Неба мало

— Где император? — Сиань Ланг неторопливо встает и спускается по ступеням, подходя к сбитой с толку Хуа Мулан, озирающейся по сторонам и явно непонимающей, каким образом им с Бори Ханом всё удалось. Почти всё. — Отвечай! — Он занят, — почти не размыкая губ произносит Ланг. — Ты и твои войска опоздали. Вам не справиться. — Справимся. — Мулан держит меч на вытянутой руке, не позволяя ей приблизиться. — Я сделаю всё для этого. — Тогда, почему ты пришла сюда? Ко мне? — Сиань Ланг наклоняет голову, рассматривая юную воительницу. — Ты же у нас сама всё знаешь. Так действуй. — Мне нужна твоя помощь. — Вот как? — усмехается Сиань Ланг, вздергивая подбородок. — И что ты готова сделать, чтобы уговорить меня помочь? Может, на колени упадешь? — Не дождёшься, — бросает, как кинжал в цель, Мулан. — Тогда ты зря пришла! — злобно сверкает глазами Сиань Ланг. — Ты ещё можешь прожить жизнь достойно… — Мулан вдруг подходит максимально близко, опускает оружие и смотрит ей прямо в глаза, очевидно, надеясь хоть как-то достучаться. — Надо только захотеть. Помоги мне, и тогда… — …и тогда ты завоюешь славу для себя и всех ваших солдат, почет для своей семьи, и спасение Китая, но не для меня, — говорит Ланг, и, всё же не выдерживая зрительной атаки, отводит взгляд. — Я всё равно навсегда останусь угрозой. Которую захотят устранить. И любые исключения лишь подтверждают паршивые правила. — И какие же правила? — сглатывая, спрашивает Мулан. — А такие — люди боятся то, чего не понимают, и женщинам нет места… — Это не так! — восклицает Мулан, сильнее прежнего сжимая в руке меч. — Пожалуй, когда кому-то это очень выгодно — не так. Да — ты можешь продолжать верить в сказки, но мне уже поздно что-либо менять, — Сиань Ланг отворачивается и старается успокоить себя, чтобы не сорваться и порвать эту упрямую девчонку на куски. — Уходи, пока я даю тебе такую возможность. — Я не уйду, пока не пойму, почему ты даже не хочешь попытаться стать другой, — говорит Мулан, и Сиань Ланг что есть сил вцепляется выпущенными когтями в перила императорского трона. Трона, который оказывается слишком низок — никакого так долго ожидаемого удовольствия она не получает, восседая на нем, пока Бори Хан расправляется с последней преградой на пути к безграничной власти. — Повернись и посмотри мне в глаза, колдунья! И скажи, что ты слишком боишься неудачи, чтобы просто сделать первый шаг на пути к изменениям! Сиань Ланг зажмуривается и не может повернуться — она знает, что девчонка права. И от этого ей хочется взмыть высоко в небо и рухнуть камнем на землю. Кажется, она впервые признает свою слабость, не прикрываясь всякими отговорками, — вроде тех, что так любит слушать, словно сказки на ночь, Хан, — но показывать эту слабость Мулан в её планы не входило. И тогда остается только один выход — тот, которым она пользовалась бесчисленное количество раз и который всегда помогал — обратиться птицей и лететь куда-нибудь, на самый край горизонта. Бегство. Позорное бегство, не достойное воина. Истинного воина. Коим и является Мулан. Но не она. И, может, чтобы убедиться в том, что её мысли — правда, Сиань Ланг летит довольно низко, и замечает, как Хуа Мулан кидается за ней, как за последней своей надеждой, вскарабкиваясь на крышу императорского дворца. Когда впереди уже можно различить горящую дозорную вышку, Ланг вдруг видит, что рядом с ней плавно скользит в потоке воздуха феникс. За длинным хвостом с яркими перьями он оставляет едва уловимый след. След, на который, судя по всему, и ориентируется Мулан. И, возможно, тогда ей здесь делать совсем нечего? Сиань