Sono uta wa...

Звонкий искренний смех Маэды. Ободряющий смешок Сохаяноцуруги. Эти звуки он слышал много чаще, нежели другие. Потому что эти двое были рядом гораздо чаще, нежели кто-либо другой. Изредка выбираясь по ночам на просторный задний двор Цитадели, он привычно забивается в особо тёмный, заросший густым кустарником уголок. Птицы, не видя его, тем не менее привычно беспокойно вспархивают с ветвей соседних кустов и ближайшего дерева, перекликаясь между собой. Типично ночная картина мира. И типично ночной вид на крытую часть галереи. В частности, на одного цукумогами, который в это время суток ежедневно выбирается именно сюда и подолгу сидит, предаваясь красотам сумеречных оттенков, с коими сливается сам в силу внешности. И эта уникальность, эта природная красота лично его давно пленяли. Настолько, что он забывал о многом, любуясь на расстоянии этим изящным лицом, невероятно длинными волосами, хрупкой фигурой, до коей он боялся дотронуться, дабы не сломить ненароком. Даже помня, что они оба – тачи. Мечи, пригодные для самых жестоких битв, но волею случая хранившиеся в различных домах как обереги. А ещё он видел: к объекту его искреннего восхищения некоторые питали отнюдь не скрываемую симпатию. Во многом этому способствовала неизменная благожелательность монаха, никому не отказывавшего в своей компании. И аура, успокаивающая любого, даже самых буйных в цитадели. Сколько раз он наблюдал со стороны, как быстро усмиряют свою энергию Айзен, Намазуо или Тайкоганэ, будучи сравнительно недалеко от монаха. Видеть такое было много легче, чем попытки кое-кого привлечь к себе гораздо большее внимание монаха. Оканехира вовсе вызывал досаду и тихое отчаяние, поскольку тот оставался на редкость упорным в желании произвести впечатление. И, хотя открыто глава монашьего круга не выказывал одобрение к этому аловолосому наглецу, лично у него внутри укреплялась мысль, что собственные шансы на взаимность равны нулю, и настроение, без того всегда печальное, падало словно в глубины океана. В кустах недалеко запела какая-то ночная птица, чей приятный голосок понравился, но он боялся шелохнуться, дабы не спугнуть никого. Поверх колен, поджатых вверх, видел, как далее впереди тайно любимый им монах чуть поднял голову, поднял в молитвенном жесте ладони на уровень сердца, замер ненадолго. А немного погодя опустил их, повернул голову вроде как в его сторону, поднял левую руку. У него замерло сердце, но тут с куста, где сидела неведомая птица, шумно вспорхнули и мгновением позже та певунья опустилась на тыльную сторону ладони монаха, запев более звонко и чисто. Сердце словно съёжилось, а глаза подёрнулись влагой при осознании, что птицы, улетающие обычно от него, к монаху подлетают безо всякой боязни, добровольно. Напоминание об его уникальном даре, что делает только больно животным. Ксо, зачем он здесь, чего ради призван здешним владыкой, коли продолжает неосознанно вредить кому-либо? – Honoguraki yami no hate ni Hikari no miyuru ima Tomo ni ashita motomu tomogaki Aruji saemo koko ni wa naku... Его передёрнуло при первом же напеве. Пламя в сердце, и без того сжигавшее то, вспыхнуло с утроенной, если не удесятерённой, силой. Его не просто тянуло теперь к монаху, а волокло, утягивало с небывалой мощью. Бороться с этим чувством уже не хватало ни сил, ни воли, и всё равно он пытался загасить его в себе. Загасить просто потому, что боялся стать отвёргнутым, получить любой отказ, пусть и в мягкой форме. Но уйти сейчас от этого прекраснейшего голоса, поющего в сумерках... – Kono mi ga yorisou mono wa Onore no kage hitotsu Kese wa semu eitai no tsumi Sono kage to tada aruku... Избавиться от впечатления, что песня затрагивает именно его, никак не получалось. Он едва ли