Рисуй на спине

      Чернила гелевой черной ручки легко скользят по краю страницы, закрашивая клетки причудливыми и под всеми углами обзора странными рисунками: воздушные шары, спроектированные неудачливым аэростатиком (или как зовутся эти люди), танцующие инопланетяне, имеющие в запасе больше восьми ног, и какие-то причудливые образы человекоподобных существ — правда, Медуза Горгона вышла откровенно… устрашающей. Значит, я лучший художник, чем можно подумать. Вывожу это безобразие исключительно для остановки мигрени, нарастающей от одной мысли о предстоящем выполнении домашнего задания — экран лэптопа, открытый на невообразимом списке дел, так и норовит затянуть меня в пучину филологических кошмаров. Собираясь в колледж, я не задумывалась о возрастающей с каждым днем нагрузки на мой ослабленной ленью и простотой жизни организм.       Хватит. Еще немного, и превращусь в унылую, но очень громкую, недовольную лужицу с несколькими хвостами из несданных рефератов и эссе. Перед окончательным решением приступить к исправлению своих проблем излишне реалистично представляю, как ко мне прикрепляют научно-популярные книги и вырванные из желтого толстого блокнота листы, исписанные красным маркером.       Несмотря на комичность создаваемого образа, я остаюсь довольна своей идеей по пути на кухню для очередной кружки кофе — он не помогает, но создает ощущение, что я все-таки над чем-то стараюсь, а не веду праздный образ жизни в обнимку с пледом и пессимистическим настроем. В свою защиту, мне ничего более и не остается. В конце октября резко похолодало: по ночам срывается редкий снег, тающий в то мгновение, что касается земли. Выходя из арендуемой квартиры к первому занятию, первое, что слышу — хруст ломающихся под ботинками луж, успевших покрыться тонким льдом.       Забывшись, дергаю плечом под свист вскипающего чайника.       Горячий капучино из пакетика, сверху посыпанный горсткой темного шоколада, определенно ведущим меня к неконтролируемому набору веса, разливается по организму приятной волной расслабления и позабытого в спешке счастья. Это совсем не концентрирует. Это совсем меня не волнует.       Стоит купить украшения к Хэллоуину — мой дом совсем не готов.       Стоит вернуться к социологии, чей крайний срок сдачи неумолимо движется к завершению.       Впрочем, мучить себя учебой приходится недолго — от бездумного чтения меня спасает звонок в дверь.       На пороге оказывается Лайя, крепко сжимающая в побелевших руках начатую бутылку вина. Как обычно приветствуя меня милой улыбкой и легким прищуром теплых глаз, она буквально вприпрыжку вбегает в мою скромную гостиную. В помещении стало светлее; у подруги настолько хорошее настроение, что, кажется, даже солнце решило наконец выглянуть из-за осенних туч за окном.       — Неужто Винсент поручил отреставрировать один из луврских шедевров? — выгибаю бровь в явном замешательстве и толике издевки, пока подруга, свободно расположившись на диване, блаженно пьет мой горячий напиток.       Лайя пылает страстью к искусству и реставрированию, но пока эта одержимость ограничивается лишь сглаживанием потертостей с портретов пожилых людей, некогда молодых и красивых. Люблю дразнить ее и наблюдать за нарастающей раздраженностью, но в этот раз она только отмахивается, бросив игривое «да ну тебя!».       — Агата, люди могут радоваться просто так, ты не знала? Вот, например, я сейчас безумно рада тому, что ты в этот раз не скупилась на сахар. Очень вкусный какао, правда!       — Мне бы твою жизнерадостность, — буркнув под нос, сажусь обратно за рабочий стол, понимая, что дедлайны сами себя не выполнят. Кипа бумаг вокруг, которая демонстрирует мои никудышные попытки в искусство, заставляет едко выпалить: — И это капучино, а не какао. Я просто добавила шоколад.       