Белый цветок

Меня разбудил Митч, похлопав по плечу, расстегнул страховочные ремни. — У-уже все-у? — уточнил я, стараясь побороть зевок. — Нет, небольшая стоянка, разомнись, а то потом не встанешь, — ласково потрепав меня по макушке, он вернулся к мисс Кэрри. Я послушно поднялся, встряхнул слегка затёкшие лапы. Один и четыре затеяли шуточную борьбу, больше похожую на объятия. Дрессировщик и медик нашего отделения обменивались неприкрыто заинтересованными взглядами и, кажется, активно флиртовали весь полет. Опять я остался один без пары. Раньше Митч был со мной в этом клубе, потому что не желал заводить себе пару из дрессировщиков или других людей аванпоста. Даже будь два ещё с нами, он бы бегал на свидания к здоровяку из первого отделения. Перед началом полета мы снова расселись по креслам, проверили крепежи. Я постарался расслабиться и снова заснуть, чтобы не наблюдать эти счастливые парочки и не влезать в их разговоры. Нас встречал весь аванпост. Свистели, выли и прыгали, потому что мы завоевали медика. Скорее, она согласилась остаться с нами, но об этом мы не будем никому рассказывать. Из другого отсека транспортника вышло ещё одно отделение. Большое. Они были больше нас и ещё их было пятеро. И один из них был белый, просто белоснежный. С белой кожей, белой шерстью, даже в белой курьерской форме. — Слюни подбери, — одернул Митч, пихнув меня локтем в бок. Я послушно отвернулся, но смотреть на него хотелось так сильно, что глаза болели. Судя по представлению нового дрессировщика, это ещё одно отделение к нам прибыло, теперь четвертое. А белый, заметно более маленький, чем остальные, вообще не из отделения, а посыльный. Не знаю, кто и куда будет его посылать, но вязать его буду я. Заметив заинтересованные взгляды других отделений, я сморщил нос в проявлении угрозы. И они отвернулись. Приятно снова чувствовать себя самым здоровым и сильным, а то с этим новым поколением... И даже новоприбывшие не такие большие, как те, что были на играх. Вернув на места личные вещи и полетные костюмы, мы хотели отдохнуть, но Митч одним лишь взглядом выгнал нас за дверь, пока мисс Кэрри расквартировывалась. Пришлось идти в комнату отдыха и рассаживаться там в уголке на полу. — На нашей кровати, аву! — вяло возмутился один, устроив голову на плече у четыре. — Ну-у я же терплю-у, — фыркнул я, прикрывая глаза. Конечно, а где им ещё вязаться? Для этого предусмотрена отдельная комната, но один и четыре до нее редко доходят, а людям там вообще делать нечего. Людям нужна кровать. Люди красивые, они могут целовать друг друга мягкими губами. Я хотел бы поцеловать того белого... — Аву, иди к нам! — вдруг позвал кого-то четыре. Открыв глаза, я пропустил вдох. Он был таким белым, что просто светился. — Здрасте, аву, — застенчиво улыбнувшись, новенький опустился на колени немного поодаль, прижимая к груди сухпаек. Видимо, его ещё не вписали в персонал аванпоста, горячего обеда не будет. Хотя этот бульон из концентратов... Мы представились, выяснили, что у него нет номера, так и зовут все — посыльным. Я все пытался угомонить хвост, бешено колотящий по полу и резко начавший жить своей собственной жизнью, но четыре немного переместился и прижал его к полу бедром. Я благодарно погладил его по колену и, наконец, уделил все внимание новичку. — И к какому-у дрессировщику-у тебя приставят, аву? — один вытянул ноги и потянулся. — Не знаю-у, аву, пока что-у к мистеру-у Роланду-у, — даже голос у него почти белый, что за бред, о чем я вообще думаю... — Дайте ребенку-у поесть, аву, — усмехнулся я, заметив, что посыльный так и не распечатал свой паек, видимо, чтобы не выказывать нам неуважение. Он