Под покровом ночи (Shadows)

Её ногти чертят красные отметины, такие яркие на смуглой коже; её зубы расцвечивают смуглую кожу укусами — порой до чернеющих кровоподтёков. Она ненавидит его; она вожделеет его; никто иной не посмел бы обращаться с ней так грубо, бросив ей столь желанный вызов. Она сопротивляется, когда он впечатывает её в стену, когда накрывает её губы своими, когда его пальцы смыкаются на её запястьях. Но он не оставит ни синяков, ни иных следов, не допустит риска, чтобы кто-то увидел, чтобы кто-то понял, что их связывает. От этого она вспыхивает бешенством так, что хочется кричать — но он зажимает ей рот ладонью, вдавливает лицом в шёлк подушек, заглушая её вопли. Порой так приятно дать волю гневу. Сегодня очередной принц — изнеженный, себялюбивый, с этими хлыщеватыми замашками — пытался ухаживать за ней. Точнее, даже не ухаживать: домогаться так, словно от того, чтобы она принадлежала ему, его отделяла лишь подпись в брачном договоре. С ней такие штучки не сработают — не говоря уж об откровенной грубости. — Сегодня ночью, — шепчет она Джафару, проскальзывая мимо него по коридору дворца. И даже не оборачивается, чтобы посмотреть, ухмыляется ли он в ответ. Это совсем не важно. А Джафар будет груб с ней. Он тянет её за волосы, вынуждая запрокинуть голову, и впивается губами в шею; сбивает с ног, сдёргивая с неё шаровары. Она бьёт его по груди, царапает руки, даже сперва отталкивает его член. В отместку он стискивает её груди до боли в твёрдых, напряжённых сосках и трахает до синяков на бёдрах — пускай она будет помнить о нём! Она рвёт его одежды; он бросает её на постель и безо всякого предупреждения вонзает пальцы в её зад. Она воет, лицом уткнувшись в простыни; в вое этом может быть его имя, а может и вовсе не быть слов. Но точно не будет просьбы о пощаде — Джафар это знает. Они оба это знают. И потому он вновь трахает её: поначалу медленно, так, что боль граничит с ошеломляющим наслаждением. И, наконец, ускоряется, и они оба делают вид, что все эти забавы служат лишь его удовольствию — в то время как именно Жасмин кричит, исступленно колотя кулаками по кровати, и под пальцами Джафара на её заднице наливаются синяки. И сколько бы раз она ни кончала, как ни дрожало бы её тело — тёмные глаза стекленеют, точно она сосредоточена на чём-то. Джафар никогда не спрашивает, на чём. И всегда, стоит ему кончить, Жасмин оборачивается к нему и отвешивает пощёчину — там, где под бородой не видно следа удара. И глумится над ним — ты такой бесполезный! — и приказывает проваливать с глаз долой. Он вожделеет её в обеих ипостасях: разозлённую, освирепевшую — и отчаянно, бесстыдно умоляющую. И пускай ни один из них не произнесёт этого вслух — они оба знают, что ей нужно это: нужно причинять боль, какую принцессе не положено причинять, нужна похоть, какую принцессе не положено испытывать. Они прячут синяки под одеждой, желание — под гневом, и лишь под покровом ночи их тела сплетаются воедино.