Осколки чувств, впивающихся в кожу

      — подожди здесь, мы скоро пойдем дальше, — привычно для Торуне монотонным голосом произнес старший брат, что словно ненароком задевает младшего ледяной рукой руку, медлительно направляясь в сторону насыщенных цветов, от которых исходил необычный, и даже резкий запах чего-то приторного.       над головой ветер зашуршал кроной деревьев, нагоняя белые облака на деревню, предвещая мерзлый дождь в скором времени. младший Абураме всегда любил отставать от брата по вечерам, чтобы хоть чуть-чуть взглянуть на утопающее в теплых тонах небо, вдыхая этот одурманивающий запах свободы и наступающей ночи, запах зеленеющей травы и пыль с тропки.       падая усталой птицей на землю, протянув руки к небосводу, внимательно разглядывая что-то неощутимое, непонятное. то, до чего нельзя прикоснуться и ощутить. это действительно манит, пьянит не хуже крепкого алкоголя.       а после слыша недовольное бурчание старшего брата, чтобы неуклюже встать, даже не оттряхиваясь, и словно провинившийся щенок, подойти к нему, пока Шино ворчит, но убирает приставшие листья со спины непоседы. в его голосе звучат серьезные и суровые ноты, заставляющие почувствовать кого-либо себя неуютно, но только не Торуне. он знает, что старший его любит не меньше своих жуков, он знает, что таится за темными очками и навязчивым воротом. он знает все.       парнишка не побоится неловко взять вечно холодную руку, немного сжав ее от неимоверно детского нетерпения, пока старший в свою очередь не смеет отдернуть ее, как он это делает обычно при контакте с кем-либо. усталый, но все ещё полный энергии и теплоты голос звучит вполне тихо для такой шумной особы как Торуне. его необычный запах сушеных трав всегда преподносил некое упоение, в котором едва различимое умиротворение заменяло спокойствие, и наоборот.       старший Абураме не позволит кому-то сломать этот хрупкий детский мирок Торуне, в который иногда его толкает младший, показывая причудливые очертания чувств. когда-то также сломали Шино, разбивая сердце на тысячи мелких, впивающихся в кожу осколков. вопить имя родного человека бесконечно нет смысла, а потому приходится надеть очки и спрятаться за темнеющим воротом, скрывая абсолютно все. каждый Абураме проходит через болезненную «ломку», после которой он никогда не сможет почувствовать что-либо, проживая остатки жизни в холодном и безэмоциональном сокрушении.       он не позволит, нет, никогда. никто не посмеет дотронуться до беззаботного мальца, пока тот и не понимает всей сути скрытности его клана       — завис? — вопрошает тихий шелест над ухом юноши, но тот отрицательно мотает головой, неуклюже давя улыбку в ответ, смотря через черные очки.       увы, но это была его последняя искренняя улыбка на невинном лице.