посмотрел прямо на меня и улыбнулся. Я сразу же отвернулся, чтобы не повязать его прямо тут, уткнулся носом в плечо родному и любимому четыре. Собрат тихо хмыкнул и почесал меня по затылку, пробираясь когтями сквозь гриву. Роланда я не знаю, видимо, тот новый дрессировщик. И вот у нас как раз не хватает одного... К счастью, а то тот противный гигант из столовой нам бы тут был ни к чему. Конечно, это все формальности, он так и останется отдельным посыльным, но... Митч ведь поймет, да? Если я ему объясню, он поймет? Ведь понял чувства один и четыре, значит, и мои должен понять. Белый тихонько чавкал своим пайком, приопустив уши, будто сразу всем показывал, что не планирует бороться за главенство и вообще не особо хочет тут находиться. На него все смотрели, буквально пялились, потому что альбиносов в жизни не видели. И от каждого взгляда, заинтересованного или недовольного, у меня чесались клыки. Хотелось заставить их молчать, не смотреть, убить за каждый вдох. На обед наши люди не явились. Мы проводили посыльного в столовую, чтобы хотя бы показать, где она. Один и четыре спокойно восприняли мою симпатию и, кажется, не против взять юного белого под крыло. Но ему повезло — нам запрещены десерты. Ослушаться Митча можно было бы, но он явно узнает. Получать по ушам не хотелось, да и тогда он перестанет ненадолго нам доверять, а усиленный контроль всегда очень обидный. Поэтому наши маленькие пудинги оказались перед белым. — Мы наказаны, аву, а их у-уже разморозили, — пояснил один в ответ на полный непонимания взгляд красных глаз. При наклонах головы так красиво играет свет в этих красных глазах, от розового к почти черному... — Какие послушные мальчики, — почти проворковал пропахший вязкой и мисс Кэрри Митч, садясь за стол рядом со сразу смутившимся белым, — за это с завтрашнего дня наказание отменяется. — Аву-у! — обрадовались один и четыре. — Но-у разве мы не у-уходим завтра в патру-уль? — поинтересовался я, вспомнив расписание. Дрессировщик так сладко и ласково улыбнулся, что нам оставалось только взвыть. На ужин без сладкого, а потом два дня в джунглях! И только потом десерт! Это же почти обещанная неделя! Возвращаясь в комнату, мы по пути попрощались с белым. Парочка шепотом попросилась побыть в комнате вдвоем, раз уж мы вернулись, а на играх нельзя было, и Митч со вздохом согласился. Дал им полчаса, ну они и убежали вперёд. Я бы вернулся в комнату отдыха, но после обеда там всегда шумно. Так что прошёлся почти до комнаты и уселся на выступ в оконной нише, сонно наблюдая, как дрессировщик болтает с кем-то из инженеров и ещё одним главой отделения. Мой милый Митчелл. Добрый, ласковый, строгий, когда надо. Детьми мы были шаловливыми, но он никому не позволял нас ругать и, тем более, наказывать. Всегда защищал, а потом сам ругал, мог орать до хрипоты и заставить отжиматься, пока руки не откажут, но никогда не бил. Поэтому нас первое время поражало, почему другие отделения дёргаются, когда рядом с ними человек взмахнет рукой. Митч самый, самый лучший на свете человек. А уж дрессировщик — и подавно. Отвернувшись, я невольно напрягся. Номер четыре из первого отделения, неловко и испуганно поджав хвост, следовал за новым дрессировщиком, а его собственный дрессировщик вряд ли в курсе, потому что он тут, в перпендикулярном коридоре беседует с Митчем. Мистер Роланд просто волок мутанта за собой, держа за локоть. И втолкнул в комнату для вязки. Быть не может! Вскочив на ноги, я бросился к своему дрессировщику, потянул его за руку. — Чего тебе? — чуть нахмурился Митч, недовольный тем, что я его перебил. Я не знал, как сказать, как вообще описать это безумие, и