Подругу мой настрой явно застает врасплох, потому что следующие долгие пятнадцать минут тишину нарушает лишь редкое позвякивание ложки по стеклянной кружке в ее руках. Погрузившись в собственные мысли в середине чтения очередного материала по столь ненавистному предмету, не замечаю, как вновь потянувшись к черной ручке, я уже начеркала силуэт на обороте тетради. Смуглая кожа и аристократичное, вытянутое лицо, которое украшает взор темных глаз…       — Я узнаю себя.       Одергиваюсь от близости нежного голоса — горячее дыхание прямо над ушком — и спешно скрываю свое творчество ладонью.       — У меня правда плохо выходит.       — А мне очень даже нравится. И перестань бузить — морщинок меньше будет.       Усмехаюсь и деланно укоризненно смотрю на подругу, в глазах которой играет лукавый огонек. Как ей не улыбнешься?       — У меня не выходит рисовать. Либо бумага бракованная, либо я пропащая бездарность. Придется смириться.       Лайя сокращает между нами расстояние, заглядывая прямо в глаза.       — Явно не второе.       Ее губы совсем близко.       Растерянно спрашиваю, не находя слов:       — И что теперь делать?..       — А ты рисуй на спине, — икает и начинает смеяться, сама не понимая, что говорит. — Вот так.       Дотрагивается до меня, педантичными нежными движениями очерчивая позвоночник. Мурашки.       Бросает в холодный жар. Плавлюсь в нем.       Лайя обхватывает руками мои щеки, чуть надавливая большими пальцами на скулы — тупая несильная боль берет оборот на лице и спускается к шее, заставляет жадно глотать воздух, не имея возможности нормализоваться или хотя бы перестать отрывисто задыхаться. Кажется, теряю сознание при приближении ее лица. Нет ни шанса, ни времени на сопротивление.       — Тебе нужно расслабиться…       Розовая капелька впиталась в ямочку над ее верхней губой.       При поцелуе нахожу кислород.       Не контролируя себя, сразу подталкиваю Лайю на диван и нависаю над ней, опираясь коленями по бокам от нее — не могу себя пересилить, чтобы сильнее сократить расстояние. Она слишком нежна. Она слишком пьяна.       Но мы хотим этого слишком сильно.       Запускаю ладони ей под одежду, чувствую небывалое ранее тепло. Намного приятнее обычных объятий. Живот Лайи вздымается, опускается, и я, движимая интересом и непреодолимым желанием, наклоняюсь, целуя. Веду неразрывную цепочку, иногда кусая и смачивая языком кожу — она сразу покрывается краснотой и мелкими точками, но они быстро сходят, не запечатлевая собой мои чувства. До конца приподнимаю морковный свитер, со смесью радости и секундного недоумения не находя под ним бюстгальтера. Касаюсь рукой округлой небольшой груди, оглаживая ореолы сосков подушечками пальцев. Лайя прерывисто вздыхает и притягивает меня за запястье ближе. Мне тоже мало. У меня самой приятно сжимает внизу живота. Возвращаюсь к лицу, смазано целуя то в губы, то в щеки и иногда, промахнувшись, — в нос.       — Уверена? — не знаю, насколько взаимно безрассудство и безумство. Мы ведь никогда не…       Вместо простого «да» или обыкновенного кивка, напористо приподнимается на локтях, тем самым смещая меня назад. Перехватывает инициативу, меняя нас положениями: оказываюсь под ней так же, как до этого она подо мной, только с одним отличием — в ней больше решительности.       Лайя кладет указательный палец на мои губы, проводя по ним неровную линию. Последняя капля терпения канула в Лету. Ее руки поглаживают мне плечи, пробегаются по спине. Притягиваю за шею, вновь припадая к губам — на этот раз с большим рвением и страстью.       Лайя сплетает свои пальцы с моими. Я пребываю в неописуемой эйфории. То, что мы затеваем, вызывает небольшой страх и щекочет нервы.       Дружим уже год. Знаем почти все. И сейчас открываемся по-новому.       Смотрит так, что мороз по коже.       А тело у нее такое огненно согревающее.       