***
Всю свою жизнь Анастасия Романова считала, что реветь от любви — полнейшая чушь. Да и вообще, не верила она во всю эту любовь-морковь. Морока сплошная! В школе Настя сама высмеивала девчонок, которые увиливали за мальчишками, красились и прихорашивались ради их внимания. Дуры! — считала она тогда. Однако, всему однажды приходит конец, и любовным убеждениям России тоже. Это произошло, когда она поступила на третий курс университета. У многих её однокурсниц уже были парни (а у кого-то и мужья), а она всё ходила одна. — Насть, тебе же уже двадцатник скоро стукнет, найди себе кого! — твердила ей её мать, ждавшая внуков как второго пришествия*. — Настюш, тебе же и самой херово будет, одной быть. Вон, твой отец хоть и козёл, но хоть кто-то же! — Не понял. — возмутился СССР из соседней комнаты. — Ой, да ладно те, мам, — радостно возражала Россия, которую такие разговоры лишь веселили. — Перебьюсь чей! И так длилось вплоть до самого нового года, изменившего в Анастасии вообще всё. На праздник решили собраться всей семьёй, все двадцать два человека, как и в прежние времена. Пятнадцать бывших республик Союза приехали за две недели, дабы помочь отцу с матерью с приготовлениями. Следом подоспела и сестра Юлии — София с мужем и сыном. Йонас сразу рванул к Насте и они, проведя фирменное рукопожатие, рассмеялись и убежали на задний двор играть в сугробах. — Совсем ещё дети. — заметил Уве, отец Финляндии, смотря на то, как Романова-младшая пытается потопить его сына в снегу. За неделю собрались почти все, и ждали лишь одного человека, который последний раз появлялся в этом доме ровно девять лет назад. Любимый Анастасиин приёмный братишка. Она ждала его больше всех присутствующих, желая наконец увидеть, в кого превратился тот худощавый, высокий, девятнадцатилетний мальчишка. Взглянуть на него более взрослым, осознанным взглядом. Да что уж говорить — боже, как ей его не хватало! Хотелось вновь вернуться в детство и снова побыть его любимой младшей сестрёнкой, вечно ходившей за ним по пятам. Хотелось почувствовать себя мелкой девчонкой, которую он бы снова научил кататься на велосипеде. Которую бы снова поднял в четыре утра, вручил в руки удочку и с довольным видом повёл её на весь день на речку. И, конечно, снова хотелось услышать его спокойный, бархатистый голос, которым он постоянно рассказывал России сказки на ночь. Странно конечно, но лица его она совсем не помнила, да и в памяти он был не столько человеком, запомнившимся своей внешностью, сколько ощущался ментально. Кажется, он всё-таки оставил ей хороших воспоминаний больше всех вместе взятых. Бабушка Анастасии — Российская Империя, с довольным видом сидела возле камина, окружённая внуками, распрашивающими у неё о жизни во дворце, балах и государственных делах. Но бабуля у России была той ещё — как она себя называла — «шальной императрицей», а потому она рассказывала неизменную, горячо любимую ею историю о том, как она избегала своей помолвки с одним европейским монархом, которого её отец считал для неё наилучшей партией. — А вот хрен ему, а не моя рука! — заявила Екатерина, заглушаемая юношеским звонким смехом. Лучшая бабуля, никто не отрицает. — Мам! — радостно улыбающаяся РСФСР приличия ради пыталась хоть как-то присечь мать. — Что «мам»? — Империя повернулась к Юлии, содрогающейся от смеха и с серьёзным видом начала отчитывать дочь. — Да, я мама твоя, и что? Ты думаешь, выросла, детей нарожала, и мне можешь теперь указывать? Вот в наше время… Прервал её ожесточённую речь резкий звонок в дверь, оглушая всех своей противной трелью. — Я открою! — Анастасия, всё ещё смеясь, расторопным шагом направилась к двери, и, даже не поглядев в глазок, распахнула её. Почти сразу же она уткнулась в чужую широкую грудь, облачённую в чёрную рубашку с двумя расстёгнутыми верхними пуговицами. Медленно, она посмотрела вверх, сталкиваясь взглядом со знакомыми, светло-серыми глазами. — Настя? — Анастасии понадобилось одно лишь мгновение, чтобы услышать удивлённый, уставший баритон приёмного брата. На лице расползалась улыбка. — Готфрид! — Россия радостно взвизгнула и заключила его в объятия. А дальше всё слилось в одну картину: Германия здоровается со всеми, получает от Александра выговор за опоздание, оправдывается, и все отмечают. Потом Германия решил остаться здесь до конца года — поработать он может и удалённо, а семью он не видел уже очень давно, надо навёрстывать. Той ночью Анастасия не спала. Она расспрашивала Германию, что у него за эти девять лет произошло. Тот, тихо отшучиваясь, отвечал ей на каждый из