминая под собой подушку, отворачиваясь от серебристого лучика, что все-таки пробился сквозь задернутые шторы. — Дома. Тихий смех разрезает устоявшуюся тишину, проносясь по комнате тоненьким звучанием, подобно перезвону колокольчиков над дверью фургончика. — Разве Вас не пугают тени когда-то ушедших людей? Не боитесь заглядывать в зеркало? Сиэль оставил эти вопросы без ответов, намеренно не вникая в смысл фраз, что холодным прокалывающим шлейфом прошлись-таки по сердцу. Фантомхайв, подобно любопытному ребенку, теперь наивно хлопал ресницами, пытаясь вглядеться в прозрачность платка на лице незнакомки. Он видел очертание тонких девичьих губ, слегка вздернутый носик и аккуратный подбородок. Негодование отчего-то сменилось на заинтересованность. Повисла гнетущая тишина, и лишь внезапно поднявшийся за окном ветер выл беспрестанно, напевая могильную очередь, зазывая мертвецов на праздник. — Грядут темные времена, — неспешно двигая губами, повторила незнакомка слова старухи. Внезапно пламя свеч встрепенулось, отбрасывая пугающие тени на самого юношу. Эти темные силуэты будто кривились в предсмертных судорогах, извивались от адской агонии. — Я не боюсь, — уверенно произнес Сиэль толком и не помнив вопроса. Слишком привычно, слишком предсказуемо. Он и думать позабыл, что попал неизвестно куда, и то, что Себастьяна рядом нет, сейчас почему-то не волновало. Сердце более не трепетало от немого ожидания и испуга, он знал и верил, что дворецкий найдет путь к нему. А значит он в безопасности. За его спиной стоит повелитель адского пламени, так что ни одна тьма более не страшна. — Это хорошо, — пальцы девушки замирают над одной из карт. Лицо самого дьявола смотрело на нее снизу вверх: перекошенное в злобе, костлявое, покрытое красной кожей, такое пугающее. Когти его тянутся вперед, в надежде схватить свою жертву в тиски, и выдрать столь желанную душу. Девушка поднимает сияющий взгляд изумрудных глаз, впившись в леденящую синеву напротив. Но Фантомхайв не чувствует напряжения или давления, ведь он понимает эту карту по-своему. — Я подчинил этого самого дьявола. Отныне его рука тянется исключительно за жизнями моих врагов. — Прекрасно. Девушка вновь смеется, откладывая карту в сторону. Еще парочка лиц мелькает на бумажных пластинах. — Но может отыскаться враг куда опаснее и сильнее, — граф хмурится, неосознанно сжав свечу крепче, отчего та слегка загнулась. — Всегда найдется рыбка покрупнее. — Нет никого сильнее самого дьявола. — Вы правда так считаете? Она встает с места, откидывая полы длинного платья в сторону, делая шаг назад. Затем подходит к шкафчику, открывает маленькую дверцу, что протяжно скрипит. Стан ее закрывает взор, но Сиэль и не пытается вглядеться в содержимое шкафчика: он оглядывает женское тело напротив. Слишком худое, костлявое, хрупкое. Этого не скрыть даже уймой платков на угловатых плечах. Спустя время девушка извлекает из недр полки вещицу, бережно завернутую в атласный черный платок. Завидев его, Сиэль вновь ощущает нехватку дыхания. Трепет охватил его сердце в который раз за этот вечер, руки еще крепче сжали свечку. Он ощущал кожей горячие капли, но никак на них не реагировал. Глаза завороженно наблюдали за вещью, что сейчас бережно кладут на стол. Тонкие женские пальчики аккуратно разматывают легкий узел, оттягивают ткань в сторону. В горле вновь пересыхает, а спиной ощущается морозец, слишком внезапный и какой-то неправильный. — Что-то… холодно. Незнакомка молчит. Она извлекает из скомканной ткани аккуратное зеркальце в серебристой окантовке, что поблескивает от пламени свечей. Затем делает шаг к Фантомхайву, держа хрупкую вещь перед собой. — Теперь видите? Граф вглядывается в зеркало, ловит непонимающий, потерянный взгляд собственного отражения. Он действительно старается всмотреться, но не понимает, что же он должен увидеть. Сдавшись-таки, юноша растерянно смотрит уже на гадалку. — Ну же, — мягко выдает она, протягивая