только потянул сильнее. Видимо, он понял по моей морде, что я не просто так, неохотно позволил подвести себя к двери. — Чело-увек! — шепотом возмутился я, тыча пальцем в панель, но она не открывалась, потому что я сам не человек. Изменившись в лице, дрессировщик шарахнул кулаком по панели. Эта дверь не открывается автоматически, если кто-то есть внутри, только оттуда можно открыть, а принудительно снаружи откроется только человеку. И открылась, к счастью. — Так! — гаркнул Митч, скрестив руки на груди. — Дружище, ты, конечно, внутри своего отделения можешь делать, что тебе захочется, но я расскажу тебе о двух вещах, которые у нас на аванпосте не поощряются! — спасенный четыре прошмыгнул мимо и бросился в ноги мистеру Чикане, в полном изнеможении уткнулся носом ему в бедро и замер. — Во-первых, нельзя заходить сюда, это их личное место для личных дел. Во-вторых, сукин ты сын, такие методы дрессировки здесь не используются! — Ах ты сука... — пробормотал дрессировщик, присаживаясь на корточки и почти укачивая в объятиях четыре, самого маленького в своем отделении и чуть ли не на всем аванпосте. Я понимаю, почему он смирно шел и почему не сопротивлялся. Нам просто нельзя. Запрещено. Невозможно. Мы обязаны слушаться любого человека беспрекословно. Но никогда... Никогда не было такого. Да, знаю, бывает, но только с другими. Не у нас тут. И обычно довольно грубый мистер Чикане сейчас жалеет своего подчинённого, как маленького. Если бы со мной почти случилось нечто настолько мерзкое, я бы тоже хотел, чтобы меня пожалели. Люди... Красивые, да. Но вязка... Ни за что. — Этот метод внесён в официальный реестр и обязателен к использованию, — пожал плечами мистер Роланд, покидая комнату для вязки. Навонял там собой, разрушил ту атмосферу уединения, которую наши же дрессировщики так долго для нас создавали, чтобы у нас было удобное и укромное местечко. — Обязателен? — прорычал мистер Чикане, медленно поднимаясь. — Обязателен? А хули ж ты не начал со своих, а? Они бы тебе быстро хуй на нос накрутили, да? К моему мелкому полез, сучара! Действительно, новое поколение не выглядит... Покорным. И они такие здоровенные, силой не завалишь. Опытные дрессировщики, как мой, умеют ставить на место, но только с помощью эффекта неожиданности. — Тихо, тихо, — Митч придержал разошедшегося коллегу, — никто не хочет на гаупт-вахту, верно? Просто я вот прямо сейчас разрешаю своему отделению сопротивляться подобным поползновениям и защищать других от них. — И докладывать сразу! — воинственно прибавил мистер Чикане. Это хорошо. Это уже внушает надежду. Вряд ли кто-то из наших решится оказать физическое сопротивление, но убежать всегда можно. — Я просто делал свою работу, — снова совершенно безразлично пожал плечами тот, с кем явно не будут здороваться ещё месяц-два. — В моем отделении?! — снова взвился дрессировщик, но сам едва не пострадавший четыре нерешительно потянул его за руку. — Не смей даже приближаться больше, уебок! Так они и разошлись — спокойно-недовольный мистер Роланд ушел в одну сторону, бурно-недовольный мистер Чикане с четыре в охапке гневно потопал в другую. — Очень нехорошо, — вздохнул Митч, когда мы остались вдвоем в секции коридора, — передай нашим и за снежком своим тоже пригляди. Я смутился, потому что, ну... Неужели так хорошо заметно? Хотя, уж по одному хвосту можно было бы понять, а Митчелл так хорошо нас всех знает. — А како-уй он? — тихо спросил я, опускаясь на пятки и прикасаясь к запястью человека. — Снег. Я никогда его не видел. Смутно представляю себе, что это что-то белое и холодное, как мороженое, но моя жизнь проходила в лаборатории, а потом в