вопросов. — Готти, а что тебя как разнесло? — слышался в темноте шёпот России. — Ты же был хиляк хиляком, а сейчас вон, какой здоровый! — Людям свойственно меняться, Насть, — Готфрид перевернулся на спину, смотря в потолок. — Ты поймёшь, убеждённая холостячка! — Конечно, мелкий приёмыш! Шло время. Зима сменилась весной, а Россия всё так же бродила после пар гулять с Германией. Ей было хорошо, даже очень. Давненько она так не веселилась. Однако постепенно Анастасия начала замечать за собой странное поведение. Ей было крайне неприятно, когда к Готту подходила та или иная девушка, кокетничая с ним. Она молчала. Молчала и смотрела, оставаясь в тени, словно невидимка. И действительно — в эти моменты её даже не замечали, будто и никакой Анастасии Романовой здесь никогда не было. Германия часто пропадал вечерами, гуляя с теми девушками, порой возвращаясь под утро, пропитанный запахом чужих духов… России хотелось кричать. Хотелось вцепиться той шлюхе ногтями в шею и в конец придушить её. Но она ничего не могла сделать, и лишь беспомощно смотрела, как Готфрид вновь и вновь уходит. Уходит от неё. Смысла отрицать очевидное не было — Анастасия влюбилась, и влюбилась серьёзно. И было до жути больно осознавать, что ты для любимого человека никто, только лишь мелкая, надоедливая сестра, постоянно путающаяся у него под ногами. Мешающая Ему. Порой ночью, она выдумывала себе отношения с Готтом. Ставила себя на место тех девушек, будто не их Он осыпал комплиментами и бессмысленными обещаниями, а её. На какую-то долю секунды становилось легче, но потом боль накатывала с новой силой, разрывая внутри всё на мелкие кусочки. Россия потеряла покой. Она совсем перестала спать, утратила аппетит. Для неё перестало существовать всё, кроме Него. Анастасии безумно хотелось Его любви, Его ласки, но Германия как назло лишь подливал масла в огонь своими ночными похождениями. А на что она вообще надеялась? Он взрослый, двадцативосьмилетний мужчина, имеющий на это полное право. Да и на кой ему сдалась такая малолетка? Правильно — Россия ему ни к чёрту не нужна. Каждый день был тяжелее и тяжелее предыдущего. Груз на душе девушки становился всё больше и больше, пока не стал настолько большим, что носить его в себе стало невозможно. И тогда она сорвалась. 16 мая, в 5:53 утра, Германия вновь вернулся с «прогулки», и застал на диване в зале Анастасию. — Ты чё здесь забыла? — злобно прошипел он. — Спать в такое время тебе надо! Секунда. Взрыв. — Ты это мне говоришь? Мне?! — она понимала, что не сможет остановиться. У Готфрида в миг пропало всё недовольство, и он уставился на неё в безмолвном шоке. — На себя посмотри и себе скажи это. Пропадаешь вечно ночами, приходишь под утро. Растрёпанный, уставший и… — Россия судорожно сглотнула. Глаза уже почти ничего не видели за пеленой слёз. Голос её дрогнул. Германия не понимал, что происходит. Почему она плачет? — Настя, что происходит? — обеспокоенно спросил он, подходя ближе и протягиваю руку к её лицу. Девушка резко ударила его, убирая чужую ладонь прочь. — Чт.? — Да ничего! Ничего не происходит, — в конец потеряв контроль, закричала Россия. — Ты пахнешь ИМИ! Ты трахаешься с ними! Ты любишь их. А я, Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ! Ты мне нужен, не им… — Ч-что? — немец опешил. — Нет. — он рассмеялся. — Быть не может! Тихим, сломленным голосом, девушка прошептала. — А ты не догадывался? Рыдания вырвались из груди, сил оставаться там больше не было, и Анастасия рванула к открытой входной двери, так удобно забытой Германией. — Россия! — донёсся сзади сдавленный крик Готфрида.***
Она задыхалась от рыданий. Захлёбывалась горем и мёрзла в одиночестве на скамейке. Дождь всё лил и лил, идя нескончаемой стеной. Анастасия промокла до ниточки, но ей было совершенно плевать. Ей на всё было плевать. И на дождь, и на голубей, и на приближающиеся звуки чьих то быстрых шагов. Спустя время на скамью рядом с ней кто-то приземлился, спугнув собой всех голубей, но Россия не удосужила его вниманием. Пару минут они сидели в молчании. Девушка искоса взглянула на своего соседа. Рядом как ни в чём не бывало восседал Готфрид, промокший, но выглядящий ничуть не хуже обычного. Россия тихо произнесла: — Уходи, — ноль реакции. — Пожалуйста, уйди. — опять ничего. — Оставь меня в покое! — голос сорвался на крик, и от осознания своей никчёмности вновь потекли слёзы. На её плечи мягко опустилась чужая куртка. Знакомый запах ударил в нос. Анастасия поморщилась. — Замёрзнешь ведь. — Готфрид говорил спокойно, размеренно. Так, словно он и не метался в