руку вперед. Граф вздрагивает, ощущая ледяные кончики пальцев на своем лбу. Они медленно ведут в сторону, очерчивая собственный, понятный лишь им маршрут, заворачивают за ухо, припрятав за ним тонкую синеватую прядь волос. Затем девушка вновь тянет зеркало к лицу юноши, безмолвно прося вглядеться. И он смотрит, рассматривает. И на это раз видит. Оба глаза, больших, выразительных, обрамленные рядом густых черных ресниц, взирают на него в ответ. Оба, слишком синих, слишком глубоких, подобно опасному морскому дну. — Нет, — неверяще шепчет он, прикладывая ладонь к лицу, к правому глазу, ощупывая тонкую кожицу века. И к его радости, отражение не следует его движениям. Оно все также непонимающе взирает, но руки не поднимает. Невидимые тиски, что до этого сжали мальчишечье сердце, сейчас же разжались. Он вновь чувствует, что в безопасности. Но вместе с этим предчувствует беду. — Скажите мне, граф, — гадалка откладывает зеркальце. Сиэль удивлен: откуда она знает о том, кто он? И почему он так и не спросил, кто же она? — Что для Вас Хэллоуин? Фантомхайв хмурится, отводя взгляд в сторону. Он не понимает, почему, вместо того, чтобы объяснить, что же тут творится, она расспрашивает его о каком-то глупом празднике для маленьких детишек. — К чему ты это? Она молчит, и, кажется, улыбается. Глаза ее ласково взирают на него. На секунду Сиэлю кажется, что он уже видел эту девушку. — Бесполезный день в году. Глупцы наряжаются в непонятное тряпье и просят еду за то, чтобы не портить чужое имущество. А еще более глупые люди им эту еду дают. Гадалка качает головой, вновь отходя к столу, но не садясь за него. Ее тонкие пальцы опять касаются поверхности карт таро, перекладывают одну за другой, изредка замирают. — Глупые праздник, не имеющий смысла. Сиэль уперто выпячивает губу, терпеливо ожидая одобрения со стороны девушки. Но он его так и не получает. — Корни Дня всех Святых углубляются в самое темное, туманное прошлое. Тогда люди считали, что в этот день грань между нашим миром и миром мертвых стирается… — она молвит неторопливо, не смотря в сторону графа. Да и юноша ее толком не слышит: он увлечен движением ее рук, оглушен шорохом ткани. Она стягивает с лица платок неторопливо, словно растягивая этот чарующий момент. Цепочки перестукиваются друг о друга, а затем звенят громче, стоит им коснуться твердой поверхности стола. — Грядут темные времена. Эта фраза уже порядком надоела Фантомхайву. Его брови сдвинулись к переносице, а губы напряженно поджались. — О чем вы все тут говорите? Она наконец оборачивается. Хмурость на лице юноши сменяется приятным удивлением. Волосы девушки цвета золотистого каштана мягкими волнами спадают с угловатых плеч, поблескивающие изумрудом глаза искрятся сквозь тонкие пряди длинной челки. Ресницы ее отчего-то подрагивают, губы поджимаются. — Я покажу. Она протягивает руку: слишком длинные пальцы окольцованы серебром, камни игривисто переливаются. Сиэль, повинуясь внезапному порыву, берет ее за руку, некрепко сжимает. Несмотря на холодность пальцев, от места прикосновения по всему телу графа разливается приятная волна, слишком горячая, сбивающая с толку и застилающая глаза. Она тянет его к двери, улыбается, что-то шепчет, неторопливо двигая губами. И юноша смотрит на эти самые губы, что, казалось, слаще всех самых вкусных сладостей в мире. Сиэль не понимает, почему именно эта мысль пришла ему в голову, но он не спешит от нее отмахнуться. Половицы истошно стонут под тяжестью сапог, язычки пламени многочисленных свеч пританцовывают, откидывая устрашающие тени в стороны. Вновь приятный перезвон колокольчиков, вновь легкое дуновение ветра, и Сиэль вздыхает глубже, ощущая, как ледяной воздух покалывает легкие изнутри, освежает. Больше не чувствуется запах тающего воска, отныне пахнет хрустящей позолоченной листвой, рыхлой землей и влажной травой. А еще пахнет костром. Сиэль отрывает глаза от губ незнакомки, стоит им переступить порог