жарких джунглях. — Ледяной и мокрый, — улыбнулся Митч, отыскивая запись и показывая мне укутанные белыми шапочками деревья, — мягкий и пушистый, можно слепить что-нибудь. Когда я был маленьким, мы несколько лет жили на холодной планете, снег всегда так сильно блестел, что можно было ослепнуть, — да. Посыльный точно снег, — прибери там немного, ладно? Я не буду заходить. Кивнув, я отстал от человека и вошёл в комнату. В ней всегда возбуждающе пахло вязкой, этот аромат впитался в подушки, в низкую кровать на двоих, даже будто бы в пластик стен. Комендант заботился, чтобы тут всегда была вода, смазка и салфетки — единственная хорошая черта коменданта. И то, наверное, благодаря дрессировщикам. Но теперь тут разбросаны подушки, опрокинут столик и довольно резко и заметно пахнет человеком и страхом, и только время избавит от этого запаха, потому что открывать дверь и проветривать просто кощунство. Тут всегда полумрак, слегка душно, кровать предательски и очень интимно тихонько поскрипывает — мы специально ослабили одну из ножек. Я вернул столик на место, расставил на нем бутылки с водой, тюбики смазки и упаковки сухих и влажных целлюлозных салфеток. Подушки небрежно побросал на кровать — от порядка в них толку не будет. Но я хочу, чтобы тут не было посторонних запахов, когда приведу сюда белого. Хочу, чтобы мы оба были спокойны и расслаблены. Хочу этого поскорее. Покинув комнату, я вдохнул поглубже прохладный чистый воздух в коридоре и едва не поперхнулся им — мисс Кэрри наклонилась поднять бутылку, прикрывающую сканер на пороге. Я не успел ее окликнуть, дверь открылась. Девушка с огромными от удивления глазами на побледневшем лице отвернулась от проема и молча шагнула в сторону. — Ну-у вы не слышали, что-у ли, аву, — проворчал я, осторожно отбирая у нее бутылку и ставя на место так, чтобы не заглянуть в нашу комнату. — Мы сцепи-ай-лись, — пропыхтел один под тихий шорох закрывающейся двери. Видимо, пытались что-то сделать, чтобы прикрыться, теперь замучаются обратно укладываться. Но вообще, Митч им за это вломит, если узнает, потому что вязаться с узлом запрещено за сутки до патруля. — Извините их, аву, — опустившись на колени у необычайно тонких ног девушки, я снова подлез макушкой ей под руку, — бу-утылка не даёт двери случайно-у открыться, аву. — А я думала, мусор разбрасывают, — усмехнулась мисс Кэрри, почесывая меня за ухом, — а что, вам не разрешают закрываться? Я покачал головой и прижался виском к ее боку. Такая теплая, вкусненько пахнет, и маленькие пальчики такие нежные... За нее хочется умереть. Услышав твердую походку нашего дрессировщика, я спохватился. — Только-у не говорите Митчу-у, аву? — тихонько попросил я. А то влетит парочке и за сцепку, и за неосторожность разом. — Аву, — с улыбкой кивнула медик. Как и все люди, она издает этот звук неправильно, слишком плоско, но у нее получилось так мило... — Что это тут за метёлка, — усмехнулся Митч, подставив щиколотку под удары моего умиленно виляющего хвоста, — ты разве не знаешь, что белому пока дали отдельную комнату, которая в коридоре С вторая справа? Не знал, да и не мог знать, но добрый и заботливый дрессировщик узнал и сообщил мне. Может, просто не хотел, чтобы я болтался один, пока отделение проводит время парами. Но я всё равно вскочил и благодарно лизнул его в смешное лысое и маленькое ухо. На меня рявкнули, чуть не отвесили воспитательный подзатыльник, но это все в шутку. Да, он не любит наши мокрые проявления нежности, но никогда не отвергает их, знает, как для нас это важно. Я примчался, сам не зная, с какой целью, в нужный коридор и как раз застал белого выходящим из комнаты. Его