Ощущение счастья ослепляет. Все внутри меня дрожит.       Лайя подцепляет футболку и скидывает ее с меня, уводя куда-то за поле зрения. Откидывает растрепавшиеся волосы назад и нежно кладет руку на шею, сразу после целуя в это место.       — А ты уверена? — языком по кончику моего носа.       Кивнув, пребываю в таком возбуждении, что едва могу дышать.       Запускаю пальцы в густые волны темных волос, оттянув их назад — так, с поднятой головой, Лайя кажется еще более секуальной. Наслаждаюсь сладким ароматом, что я дарила ей на прошлый Новый год — несколько яблочные нотки теперь навсегда останутся закреплены за ней. Невозможно оторваться.       Не могу понять, свет ламп золотистым отблеском отображается в глазах Лайи или это искорки от взгляда на меня?       С чистым смехом Лайя ставит колено мне меж ног, раздвигая те в сторону. Мягкие шорты не обязательно снимать — они достаточно свободны для непрерывных ласк, стоит их лишь отодвинуть в сторону. Лайя то и делает, охладевшими пальцами скользя к их кромке, забираясь под правую брючину. Откидываю голову на подушки, не сдерживая стон.       Подо мной так мокро. Невозможно не заметить.       Не оставаясь в долгу, тянусь к пуговице на джинсах, расстегивая, спуская их до середины бедер сразу вместе с бельем. Одной рукой придерживаю Лайю за спину, другой — ласкаю низ живота, неумолимо быстро спускаясь к промежности. Останавливаюсь, ловя написанное на ее лице непонимание. Смачиваю указательный и средний пальцы слюной и возвращаю их на половые губы, начиная с медленных поглаживаний.       Расслабленно напрягается.       Закатывает глаза, прикрывает их длинными ресницами.       Отдается со всем азартом. Отвечает, размазывая влагу через ткань моего белья и сразу после — проникает под него, повторяя мои движения.       Захватывает дыхание.       Каждый изгиб тела Лайи кричит об удовольствии, томном ожидании разрядки: выступающие ключицы почти незаметно ходят в такт редкому дыханию, молочная кожа покрывается испариной, губы изгибаются в тонкую линию.       Идеал нежности.       — Мы просто рехнулись, — с таким мнимым отчаянием, что у меня сжимается сердце.       Кажется, она увидела ошибку во всем происходящем. На мгновение пугаюсь, замираю. Но вновь возвращаюсь, когда она нетерпеливо начинает покачиваться на моих пальцах и после толкается на них с шумным выдохом. Тыльной стороной задеваю клитор, постепенно ускоряя поступательные движения, усиливающие свой эффект от плотного обхвата мышц внутри девушки, чье тело отзывается на каждое касание: выгибается навстречу, от скользящего между грудей языка, вскрикивает от легких покусываний.       Я сама быстро оказываюсь на пике. Теперь из всего существующего в мире чувствую только её пальцы, аккуратно и одновременно с толикой грубости доставляющих меня на воздушные небеса.       Не открываю век, слыша, как наши стоны становятся громче, слаще.       В голове становится пусто. В сердце — до боли заполнено.       Колкие судороги поднимаются от центра сладкого удовольствия к животу и дальше — к глотке. Уже не могу ничего, кроме хрипов.       Щеки Лайи, содрогающейся на мне, покрываются лихорадочной краской.       Грудь подпрыгивает.       Ноги сжимаются. Мы бы упали, если бы уже не лежали.       Почти одновременно (я заканчиваю немногим позже) в наших телах зарождается убийственная волна удовольствия, красной вспышкой проносится перед глазами, отбрасывая нас назад, заставляя улыбаться и ощущать покалывание в пальцах.       Слышу только биение чужого сердца. Только дыхание с задержками. Только не знаю, своё ли.       — Видишь, я все-таки немного понимаю в искусстве, — самоуверенность Лайи и почти выветрившийся из крови алкоголь — спонсоры нашего вечера.       Мы быстро отходим, но не расцепляем рук, не отстраняемся.       Это так необычно.       Хочу отметить, что такая живопись мне по душе.