не всем существом внимал неведомой мелодии, которой следовал монах, напевая неизвестные ему строки. Ведь именно он постоянно в тени, неточно воспринимая многие факты реальности. Сколько раз и Маэда, и брат напоминали ему, что не следует опасаться чего-либо только по внешнему восприятию? Не упомнишь, ведь он уже очень долгое время на этих землях, отличающихся красотой и гармонией. И среди подобных ему по духу цукумогами, один из коих сейчас по ту сторону энгава. – Idainaru ano kiraboushi Jihei no kanata yori Yuusarenu ware wo mimamoru So wa ware no maboroshi ka Kokorozashi wa ima hisakata no hikari Jidai no uneri wo tsutsumitamou towa ni Ikusanaki tenka sore nomi wo negai Aa taihei ga tsuzukuyou mitsumete yukan Me wo tojiru nara ima nao sou tomo no egao ukabu Itsu no hi ka higan nite mada aeru hi made Kokorozashi yo ima akatsuki to narite Kono kuni sumizumi terashitamou douka Todomaru koto nado yurusarenu no nara Mada susumi yuku kodoku wo tazusae Kokorozashi wa ima hisakata no hikari Jidai no uneri wo tsutsu mitamou towa ni Ikusanaki tenka sore nomi wo negai Aa taihei ga tsuzuku you inori te yukan Нет, теперь не оставалось сомнений: песню посвятили ему. Ему, больше никому, и не в силу позднего часа. Его соратник по Пятёрке, этот изящный прозорливый монах, не просто чувствовал его присутствие, но и в часть мыслей сумел проникнуть. Разве что... – Ночь прекрасна, нэ, Одента-доно? Вздрогнув от прямого обращения, пусть и негромким голосом, он было съёжился, однако повернули к нему лицо и в свете подвесных фонариков удалось узреть на редкость приятную улыбку на том. Сердце ёкнуло, затем забилось как никогда. На неведомом порыве встав, он затем замер, не в силах решиться приблизиться, смутился этой внезапности. – Одента-доно.., – обратились к нему снова. Незаконченная фраза, где просьба удивительно гармонировала с лёгкой робостью. На нём подобное сработало не хуже вызова от вражеского одачи, придало скорости. Он не запомнил, насколько быстро пересёк расстояние до монаха: вроде всего секунда, и вот уже сидит слева от того, замирая внутри от сильнейшего волнения. Как оно будет далее, не сморозит ли он случайно позорную глупость, достойную только новичка-танто? – Всё хорошо, Одента-доно, – более тихо обронил его прекрасный собеседник. – Очиститесь от сомнений, им нет больше места в вашей душе. У него аж дыхание перехватило. Не значит ли сие, что его тайная мечта раскрыта и, сверх того, в удачном направлении? Ками-сама, хочется отдать всё на свете, только бы давние надежды на взаимность оправдались! Он аж дрожал от волнения, не в силах ни рот раскрыть, ни глаза отвести! Явно угадав его подавляемое стремление, на правую ладонь легли тонкие пальцы в перчатках, нежно огладили кожу с тыльной стороны. Опустив при первом же таком касании взгляд, он словно впервые обнаружил, как малы ладони монаха по сравнению с его ладонями, как они изящны и легки даже в перчатках. Совладать с желанием перехватить их он не сумел и через секунду уже бережно держал одну тонкую ладонь двумя своими. К его тихому восторгу, руку убирать не стали, тогда как суна на два-три придвинулись ближе. – Такие тёплые. Ваши ладони, – тихо обронил его давно любимый монах. Он поднял глаза и хотя не увидел взора собеседника, но ощутил тепло и признательность, исходящие от того. Последнее и сорвало у него с языка: – Джузумару... Невероятно приятная улыбка на лице монаха всколыхнула у него в груди все давно скрываемые чувства. Забыв обо всём, даже где они находятся, он на едином порыве подался вперёд, дотронулся до губ любимого существа своими. И словно собственным электропотоком тряхнуло при ответном движении тех тёплых губ, лёгком, пробующем на восприятии. А то, что его не отталкивали, напротив, более