Счастливый финал

Он снимает маску и … словно так и должно быть. Не забываются старые шрамы, мир не становится лучше, а утро не несёт в себе ничего, кроме пряного запаха крови и отзвука хруста поломанных пальцев. Но Роршах снимает маску, и всё становится на свои места. Они целуются долго. До онемения губ, пальцев рук и голеней ног, сросшихся напряжением и осыпанные парой десятков ударов за эту ночь. Им не слишком комфортно, и Дэниэл чувствует, как напрягаются шейные мышцы, пережимая нервные узлы, зарождая в подкорке мозга болезненный спазм. Днём, без таблеток от него не избавиться, а если продолжить злоупотреблять, недалеко до мигрени и рецептурных уколов, чтобы просто подняться с кровати. Но, Господи Боже, как же ему наплевать. Роршах расщёлкивает крепления доспеха профессионально, заучив досконально каждую перемычку, и жёсткий совиный каркас осыпается на ступеньки отмершей листвой, оставляя только его: Дэниэла Драйберга, журналиста-любителя, чьи возможности справедливости не уходят дальше убранного перед домом крыльца и уплаченного налога на полицию. Может, он и хочет чего-то большего, но скромные возможности позволяют лишь смотреть новости, выражая гражданское негодование. Он имеет определённый доход, но не скакать же ему по крышам, в самом-то деле, защищая личность футуристичной броней в стиле анимал. Он же не Брюс Уэйн. Роршах снимает маску и Дэниэл не зовёт его иначе, как по имени, катая непривычное сочетание на языке и наслаждаясь, как шёпот складывается в полноценное имя. Уолтер. Ему нравится имя — Уолтер. Иногда, Дэниэл представляет, какая жизнь могла бы сложиться у человека с таким именем, кем он мог бы стать, минуй его детство жестокость и безразличие близких. Как бы они встретились, и что бы произошло между ними, лишись Уолтер потребности в постоянном прикрытии тыла. Роршах разрешает звать себя по имени только в закрытых дверях его дома. Хрупкие пальцы стискивают мышцы до боли. Дэниэл чувствует каждую фалангу, каждую скрытую тревогу, под залежами каменных мышц. Уолтер удивительно лёгкий и жёсткий настолько, что если не захочет, Дэниэлу ни за что не сдвинуть его с места. Я никуда не денусь. Мягкое касание пальцев тревожит плечо, растирает кожу под тонкой рубашкой, уже торчащей краем из-под ремня. Уолтер оттягивает этот момент, цепляясь за Дэниэла, словно тот способен исчезнуть, ослабни хватка хоть на секунду. И Дэниэл гладит его, везде, куда только способен дотянуться, сжатым со всех сторон, ни говоря ни слова, но давая так много одним лишь языком тела. Здесь, за закрытыми дверями, они общались только так, сплетаясь конечностями, каждым нервом внутри, и для слов просто не оставалось места в этом омуте нежности и безграничной зависимости. Дэниэл забывал, как дышать. Его грудь судорожно вздымалась и рот хватал воздух короткими вдохами, насыщая потребность и тут же замирая, не смея отвлекать от жадно вбираемых ощущений. Он помнил всё, от движения языка по шее до чутких пальцев, вторгающихся чужеродно, но заполняющих, словно так и должно быть всегда. Он бережно хранит в памяти сорванные стоны, протяжные звуки, и имя, произнесенное на самом краю выдоха, обжигающее ухо, и раскаляющее сердце в груди до приятного жжения рёбер. Дэниэл и не знал, что может звучать настолько прекрасно. — Да… пожалуйста, прошу тебя. Дэниэл обвивает худую поясницу ногами и пришпоривает пятками, притягивая ближе и просит… уже и сам не знает о чем. Но Уолтер прекрасно его понимает. Они словно срастаются сознанием, сливаются в едином потоке, и Роршах точно знает, что нужно делать, задавая самый правильный ритм, вытаскивая и наворачивая на кулак его душу. Дэниэл не помнит себя. Каждый раз, двигаясь навстречу, сжимая руками белые плечи, он не помнит, что говорит и что делает, лишь ощущает это где-то на грани, как факт движения тела и напряжения рта. Он весь и полностью в нём, хоть на деле всё наоборот, но Дэниэл искренне не хочет ничего менять, двигая бёдрами ближе, заполняя себя до конца и пару секунд не давая Уолтеру сдвинуться с места. Веснушки на коже словно созвездия. Дэниэл снова тянется к губам, целуя глубоко и вылизывая язык, податливо толкающийся навстречу, и чертит линии между лопаток, соединяя рыжие точки в рисунки со звёздных карт. Костные крылья трепещут под пальцами, и на секунду Дэниэл верил, что увидит вспорхнувшие перья, горящие светом солнца. Ты прекрасен. Вторит движению тела, касаясь везде, чертя линию скул, трогая губы, и острые зубы чувствительно прикусывают, оставляя на подушечках влажный отпечаток и вмятую борозду следа. Это вызывает улыбку, и Дэниэл не стесняется, крепко сжимая в объятиях плечи, и Уолтер вторит ему, целуя в висок, приминая напряжённо пульсирующую вену. Он ускоряется, почти впаиваясь в его кожу, сжимая всё крепче, выстанывая надрывно, открыто, больше не пытаясь сдерживаться, и только раскрывая себя до тех глубин, куда раньше не позволял вторгаться даже себе. Я люблю тебя. Под веками пестрит мелкими вспышками, и на долгие мгновения ни разглядеть ничего. Уши закладывает мягкой ватой, а переплетенные пальцы белеют, и никак не понять, не почувствовать, кто был первым, не узнать, кто сорвался за грань, сплетая чуждую фразу. Это больше не важно. Теперь, им точно известен ответ. Дэниэла не трогает сон. Он лежит неподвижно, обнимая за плечи тёплое тело и осторожно ерошит пальцами волосы, не желая нарушить чужой чуткий сон. Предрассветное солнце таранит плотные занавески, рассеивая лучи по ворсу ковра, и первые звуки жизни уже слышаться из-за приоткрытой форточки гудками машин и несвязным бормотания дворника. Дэниэл слушает их и мешает с дыханием, тёплым, как пар, поднимающийся над кружкой со сладким чаем. Дэниэл думает, что никогда не позволит ему прерваться. Чего бы это ни стоило.