панике по району, смертельно боясь за девушку, сидящую рядом. Девушку, сейчас его ненавидящую, но любившую его всем своим сердцем одновременно. — Отстань, а, — она попыталась снять с себя его куртку, но ей не дали, обхватывая её руками за талию и подтягивая ближе к чужому телу. — Пусти меня! Не трогай! Убери, убери руки! — взвыла Россия, пытаясь вырваться из хватки мужчины. Это было безуспешно — Германия был больше и сильнее её. Готфрид затащил её на колени и прижал к себе, заключая в объятия. Анастасия упёрлась ладонями в грудь мужчины в надежде оттолкнуть его от себя. Германия не шелохнулся. Из груди снова предательски вырвалось рыдание. Россия яростно заколотила кулаком по чужому телу. — Ненавижу тебя! Ненавижу! Не в силах больше держаться в воздухе, девушка опрокинула голову вперёд, прижимаясь носом к Германии, и, издав шумный выдох, затихла. — Успокоилась? — холодно спросил Готфрид. — Зачем сбежала? Россия не ответила. — Так и будешь молчать? — Анастасия прожигала взглядом его помятую рубашку. Страх и обида сковывали её тело. — Может, поговоришь уже со мной? Мне кажется, что мы кое-что с тобой не обсудили. — А что тут обсуждать? — Россия подняла на него свой взгляд, отпуская его и скрещивая руки на груди. — Я — мелкая глупая девчонка, совершенно неудачно влюбившаяся в человека, которому нет до меня дела. В эгоистичного, самовлюблённого идиота, который не видит ничего дальше собственного носа! Знаешь, — она сщурила глаза в гневом порыве. — А ты ведь реально ублюдок, — Германия молча слушал девушку, давая ей возможность выпустить пар. — Ты… да как ты вообще живёшь так?! — она заёрзала на его коленях, пытаясь встать. — Чёрт, отпусти уже! По парку пронёсся крик девушки. В отчаянии, Россия заревела вновь, заливая чужую рубашку слезами. Захлёбываясь, она слабо стукнула друга по плечу. Готфрид вскипел. — Послушай меня, — прикрикнул он, встряхнув девушку. — Дура, блять, я люблю тебя! — Анастасия удивлённо уставилась на на Германию, шумно втянувшего воздух, и тихо прошептала «нет» — Да. И это пиздец как плохо, понимаешь? — Не понима-а-аю! — провыла Россия. Германия недовольно зарычал, изо всех сил пытаясь сдержать себя в руках. Ветер неприятно выл в уши, капая немцу на нервы. Глубоко вздохнув, мужчина посчитал до трёх. — Аргх! — он помедлил, потирая переносицу. — Смотри, — Германия тяжело вздохнул, пытаясь сформулировать нормальную речь. — Мне 28, тебе даже 20 нет. У нас огромная разница в возрасте.Россия, нет!
— И всё? — шмыгнув носом, Россия наивно потянулась к нему поближе, забыв про истерику. — Не вижу ничего плохого. В этом. Девушка прикусила щеку, вспоминая тех... особ. Поведя носом, России снова почудился приторно-сладкий аромат парфюма. Да и пошли те бабы лесом! — Я… — послышался скрежет зубов. — Совершил много плохого, даже по отношению к тебе. Те женщины… это было подло. Знаешь… — мужчина истерично хихикнул. — Я даже не предполагал, не знал. — А если бы знал, это что-то бы изменило? — спросила его Анастасия. Германия грустно улыбнулся. — Нет. — ответил он, даже не пытаясь скрыть правду. Анастасия всхлипнула и облизала губу. Ливень прекратился, оставив после себя лишь небольшой дождик. Листья деревьев всё так же сгинались от капель, но уже не столь сильно. Основная вода схлынула. — Почему? — жалостливо проскулила она. — Скажи, почему ты так поступаешь? Мужчина откинулся на спинку скамьи, не отпуская девушку из рук. Рвущееся к России сердце рвало на куски шипами стены, возведённой им же самим. Хотелось наплевать на всё и взять её сейчас же на этой скамейке, сминая её губы до крови. Мысли били в голове набатом. Какая она на вкус? — Я не хочу тебе проблем. Мы разные поколения. — Но в остальном мы одинаковые. — решительно отрезала Россия. — И ты это знаешь. Я знаю, — перебила она Германию, хотевшего что-то вставить. — Знаю, что ты точно не бабник. — Не знаешь. Вина всё больше оплетала его тело. Скручивала живот, выламывала руки. Он идиот, и он это знает. Готт на секунду задумался. Может, пойми он это сразу, России не было бы так больно? Если бы он, в порывах уталить свою неизвестную похоть, не использовал тех женщин? О, конечно, таким образом удавалось остыть, но чего-то не хватало. А точнее кого-то. Германии было противно от самого себя, что он желал, пусть и совершеннолетнюю, но маленькую девушку. Он ощущал себя ёбаным педофилом. А что бы он сказал СССР? Извините, Александр, но я люблю вашу дочь, можете уже сейчас утаскивать меня в свой подвал и мучить до самой смерти моё бренное тело! Нет, такого исхода он не хотел,Дождь прекратился.