Алфавит

В чём заключается бренность бытия призраком, так это в том, что тебе абсолютно нечего делать. Лежишь себе, плюёшь в потолок, вспоминаешь былое: сколько девок перещупал, сколько жжёнки выжрал, сколько сел набегами разорил. Оно поначалу, конечно, приятно, вспоминать-то, а потом ни о разгулах, ни о еде, ни о сиське мясистой думать не хочется. Тошно становится, когда ты лишён того, что всегда было доступно. Зато о чём-чём, но всегда с упоением Витольд думает о старшем брате: это единственный элемент его жизни, с которым он, хоть и изредка, но контактирует. Старший приносит с собой старое, настоявшееся вино, медленно пьёт из горла и делится последними новостями. Или вспоминает былое. Или говорит, что безумно скучает, и Витольду хочется, чтобы Ольгерд его хоть на минуточку услышал: он бы столько ему сказал за эту самую минуточку! Ольгерд ведь какой! Такой брат! Всем братьям брат! Даже, хоть и скучного до зевоты, но всё же благородного ведьмака прислал, чтоб его развлечь – кто бы ещё для него такое свершил, м? Но даже после пышной деревенской свадьбы, его жизнь (хе-хе) быстро и уныло возвращается в прежнее русло. Сырость и плесень запущенного склепа встречает его c распростёртыми объятиями. Витольд мается, не зная, чем себя занять, и настраиваясь на привычное уныние. Однако ж на третий день опосля свадьбы, Витольд, заслышав глухие шаги по ступеням, встрепенулся. Гостей он не ждал: кто? Шани? Геральт чего-то ещё хотел? Входящий идёт медленно, как будто оттягивая момент, и когда ступает с последней ступени на пол, сердце у Витольда радостно трепещет: братка пришёл. Ярким пятном горит его рыжая голова, и Витольд не может сдержать улыбки. Он садится на свой саркофаг, опираясь ладонью в колено. Замечает с недоумением, что Ольгерд без карабелы, но встряхивает головой: какая разница! - Пришёл, сукин сын! Ай, пришёл! – щерится. – Знал, что придёшь! Чувствовал! - Здорово, Витольд, - глухо говорит Ольгерд, сжав кулаки. - И тебе не хворать, - кивает Витольд. - Ах, Ольгерд, до чего ж ты… до чего же люблю тебя! Да ты присаживайся, не стой столбом! И Ольгерд, будто услышав, садится рядом. Он смотрит в пол, насупив брови, и долго молчит, а Витольд глядит на него в упор – и наконец, видит. Видит, как в огненной рыжине проблескивают седые волосы. Как глубоко прошли по лицу старшего морщины. Как он, всегда статный, с расправленными плечами, чуть горбится и дышит так, будто на грудь ему камень давит. Нехорошее предчувствие опускает на шею Витольда удавку. Медленно затягивает - что…? Ольгерд вздыхает, собравшись с силами, открывает рот – и рассказывает. Всю правду от и до. Режет как по больному, горькими словами: что предал, что предпочёл Витольду прекрасную и печальную Ирис, что отдал в костлявые руки смерти. И с каждым словом Витольд чувствует, как резонируют в его небьющемся сердце жестокие слова Гюнтера о’Димма, сказанные ему на свадьбе. "Однажды ты услышишь нечто, что очень тебя удивит" Это неправда, думает Витольд. Это о’Димм, злой, изворотливый змий, принял облик Ольгерда и продолжает издеваться над ним, хотя Витольд ему ничего не сделал! Но Ольгерд продолжает свою исповедь, ровно, без запинки, и Витольд вскакивает, хватаясь за голову. Ходит по склепу туда-обратно, обиженный и злой. В забытьи пытается смахнуть с каменного гроба свечи и прочую дрянь, но его руки проходят сквозь, и это приводит его в ещё большее бешенство – даже злость, и ту не выплеснуть! Не может того быть, не может! Нет, молчи, Ольгерд, молчи! Не надо! - Я говорю это, брат, потому как не смогу в себе эту грязь нести. Не хочу начинать новую жизнь с нечистой совестью. Я, знаю, не заслуживаю прощения, но… Прости. Прости меня. Ты ведь знаешь, Ольгерд, хочется крикнуть Витольду. Ты ведь знаешь, что, будь я на твоём месте, я без раздумий выбрал бы тебя! Я всегда тебя выбирал и всегда любил больше кого бы то ни было. Почему же..? Дьявол, разве могут призраки чувствовать такую колючую боль? Ольгерд ещё долго сидит, упираясь локтями в колени, исповедовавшийся, уставший за целую жизнь, полную страшных непоправимых ошибок, сгорбленный, придавленный горем и болью в возвращённом сердце. Потом встаёт и медленно идёт к выходу из склепа. Останавливается у самых ступеней. - Я надеюсь, когда-нибудь ты сможешь простить меня. Мне чертовски жаль, брат. Прощай. Он уходит, а Витольд не знает, как ему теперь нести в себе эту правду. Он больше не ждёт гостей. И живёт наедине с этой разрушающей, отравляющей мыслью – что самый любимый, самый близкий человек предал его, почти не раздумывая. Ему нет покоя, и он не знает, сможет ли когда-нибудь его обрести. Потому как ни простить, ни ненавидеть Ольгерда он не может – из-за его бесконечно крепкой, глубокой любви.