Искусственный мир.

Тихий ход часов нарушал тишину, ставшую главной в мрачной обстановке этой квартиры за годы одиночества. С каждым тиком все пространство вокруг будто пожирало, завладевало даже физическим телом, все глубже-глубже-глубже вгрызаясь. До души далеко, эти глупые вещи, которые, вообще-то, чисто символичные и существует только в поехавшем сознании Профессора Ринко, никогда до нее не доберутся. Как иронично, ведь она столько времени пробыла в том месте, где до этой самой «души» добирались физическими методами. А все для чего? Наверное, чтобы понять, что же движет нами во время кризисных ситуаций. Это, конечно, не вся правда, но, отчасти, кажется, да. Длинные черные ресницы резко разграничивают реальность и ее воображение. Только закрой глаза, как шепчут ей навязчивые мысли, так сразу станешь счастливой. А так ли работает это? Была бы она счастливой, если бы этот мир работал так легко? Каждое ее желание, каждое слово. Если бы они могли появиться в реальности прям пред ее ногами по одной только прихоти, было бы ей легче жить? Возможно, но глупо об этом задумываться. Многие вещи по своей природе невозможны, никак не могут быть привнесены руками человека. Только вот он, почему-то, мог. Почему-то создал новый мир, почему-то запер там тысячи живых людей. Почему-то бросил ее одну, почему-то не хотел бросать до конца. Как его понимать? А никак. Можно только посмеяться над собственной глупостью, над собственным неумением удержать в своих руках долгожданное «счастье». А каково оно? Каково это «счастье»? Что за странная вещь, обозначенная людьми и ими же потерянная? Ты понимаешь, когда ощущаешь его, но вот его потерю можешь не замечать годами, продолжая лживо улыбаться самой себе. Как грустно. Какой грустный весь этот мир. Раньше кто-то замечал это? Наверное, это замечают все, когда дыра в душе начинает ныть нестерпимой болью, заставляет все сильнее окунаться в собственные раздумья. И все ради того, чтобы приглушить эту тупую боль. Слишком многое в этом мире взаимосвязано. Противно. Половина ее тела на кровати, ноги свешены с нее. Не самая удобная поза, но сейчас чувствовать себя живой она может только в ней. Зеленые глаза блекнут от реальности, дыхание сбивается, не желая подчиняться быстрому ритму ускользающей жизни, а слезы, как на зло, не желают облегчить боль, скопившуюся под сердцем. Ну или прям в нем. Без разницы, боль-то не проходит от этого осознания. Ей, честно говоря, вообще наплевать где скапливаться, лишь бы страданий принести побольше. Вот и все. Кажется, она уже бредит. Даже сквозь дымку помутневшего взора она четко видит этот привычный белый халат, тонкие ладони, как обычно спрятанные в карманах, белоснежную рубашку, которую он, к удивлению, успевал всегда гладить, что непонятно с его-то распорядком дня. Не видит той улыбки, которую он как-то очень редко показывал, а сама улыбается. Чему? Неизвестно. Только вот тех карих глаз она не видит. Тех глаз, в которые когда-то влюбилась как девчонка. А может она и осталась той самой влюбленной девчонкой? Как глупо.        — А ты не меняешься. — но его голос звучит так отчетливо, так сильно бьет по ушам этой родной отдушиной. Ринко зеленый взгляд тупит вперед, ведь поднимать его смысла нет. Одно неверное движение, и даже это помутнение ее уже не здравого рассудка пропадет. А чтобы окончательно не сломаться, придется поговорить с выходками своего подсознания.        — Личность человека окончательно сформировывается к совершеннолетию. Мне, к сожалению, уже намного больше. Или к счастью. — она хрипло посмеивается, удивляясь своему же голосу. Отчего ей так страшно? От того, что стоит ей закрыть глаза и он пропадет? Но он ведь и так мертв. По больному сердцу ножом водить бесполезно.        — Твои аргументы слишком точны. Ты ничего не оставляешь мне на ответ. Так нечестно, Ринко. — он даже, вроде, улыбается. Своей дурацкой спокойной улыбкой. Своей такой любимой спокойной улыбкой. Все еще стоит напротив, все еще такой настоящий. Как реалистично над ней издевается ее организм. Удивительно.        — Я совсем выжила из ума, раз разговариваю с галлюцинацией? — Кодзиро со страхом поднимает глаза вверх. И правда, улыбается ведь. Что-то там внутри так сжимается от этой улыбки. Душа ли это? Отголоски чувств, которые и довели ее до такого состояния? Или все сразу?        — Я жив в твоем подсознании, значит, не такая я уж и галлюцинация. — голос спокоен и рассудителен, как и всегда, впрочем. Сколько бы она не задавала этот вопрос, никогда не находила ответа. А почему он? Почему он завладел ее чувствами? Только она сама и может дать ответ. Но как-то не хочется, если говорить честно. Очень иронично.        — Я устала, Акихико.        — Я знаю. Ты всегда нагружаешь себя непосильной работой, а потом ломаешься. Поэтому-то я и сделал вывод, что ты уже никогда не изменишься.        — Не зря тебя называют гением.        — Разве меня так называют? Это льстит.        — Я тебя никогда таковым не считала. Мечтатели всегда достигают своих целей, неважно как, неважно какими средствами и действиями. Таков уж закон этого мира. Иронично, не находишь?        — За это я и полюбил тебя, Ринко. Глаза закрыты. Она протягивает руку вперед, ведь сейчас ей жизненно необходимо прикоснуться к нему, вновь ощутить ледяное тепло, исходящее только от этого человека. Слов мало, улыбки мало. Когда она стала такой эгоисткой? Наверное, когда встретила в той проклятой научной лаборатории Каябу Акихико. Да, точно. Именно тогда. Тогда, когда наконец почувствовала себя нужной, почувствовала себя любимой. А долго ли это длилось? А черт его знает. Воспоминания туманны, действия недолговечны. Пелена рассеивается, взгляд вновь четок. Его больше нет. Пора бы принять это.