фургона. Он внезапно осознает, что палатки и люди-горгульи исчезли, и теперь перед ним раскинулась небольшая полянка, обрамленная ободком скрученных деревец, посреди которой ярко пылает костер. Его пылающие искры, игриво подпрыгивая в воздухе, тянутся к темному полотну наверх, что усыпано ярчайшими звездами, такими огромными и сверкающими. Сиэль в жизни не видывал подобного. Они были настолько огромны, что казалось, будто бы находятся совсем близко, и свет от них исходит холодный, леденящий, но такой завораживающий. Взгляд яркой синевы метнулся к огромному диску луны, покрытый сероватыми пятнышками. Ее серебристый свет слепил глаза, отчего юный граф жмурился, но оторвать взгляда не мог. Но все же пришлось оторваться от небесного светила, ибо на поляне послышались голоса людей: кто-то заливисто смеялся, бегая туда-сюда, изредка подбегая к костру; кто-то протяжно распевал, протягивая руки к небу. Меж деревьев послышался писк. — Это… — Самайн. Сиэль настолько был обескуражен внезапной сменой обстановки, что успел позабыть о присутствии гадалки. Он оглянулся, разглядывая ее профиль: белоснежная кожа смотрелась слишком контрастно на фоне ночного пейзажа, отчего казалось, что перед ним богиня Луны, не меньше. — Что это значит? Девушка растягивает губы в легкой улыбке, восторженно взирая на людей у костра: те вовсю столпились у пламени, такого большого и величественного. Он тянул свои длинные золотистые руки к небу, кидаясь в него искрами. — Кельты считали, что год делится на две части: светлую и темную. И в день, когда свет сменялся тьмой, а злые духи посещали наш мир, они устраивали праздник Самайн, чтобы задобрить духов и очиститься от всего плохого. Девушка внезапно заливисто рассмеялась и кинулась к поляне. Сиэль остался стоять на месте, пораженно взирая на толпу, что кружила вокруг костра, пока несколько человек посмелее прыгали через него. Лица этих людей светились радостью и неподдельным весельем. Они водили хоровод вокруг огня, отбрасывая собственные тени на полукольцо деревьев вокруг, отчего те казались еще более ужасными и сгорбленными, подобно лесным чудищам из темных чащ, что утащут каждого из присутствующих в свой овраг. Фантомхайв, отдернув себя от созерцания всеобщего безумия, шагнул вниз по хрупкой лесенке. Затем твердая подошва его сапог коснулась земли, сминая под собой хрустящую траву. Он двигался к этим людям, взглядом ища лишь одну. Вот она, танцует среди прочих, изредка кружась, извиваясь в собственном, понятном только ей одной танце, таком же безумном как и все вокруг, но тем не менее завораживающем. Волосы ее подпрыгивают вслед за ней, подол платье холодного лилового оттенка взлетает, стоит ей покрутиться на месте. На щеках расцвел яркий румянец, губы тянутся в сверкающей улыбке, такой притягательной и счастливой, что уголки губ самого Фантомхайва неосознанно потянулись вверх. Он потянул к ней руку, но она все куда-то ускользала, отпрыгивала, пританцовывая. А затем и вовсе потерялась из виду. Послышался протяжный писк и позади раздался короткий грохот. Сиэль обернулся, испуганно взирая на стайку летучих мышей, таких быстрых, шумных и противных, что разлетелись в разные стороны, оставив танцующих наедине с общим весельем. Люди вокруг запели какую-то странную песенку, слова которой были юноши непонятны. Они пели восторженно, с гордостью, продолжая танцевать, а самого Сиэля как будто бы и не замечали. Приятное удивление сменилось на негодование, да и гадалка куда-то запропастилась, поэтому он решил схватить близстоящего неизвестного за локоть. Конечно же Сиэль его не поймет, но хотя бы осознает, реальность ли все это или же сон. Как и ожидалось, рука прошла насквозь плоть, словно дуновение ветра обдало невысокого парнишку, взлохмаченного, с раскосыми зелеными глазами. Неизвестный обернулся пару раз, а после, потерев локоть, пустился прочь к огню, намереваясь его перепрыгнуть. И тут граф пришел в себя окончательно. Сиэль, слишком