чем охотно отреагировали... Он словно затерялся в нежности поцелуя, не веря в своё счастье. Даже когда чуточку отстранились, давая возможность прийти в себя, по-прежнему чувствовал неповторимую сладость поцелуя и лёгкость во всём теле. Слабое дыхание монаха казалось приятным ветерком, а близость того – теплее солнца. Внимая всему этому, он отчётливо ощущал, как отчаяние, жившее внутри долгие месяцы, исчезает, сменяясь спокойствием и уверенностью в том, что его не оттолкнут и не обманут. Во всяком случае, точно не этот хрупкий изящный монах. – Джузу.., – рискнул позвать он шёпотом так, как всегда называл монаха в мыслях. – Ты... – Слова не нужны, – лёг ему поверх губ чужой тонкий палец. – Я понял всё уже давно. Одента-доно, вы – единственный в своих искренних чувствах. Остальные не знают, чего искренне хотят. Вы же... Он кивнул, не находя пока слов. Ибо сие было правдой: он всегда хотел лишь быть подле монаха и оберегать того от неприятностей. Желая счастья тому, видеть улыбку на этом тонком лице, он был готов даже на убийство, а уж потом быть единственным для любимого существа. Отдать жизнь хотя бы за один благосклонный взгляд того... – Не думайте об убийствах, – тихо прозвучал любимый голос, доказывая: видят его насквозь даже без помощи глаз. – Душа болит от каждой смерти, кто бы ни умирал в мире. – Тогда что сделать, чтобы тебе было приятно? – на едином порыве высказал он в лицо монаху. – Ответь, Джузумару. Несколько секунд ощущался призрачный взор сокрытых веками глаз, а затем слабо улыбнулись, введя его в смятение. – Улыбнитесь, – тот же негромкий тон голоса. – Одента-доно, просто улыбнитесь. Он в таком изумлении уставился на монаха, что тот сам улыбнулся, но по-доброму, придвинулся ещё ближе. – Одента-доно, ваша улыбка обрадует меня сильнее всего иного. Поэтому улыбнитесь, и вам станет легче. Признаться, он ожидал чего угодно, но не такой просьбы. Редко, крайне редко возникали ситуации, когда что-то могло породить у него даже слабую искреннюю улыбку. Сейчас же, имея в лице монаха единственного собеседника... Хотя стоп. Точно: они ведь одни! Здесь, в этой части энгава. Одни, больше никого! Нет ни озабоченного до чёток Садамунэ-старшего, ни выстилающегося собакой Оканехиры. Даже любопытного до новостей Маэды и нередко назойливого брата нет поблизости. Он один в обществе любимого монаха и может наслаждаться этим всю ночь. Сидеть вот так, рядом, и просто смотреть на столь прекрасное существо, ставшее некогда для него центром вселенной... Он сам не заметил, как начал улыбаться таким мыслям, сперва едва заметно, а потом, вернувшись в реальность, под воздействием приятной улыбки монаха. Искренняя радость на лице того радовала не меньше, и в итоге он скоро улыбнулся уже открыто, сам счастливый от сего факта. Да, сложновато порой, но вправду так легко стало! – Вот так, Одента-доно, – с улыбкой слегка кивнул ему монах. – Пусть счастье питает вас, а не печаль. Счастье... Да, он счастлив. Счастлив по уши, сидя рядом с тем, кто ответил наконец взаимностью на его чувства. Сидеть почти вплотную, наслаждаться этой близостью... – Джузу! – в порыве эмоций он поймал монаха в объятия, крепко прижал к себе, улыбаясь вгляделся в это сияющее радостью лицо. – Обожаю! – Прекрасен такой ваш вид. Фальши в услышанном не было ни капли, да и как иначе в устах святейшего из святейших?! Он, радостный до предела, аж удержаться не смог и вновь поцеловал монаха в губы, с волнением ощутив ответный поцелуй, нежный и невероятно приятный. Да, впрямь мечта сбылась, и утрачивать сие волшебное мгновение не хочется никак. Так почему бы не просидеть здесь наедине всю ночь? Только они двое... и далёкие звёзды в вышине неба, единственные свидетели долгожданного счастья.