I didn't know I had a dream

Учительница Бинхэ такая красивая. В своих снах Бинхэ, непобедимая королева демонов, становится тем, кем хотела быть всегда — любимым человеком своей учительницы. Эта для неё роскошь — вернуться в прошлое к единственному человеку, которого она когда-либо любила, вновь услышать её голос, красть её взгляды, служить ей. Её сон один и тот же, всегда. Обычное утро, припорошенное росой, на пике Цинцзин среди тысяч других, золотое и свежее. Бинхэ идёт мимо бамбуковых стволов, нервно поправляет непослушные пряди и сжимает в руке корзинку с любимыми блюдами её учительницы. Ей легко готовить для неё каждое утро, для Бинхэ — это чрезвычайно приятная рутина. Есть что-то в пустой кухне, что наполняется жизнью и звуками, паром, шипением сковородок, пряными запахами. Бинхэ вкладывает частички души в каждую миску варёного риса, каждую щепотку приправ. И это того стоило. По глазам Цинцю, зелёным как молодая трава, Бинхэ часто понимала, что нравится её учительнице, а что нет. Многие вещи, о которых она не говорила вслух, хоть они и были так очевидны, Бинхэ читала именно в них, ведь только их Цинцю позволяла видеть из-за расписных вееров. Бинхэ терпеть не могла эти веера всю свою жизнь. Она никогда не забудет как мерзко получать ими удары по пальцам во время уроков каллиграфии, как дрожали от боли пальцы, что еле могли удержать кисть. По спине дерево тоже било больно, хлёстко и жестоко. — Выпрями спину. Ни одна девушка не будет так сидеть за столом. Не позорь эту достопочтенную учительницу. Бинхэ и не смела помыслить такого предательства: всегда следила за собой, держалась скромно, смиренно исполняла все наставления. Если бы она могла, то целовала бы землю у ног Цинцю, не обращая внимания на осколки разбитых ею в истерике фарфоровых чашек и блюдец. Всё, лишь бы угодить ей. Готовить — самое малое, что она может сделать. Одна мысль о том, что Шэнь Цинцю нравится её готовка, делает что-то необъяснимое с её сердцем, ведь от чего ещё оно может биться так быстро? — Бинхэ, спасибо за завтрак, — часто благодарит Цинцю, когда Бинхэ приподнимает ткань полотенца. Запах стоит на всю комнату, а Бинхэ видит только листья травы в глазах напротив и довольные, совсем маленькие, морщинки у глаз. Цинцю откладывает веер, с громким и привычным щелчком складывая его, и тянется длинными пальцами к палочкам. Даже такие обыкновенные движения у неё выходят изящно, а Бинхэ лишь остаётся не сводить с неё глаз. Она готова смотреть на учительницу всю жизнь — это будет честью для неё. Бинхэ будет счастлива, если учительница лишь взглянет на неё в ответ. Даже если Бинхэ придётся ждать десятки лет, сотни, тысячи, даже если Цинцю никогда не перехватит её взгляд, Бинхэ никогда не перестанет надеяться. Украдкой наблюдать за тем, как ест её учительница, как она пытается скрыть удовольствие от приятного вкуса своих любимых блюд — было у Бинхэ любимой частью дня. Различать отблески светлых эмоций, которых в последние два года стало намного больше, сквозь её нефритовую маску приносило Бинхэ несказанную радость. Она счастлива, пока счастлива её учительница. Поначалу было так странно больше не чувствовать зависти и холода, что всю жизнь преследовали Бинхэ змеёй, куда бы она не пошла, но как только улыбка коснулась губ учительницы тогда, в карете, она поняла, что, возможно — очень маловероятно — есть всё же человек, который сможет этот холод отогнать. Есть человек, которому она дорога. Ей остаётся лишь быть благодарной за эту доброту и не просить о большем, но она хочет, так хочет. Хочет, чтобы Цинцю гладила её по голове, улыбалась ей, смеялась, держала за руку, чтобы звала так нежно, чтобы покрывала собой, чтобы... — Бинхэ, — зовёт её Цинцю неожиданно. — Ты не ешь. «Вам правда так нравится моя еда?» — думает Бинхэ. Вроде бы ели они одно и то же, но Бинхэ не сильно понимала, что такого особенного в приготовленных ею закусках. Она пробовала их сама и часто что-то ела во время приготовления, но не понимала удовольствия Цинцю. — Извините эту ученицу, я просто задумалась. — Всё хорошо. Покушай. Осторожно улыбнувшись в миску, Бинхэ продолжила есть и в итоге доела быстрее, чем Цинцю, которая продолжала смаковать каждый кусочек, так сильно она любила блюда Бинхэ. Когда Цинцю наконец отложила палочки, женщина вновь позвала свою ученицу. Вздрогнув, Бинхэ резко подняла голову, отчего у неё из хвоста чернильной чертой выпала прядь, которую она всё утро пыталась заправить обратно в причёску. Не успела Бинхэ потянуться туда руками, как это сделала учительница, тихо причитая о её несносных (но таких чудесных) волосах. Пальцы Цинцю аккуратно поправили прядь и мягко, как перо, коснулись лба Бинхэ, а там и щеки. Поняв, что позволила себе слишком много, Цинцю уже хотела отдернуть руку, но тёплая рука Бинхэ, легла на ладонь учительницы и только крепче прижала к себе. — Учительница. — Бинхэ... В комнату через окна изредка залетали листья, которые срывал с ветвей проворный ветер. Они падали на пол, на застеленную кровать, на освещенные молодым солнцем волосы учительницы. Бинхэ резко потянулась вперёд, сокращая расстояние и прижалась своими губами к губам Цинцю. Она знала, что получит отказ, она знала, что от неё отвернутся за её дерзость, за оскорбление чувств между учительницей и ученицей, накажут, выгонят из школы... Только вот она не знала, что всего этого не случится. Что Цинцю крепко зажмурит свои невозможные глаза, раскроет губы, впустит, зароется всей пятерней в кудрявую гриву и прильнёт ближе, ближе, ближе... Любовь к Цинцю заполняла всё естество Бинхэ, ей было так сложно дышать, но оторваться от чужих губ смерти подобно. На языке — вкус завтрака. Теперь Бинхэ понимает, почему Цинцю так нравится. «Вкусно. Правда вкусно», — думает она, пока сжимает руку Цинцю и мучает её губы. — Бинхэ, — шепчет Цинцю, прерывая. И улыбается. Бинхэ обычно просыпается именно на этом моменте. Сегодня не было исключением. Так же как и просыпаться в слезах, прижимая кончики дрожащих пальцев к своим сухим губам. Накидывая на плечи верхние одежды, Бинхэ выходит из своей комнаты и идёт сквозь глубокую ночь по путаным коридорам дворца Хуанхуа прямиком к учительнице. Она была у неё всего пару часов назад, но этого оказалось мало. Бинхэ всё так же скучает. От резкого движения ладони Бинхэ распахиваются двери в холодный зал. — Учительница, простите эту недостойную ученицу за поздний визит. Учительница Бинхэ всё ещё самая красивая, даже если жизнь больше не теплится свечой в её теле. На её нефритовое лицо падает лунный свет, а Бинхэ смотрит на её ресницы и берет её руку, такую холодную, в свою. — Эта ученица уже давно простила свою учительницу, — произосит она, касаясь губами ладоней Цинцю. — Эта ученица бы простила вас даже если бы, вы убили меня. Моя жизнь не стоит ничего, если вас рядом нет. Вернись пожалуйста, я устала просыпаться в слезах. Я устала просыпаться в жизни, где больше нет тебя.