уж устав от этого фарса, негромко проговорил: — И к чему эти декорации? Внезапно громкий веселый ропот вокруг притих, а после и вовсе раздавался где-то внутри черепной коробки юноши, отдавался в висках, подобно эхо. Заметно похолодало. — Не вдохновляет? Ее голос слышится повсюду. Он слишком тягуч и мягок, подобно меду, такой же сладкий, как тот, что источает сам дьявол, нашептывая своей жертве на ухо. — Зачем я здесь? Внезапно Сиэль ощутил легкое чувство разочарование, что холодком прошлось по его сердцу, чей ритм заметно замедляется, а каменная корка вновь покрывает израненный орган. Чары, коими юноша был окутан изначально, начали спадать с глаз, и пелена более не застилала взор. Вокруг все перестало быть ярким, впечатляющим и пестрым, да и люди теперь казались плоскими, картонными. А само понимание того, что гадалка находится где-то рядом, перестало вызывать восторг. Позади слышится шорох листвы. Сиэль не оборачивается, зная: она ступает неспешно, босиком по пышной листве, касаясь пальцами сухой кроны деревьев. — Совсем скоро грань между мирами истончится настолько, что умершие смогут пробраться в наш мир, дабы… закончить свои дела и воздать по заслугам должникам. Сиэль понимал, что речь идет исключительно о нем, но не имел понятия, о какой ситуации говорит эта девушка. — Меня есть кому защитить. — Как я уже говорила, есть силы, что превознемогают дьявольские, — на секунду она замолкла, а после продолжила. — Они идут с той стороны. Наконец юноша оборачивается. Кельтские празднования остается где-то на фоне, размываясь в одно незамысловатое пятно, а их голоса и вовсе стихли. Он осматривает ее с ног до головы, а она терпеливо ждет. — Ты тоже оттуда. — Может я куда добродушнее? Они оба улыбаются: она от безысходности, а он — от неверия. — Отчего же? — Я погибла здесь. Среди людского смеха, детского восторга и плача циркачей. Сиэль внезапно охает, сам не понимая, почему. Она говорит о Ковчеге? — В ту самую ночь Тьма переступит порог, и у тьмы этой планы грандиозные… — она прикрывает глаза, сминая кулаками подол платья. Плечи ее дрожат, а губы поджимаются. Сиэль теряется, завидев ее в подобном напряжении. — Я вижу пламя, слезы и десятки детских душ, что ушли слишком рано. — Зачем ты мне все это говоришь? Гадалка, предсказательница, или же просто ведьма. Но столь могущественная, что сумела вернуться спустя года из того мира, да еще и пробраться к нему в голову. — Лишь предупреждаю об опасности, — она внезапно выдает короткий смешок. — Это же моя работа. И, можете не сомневаться, мне есть, что еще Вам поведать. — Что же ты хочешь взамен? — Это пока что не так важно. Юноша усмехается вновь, пораженный ее наглостью. Но азарт кипит в жилах, распаляет. — Разве разумно соглашаться на сделку, не имея понятия о цене? — Поверьте, граф, — голос ее внезапно стихает, последняя фраза отдает эхом, — коль сработаемся, союз наш принесет небывалую выгоду обеим сторонам. Сиэль хмурится. Он трет шею холодными пальцами, пытаясь взвесить все «за» и «против». Девушка терпеливо взирает, ожидая ответа. На миг графу кажется, что подол ее тускнеет, растворяясь в молочном тумане. — Перед этим я хотел бы узнать, — он ловит ее горящий взгляд, полный любопытства. — Почему, говоря о силе, могущественней дьявольской, ты показала мне мое отражение? Губы ее, розоватые, слегка приоткрытые, растягиваются в слащавой ухмылке. От подобного действия внутри Сиэля отчего-то все перевернулось. — Я подчинил самого дьяволы. Об этом шла речь? Она мотает головой, жмурится, желая стереть с век картину действительности. — Сильнее всех тот, кто смог побороть саму смерть. И это не Вы. Сначала Сиэль не понимает, о чем речь. Но спустя пару секунд осознание обрушивается на него крышесносной волной. Сердце вновь набирает ритм, качая кровь по венам с новой силой, слишком раскаленную, отчего вскипает мозг. Но при этом лицо его бледнеет: он неверяще качает головой. — Нет… Ты