личной комнаты, где будет спокойно и уединенно. Он нерешительно вильнул хвостом и опустил взгляд и уши, будто я ему неприятен. И это было бы очень плохо. — Я как раз хотел, аву, у-узнать, чем ваше отделение планиру-ует... Извини, я тебе не нравлю-усь, но-у твои дру-узья... Видимо, мои взгляды были неверно истолкованы. Он бормотал, нерешительно переминаясь на очаровательных белых лапах, даже когти полупрозрачно-белые. Я вдруг почувствовал себя пыльным и грязным в верной серой шкуре. — Проблема не в том, что-у ты мне не нравишься, — прошептал я, отчего-то волнуясь, как перед первым свиданием, сделал шаг к нему, — ты нравишься мне слишко-ум сильно-у, — мы оказались в точности одного роста, и я почти коснулся кончиком носа его носа, чувствовал его учащенное дыхание на морде, даже почти ощущал взгляд темных кровавых в тусклом свете коридора глаз, — хочу-у повязать тебя прямо-у сейчас. Белый нерешительно замер, будто бы удивленный таким открытым предложением. И медленно лизнул меня в рот горячим языком. Я начал сдирать с него форму ещё в коридоре. Времени загораживать сенсор не было, да и нечем, да и кто войдет? Смазки вот нет, это уже проблема. Прижав белого к стене грудью, я опустился на колени, ухватил нервно мельтешащий хвост и аккуратно поднял, прижал ладонью к его пояснице, надавил. Посыльный послушно прогнулся, и я почувствовал, как от возбуждения набухают слюнные железы под языком. Стараясь не поцарапать клыками нежное место, я лизнул сразу же дернувшуюся дырочку. Член сам по себе мокрый, так что и без смазки обойдёмся, если сейчас хорошо вылизать. Но, похоже, я у него первый. — Рашшла-убь, — получилось невнятно, но сам он не понимал, что будет больно, если сейчас не войдёт хотя бы кончик языка. И под рукой ничего нет подходящего... Тот, кто умеет, легко принимает и без дополнительных упражнений, но он весь зажался. Отпустив хвост, я сжал плотные ягодицы, немного развел их в стороны. Неугомонный белоснежный хвост елозил мне по макушке, а его хозяин так довольно и просительно поскуливал, что терпения оставалось все меньше и меньше. Все же пропихнув самый кончик языка, я облизнулся, смачивая его получше, и повторил. Сойдёт. Куснув напоследок аппетитную ягодицу, я встал, прижал реактивный хвост к своему бедру и как можно мягче толкнул член внутрь. — Нет, нет, сто-уй! — заскулил белый, весь сжимаясь и впиваясь когтями в стену. — Не так, пожа-аву-у-у... Но я хотел узел... Ладно, что поделать, ведь это его первый раз. Он улёгся на узкую койку, приподнялся на локте и так призывно развел ноги, что я просто не смог больше ждать. В этот раз я вошёл полностью. Туго, медленно, но не сухо и, кажется, не так уж и больно для белого. Член тек, из пасти тоже капало ему на грудь. Я облизывался, когда вспоминал об этом, но в голове все плыло от его захлебывающихся стонов. Такой юный, такое красивое белое тело, без шрамов и чужих меток. Такая чудесная шея, будто созданная для моих клыков. — Я-у по-умечу-у тебя-у, — предупредил я. Но ждать позволения не стал — пометил бы, даже если бы он сопротивлялся. Метить с кровью запрещено, поэтому я кусал лишь до синяков. Вернусь из патруля и обновлю. Снежок самозабвенно вылизывал мои плечи и шею, жался ближе и тёрся членом о мой живот, а потом вдруг и сам укусил. За плечо, не слишком сильно, да и спрячется под формой. Вот как, маленький собственник... Чувствуя, как набухает узел, я пару раз ещё толкнулся, продирая им вход и заставляя белого тихо повизгивать, и вытащил член. Прижался им к его животу и сильно, медленно потерся, склоняясь ниже, почти укладываясь на него. Снаружи кончить очень легко, и мой милый альбинос кончил