лжешь. — Разве? Сиэль выдыхает, но вздохнуть не может: горло сжали невидимые тиски, в глазах поплыло. — Нет. Она молчит, давая ему время на принятие. А после тихо молвит: — Нет смысла печалиться. Пришедшие оттуда, более не люди. Отныне лишь жажда и старые обиды управляют этими поношенными израненными душами. Они — воплощение собственных давно позабытых желаний и наших отчаянных страхов. Лучше опасайтесь, граф. В висках юноши гудит. Пелена понемногу накрывает взор, и ему приходится ухватиться за близстоящий ствол. — И ты тоже? — она вскидывает глаза, внимательно рассматривая поникшего юношу. — Ты тоже… не такая, какой была при жизни? — Быть может, — она хитро щурится, а подол платья ее наконец открыто развивается в светлой дымке, а за ним и ее хрупкий силуэт. — Ну так что? Граф медлит с ответом. Внезапно он ощущает головокружение и тошноту. Ком подступает к горлу. — Мне нужно лишь знать… Юноша скатывается по стволу вниз, силы совсем покидают его тело. Он видит приближающиеся лицо незнакомки, такое бледное, аккуратное, красивое. — …готовы ли Вы рискнуть? Мрак накрывает взор Сиэля.***
Понемногу запах свежеиспеченного хлеба и яблок заполняет легкие юноши. Голоса, что чудились вдали, становятся все ближе. Кто-то охает, кто-то смеется. Но самый яркий и громкий из всех, что буквально стучит по вискам, произносит: — Господин, вы в порядке? Прикладывая все имеющиеся усилия, Фантомхайв приоткрывает тяжелые веки, видит перед собой лишь смесь красок. Но после силуэты и детали обретают очертания. Перед ним лицо дворецкого, непривычно обеспокоенное, рассеянное. — Юный господин, как Вы? На фоне виднеется еще одно лицо. Более размытое, но улыбающееся, это понятно. Золотистый каштан искрится в огнях праздничных фонарей, а легкий шлейф лилового платья дрожит от дуновений ветра. — Господин… Он видит, как глаза ее загораются с новой силой. — … все… От нее исходит жар, пламя обжигает его душу, тело и сердце. — … в порядке? Она нагибается, взирает из полуприкрытых век. — Нужен лишь Ваш ответ, граф. Сиэль выдыхает. Дыхание, кажется, ледяное, с хрипотцой, но он с уверенностью произносит: — Да, — лицо дворецкого смягчается. Она же приподнимает голову наверх, нашептывая что-то темному небосводу. — Мой ответ да. Успокоение на лице дворецкого сменяется непониманием, но Сиэль этого не замечает. Он наблюдает лишь за тем, как фигура в лиловом платье тает прямо в воздухе, растворяется, оставляя после себя лишь шлейф мокрой травы и благовоний. В голове коротко звучит ее бархатный смешок, наполненный довольством и хрипотцой. Сиэль вновь прикрывает веки, отдаваясь неизвестности.***
Уже в цирке, будучи вовсе не графом Фантомхайвом, а худощавым мальчуганом с глупым именем Смайл, юноша находит на окраине территории цирка старый фургон. Совсем обветшалое дерево, прогнившее до поразительно огромных дыр, стояло в зарослях кустов на двух колесах, потеряв когда-то остальные. Сиэль боится подойти, боится отыскать среди старинных вещиц белоснежные бусины и помятую карту таро с изображением дьявола. Но тем не менее взгляда не отводит. Позади мельтешит Долл, о чем-то болтая, треща без умолку, тем самым раздражая еще больше. И Сиэль вовсе не слышит ее, пока канатоходка не задает один пугающий и одновременно интригующий вопрос: — Пойдем, глянем, что внутри? — Нет… Сиэль направляется прочь, оставляя позади удивленную Долл и злополучный фургон. Сердце его бешено отстукивает ритм, а в голове маячит мысль: » Только бы сон, только бы сон, только бы сон…» Он согласился непонятно на что всего несколько дней назад, и даже сумел убедить себя в том, что это все — бредовые картинки усталого мозга. За эти дни не произошло ничего странного, непонятного, что могло было быть связано с ней. Но в груди плотно засело предчувствие чего-то неизбежного. И оно изо дня в день пускает импульсы в мозг, донимает, царапает грудную клетку. В глубине своей иссохшей черствой души Сиэль понимает… Приход тьмы неизбежен.