почти одновременно со мной. Я ласково вылизал ему шею, солоноватую и мокрую от пота и моих слюнявых возбужденных укусов. Заодно и убедился, что на мягкой белой коже следы проявляются быстро и ярко. — А у-у-узел? — простонал, кажется, совсем измученный посыльный, бессильно опуская раздвинутые ноги на кровать. Да, точно первый раз. В любой позе, кроме правильной, сцепка будет просто мучительной. — Только-у со-у спины, аву, — я лизнул его в рот и приподнялся. И лопатку кольнула слабая боль. Проверив пальцами, я обречённо вздохнул, — ты меня поцарапал. — Оу, да? Извини, — занервничал белый, заерзал подо мной, — тебе больно-у? Хочешь, залижу-у, аву? Не только в вязке неопытен, но и в жизни на этой планете... — Растения хищные, аву, чу-уют железо-у, — пояснил я, садясь на колени и оглаживая его испачканный слюной и семенем живот, — Митч меня приду-ушит. Но-у залижи. Бормоча извинения, он устроился у меня за спиной на коленях, но я потянул его за щиколотку, и он сел на свою чудесную задницу, обхватил меня ногами. Горячий мокрый язык ласкал царапины, собирая лишнюю кровь, и я закрыл глаза, поглаживая место, где ещё гладкое колено потихоньку переходило в пушистую белую икру, очень крепкую и сильную. Посыльный должен быстро бегать. Но не настолько, чтобы убежать от всех желающих его повязать. — Как ты, тако-уй красивый, остался девственником, аву? — спросил я, почесывая когтями его пушистенькую пятку. Вот ещё пару раз лизнет, и откинусь назад, пусть обнимет меня, сопит в ухо, чтобы я весь покрылся его запахом, его теплом... Белый дернулся и, судя по резкому вздоху, прикусил язык. Я решил, что на этом вылизывание можно и прекратить, отклонился, прижимаясь спиной к его груди и пристраивая затылок на жёстком плече. — Никто-у не считал меня красивым, — едва слышно прошептал он, нерешительно поглаживая меня по груди, — я всегда был самым мелким и слабым, аву, так ещё и альбино-ус. Это новое поколение... Самый маленький и слабый ростом с самых крупных мутантов нашего поколения. Хотя да, эти новые реально огромные. Повернув голову, я лениво и нежно лизнул его в уголок рта. — Ты ослепительно-у красивый, — так же тихо сообщил я, просто чтобы он знал, что я так считаю. В загривке завибрировал чип. Только не сейчас! Ну почему сейчас? Митч ведь сам отпустил меня сюда, почему сейчас зовёт? Вздохнув, я выпрямился, убрал с себя белые конечности. Даже не испачкался почти, значит, буду вполне прилично пахнуть недавней вязкой, без выставления этого напоказ. — Меня зову-ут, аву, — впихнувшись в форменный комбинезон, я вытащил из-под него гриву, — у-увидимся на у-ужине? Посыльный смущённо улыбнулся в знак согласия, почесал висок. — А можно-у... Аву... Можно-у бу-удет мне повязать тебя? — тихо пробормотал он, видимо, надеялся, что я не услышу. — Когда верну-усь из патру-уля, — пообещал я, наклонился и лизнул его в нос на прощание. Я люблю вязку, кто же не любит? И с узлом, и без. Метить только никогда никому не позволял, потому что, даже если принимал, не желал потом казаться другим слабым. У меня не было отношений, я не хотел принадлежать, потому и сам редко метил. Усмехнувшись, я потер метку на плече. Пусть. С ним — хочу. Вспомнив о царапинах, там же, на левой лопатке, я сразу растерял часть хорошего настроения. В нашей комнате никого не было, но в окно я увидел отделение на тренировочной площадке. В окно же и вылез, пошел к ним, стараясь не прижимать уши заранее. Один и четыре приседали. Судя по страдальческим гримасам один, виновник именно он, а четыре с ним так, за компанию из сострадания, хотя и он ведь участвовал. Сами дураки, знают же, что нельзя принимать узел перед патрулем. Хотя их косяк поменьше моего, могут и вообще не взять. А если не возьмут, я тут с ума сойду от беспокойства, у нас и так отделение неполное, а втроём они там как будут? — Я тебя отправлял, как порядочного, на душевный разговор, а ты, я смотрю, готов присоединиться к наказанным, — ухмыльнулся Митч, удобно развалившийся на скамье для работы с прессом. — Ху-уже, — честно признался я, все же боязливо прижав уши и сев перед ним по-строевому, — он меня поцарапал, — дрессировщик рывком выпрямился, нахмурился, и я заскулил: — только-у не ру-угай его-у, он ещё маленький, аву, не у-умеет, я нау-учу-у... — Да он-то мне похую! — цыкнул, перебивая, Митч, махнул рукой, будто хотел отвесить подзатыльник, но задел лишь отдельные шерстинки гривы. — Ишь, сразу защищаешь, блин... Дуй в медчасть, Кэрри что-то говорила про обработку ран, чтобы трава не чуяла. Бегом! — Аву! — подскочив, я развернулся и послушно побежал к главному входу в аванпост. Медблок с автохирургом был не самым лучшим средством спасения, но он все равно максимально близко ко входу, сразу после камеры дезинфекции, которая почти не используется. Теперь, когда мы выиграли медика, станет лучше. Жаль, что ее не было три года назад, когда два так нуждался в помощи. Он был... Он всегда был слишком смелым. Как говорил Митч, ещё и туповатым. Когда в патруле настала полностью безвыходная ситуация, он специально порезал себе руку. Мы выбрались только благодаря ему, вытащили и его, искусанного, облитого едкими пищеварительными соками. Даже донесли сюда ещё живым. А дурацкий автохирург высветил, что для обработки таких ран у него нет алгоритмов. Митчелл тогда чуть не всадил в него какую-то тележку, а два медленно умирал. Улыбался до последнего разъеденным лицом и говорил, что ему приятно видеть нас всех рядом. Человек не дал нам быть с ним в последние несколько минут, выгнал. Прощался с ним сам, просил прощения и... Плакал. Мы слышали, точно слышали. Но никогда никому не говорили. А теперь в медблоке, который он всегда обходил третьими коридорами, думаю, будет проходить все его свободное личное время. Тупой автохирург, погруженный в спящий режим, был отодвинут в дальний угол. На всех поверхностях, блестящих от идеальной чистоты, теперь были всякие бутылочки, баночки и инструменты. — Ой, привет ещё раз, — мисс Кэрри очень по-доброму мне улыбнулась, даже стало немного получше, — что-то случилось? — Я, аву, поцарапался, — осторожно переставляя лапы по скользкому и ужасно белому полу, я присел на указанный мягкий стул. — Когда успел? — хмыкнула медик, подкатила ко мне тележку с баночками и довольно жуткими на вид инструментами. Я смущённо опустил взгляд и расстегнул верх формы, стянул с плеча. — Ой... Ну ты даёшь! Меня ударили крошечным кулачком по все тому же плечу. Ощущение было такое, будто это была маленькая плотная подушечка. Как будто погладили. Девушки такие милые... Она промыла царапины кусачим антисептиком, а потом взяла неприметный тюбик и как выдавила, я аж рявкнул от неожиданности и чуть не вскочил. — Чего пугаешь! — вскрикнула мисс Кэрри, отшатнувшись и ещё раз стукнув меня. — Извините, аву-у, больно-у-у-о-учень... — простонал я, чувствуя, как жжется этот ледяной гель или что-то ещё густое. Хорошо хоть, что дрессировщика тут нет, он бы мне за напуганную девушку вломил похлеще, чем за узел. — Ну а что ты хотел, — проворчала она, снова придвигаясь, — это герметик, полностью запечатает ранку, но она и заживать не будет, так что, когда вернётесь, зайди ко мне, я его сниму. Я как представил, как больно будет выдирать его из живого мяса, аж заскулил. Да ещё и жгло так сильно, целых три царапины! Мне сказали немного посидеть, чтобы эта пакость застыла. Если все время будет так больно, я же не выдержу и зубами ее выгрызу уже к вечеру! Осталось придумать, как укусить себя за спину... — Рот открывай, — скомандовала мисс Кэрри. Я по привычке послушался, а она посветила фонариком и поскребла какой-то тонкой палочкой по зубам, — после патруля ещё всем отделением придёте ко мне на стоматологический осмотр, у тебя вот зубного камня много. Ой, зубы лечить... Ненавижу зубы лечить! Хоть из патруля не возвращайся... Надеюсь, Митчу тоже достанется, без послаблений. Проверив, как застыл герметик, она меня отпустила. Я застегнул форму и поковылял обратно на площадку. Ощущение, что что-то прилипло к плечу, очень мешало, но хотя бы жгло уже не так сильно. И все время хотелось почесать, но я не решался. Мало ли, если ещё не до конца застыло, сдеру, а потом меня будут хотеть сожрать с утроенной силой. Один и четыре все ещё приседали. Митч все так же беззаботно возлежал на скамье. А ещё появилось новое отделение — бегали под руководством своего мистера Роланда. Да уж, к таким здоровякам и я бы не полез, чего уж о человеке говорить... А меня заставили отжиматься, чтобы "проверить, как крепко держится герметик". Ужин посыльному достался уже полноценный. Он сидел с нами, и дрессировщик по этому поводу ничего не говорил, только мисс Кэрри бросала украдкой смущённые взгляды на почти неприлично расцвеченную метками шею такого же смущенного белого. Зато я был доволен — можно спокойно уходить в патруль, никто не покусится, если не хочет иметь дело со мной. А они вряд ли захотят, потому что я больше и сильнее почти всех, да и один и четыре всегда впрягутся. Я задержал Митча в коридоре, когда все пошли за вещами для вечернего купания. Сразу сделал самую умильную морду, на какую только был способен, сложил руки на груди, опустился на пятки и завилял хвостом. — Слушай, ну ты же уже здоровый волчара, что за щенячьи привычки, — закатил глаза человек, но не удержался и почесал меня за ухом, — ну, я присмотрюсь к нему, и ты тоже, а то возьмём, а вы разбежитесь, будет неловко. Вместо слов благодарности я лизнул его запястье. Он почти согласен. Мне не нужно больше присматриваться. А сам белый такой спокойный, что Митч не увидит в нем проблемы. Зато я смогу спать, обнимая его. И он не будет спать один. Нет ничего хуже сна в одиночку, когда не о кого погреться, не к кому прижаться. Митчелл уже парочкой прилюдных поцелуев заявил всем, с кем мисс Кэрри, так что сторожить ее кабинку не стал, спокойно купался сам. Мне так не хотелось смывать с себя запах снежка, запах нашей вязки, что я хотел не мыться вовсе, но грязным меня в кровать не пустят. Четыре заметил метку, но ничего не сказал, только улыбнулся. И они, и два всегда смущались, что у них отношения и счастье, а я один. Видимо, он решил, что теперь и я в отношениях. Ну... Да, так и есть. Ложась спать, я убедился, что место рядом со мной для ещё одного мутанта есть. Лежащие в серединке люди тихонько шептались, посмеивались, а потом заснули, обнимаясь. Это мило. Они красивая пара. Ничего. Скоро и мне будет, кого обнять. Я представил, каково белому там одному, на узкой кровати, и только вздохнул. К нему хотелось очень сильно, но Митч не разрешит. Да и спать отдельно от своих я тоже не смогу. На рассвете, тихонько собираясь, чтобы не разбудить девушку, мы все были серьезны и сосредоточены. Но по пути к стене, отделяющей маленькую безопасную территорию аванпоста от хищных джунглей, я позволил себе помечтать, что найду прекрасный белый цветок, совершенно безобидный и обязательно очень ароматный, и подарю его своему снежку, когда вернусь.