Ланг уже готова проклясть себя за эту ошибку, но что сделано — то сделано. Она почти бесшумно приземляется, опять превращаясь в человека. А Бори Хан слишком сосредоточен на мести, и не сразу замечает её — он привязал императора над огненной пропастью и теперь, упиваясь своим положением, рассказывает, как медленно и мучительно тот будет умирать. — …твой план скоро рухнет, как эта конструкция, — Сиань Ланг не понимает, что с ней — зачем она вообще привлекает к себе внимание, — ты не чувствуешь этого? — Что? — он оборачивается и смотрит на неё ошалевшими глазами. — Что ты здесь делаешь?! — Похоже, ты зря не поверил мне, когда я говорила, что тебе не суждено захватить и сломить столицу… — Да?! Так оглянись вокруг, псина! — перебивая, рычит Бори Хан, сделав большой шаг к ней и вытаскивая из-за пояса изогнутый меч. — Нет ни единого воина, способного защитить этого никчемного… Император же, наблюдающий за их перепалкой, остается поразительно спокойным, и даже не предпринимает попыток освободить руки от пут. Наверное, он тоже знает, что пока жива Мулан — жива и надежда. — Хуа Мулан здесь. — Сиань Ланг стоит на самом краю шаткой балки, что вот-вот рухнет. Но для неё это привычно — тот, кто умеет летать вообще редко обращает внимание на то, где именно он находится. — И она стоит десятка воинов. — Кто? Мулан? — хохочет Хан, опять угрожая ей скимитаром и опираясь мощным плечом на последнее уцелевшее подобие стены. — Она не помешает мне. Это же девчонка. — Она не девчонка. Она — женщина, — дергая крыльями носа, говорит Сиань Ланг, и, стараясь сохранить равновесие, делает шаг к Бори Хану. — Советую тебе запомнить… Договорить она не успевает — Бори Хан замахивается, и в следующую секунду слышится звук удара. Сиань Ланг шагает назад — быстро и широко, — насколько может. Вот только острый, как бритва, меч всё равно достает до неё — металлический лязг застревает в ушах — это её верные доспехи принимают всю ярость на себя. Она успевает превратиться в последний момент — падая и тут же взлетая. И уже тогда чувствует, что по перьям, где-то под самым горлом, течет что-то. Течет и капает вниз. Кровь. И дальше приходит страх — слишком неожиданно всё происходит. Махать крыльями становится трудно, в груди тяжелеет, и земля внизу, как ей кажется, расплывается. Ланг пытается сесть хоть куда-нибудь, чтобы перевести дух, но в схватке Мулан и Хан окончательно рушат вышку — они и сами теперь балансируют на узкой дощечке, висящей на веревочном тросе. Сиань Ланг уже теряет высоту и, бросив последний взгляд на сражающихся, и не верит — Мулан лежит на балке лицом вниз и не шевелится. Бори Хан подходит сзади и затем выбивает её оружие — одним пинком. Мулан, рванувшись вперед и почти упав, — туда, где всё превращается в пепел, — тщетно пытается поймать меч, но её пальцы «хватаются» за воздух. Это — последняя хоть немного четкая картинка. После перед глазами всё сливается в одно черное пятно — слабость усиливается, даже сложить крылья, чтобы спикировать и попробовать всё исправить, оказывается чертовски сложно, почти невозможно, словно у неё что-то с позвоночником. Словно её привязали к вертелу и теперь поджаривают над языками пламени — такая острая боль пронзает её. И краем сознания Сиань Ланг понимает — это стрела. Бори Хан выстрелил ей в спину. Одно радует — от неё больше ничего не зависит. И больше не надо задумываться над тем, каково это — летать, ведь она падает. Стремительно падает, вероятно, ещё быстрее, чем меч Мулан… При жизни не многие задумываются, что будет после. Сиань Ланг тоже не задумывалась. До того момента, как в её голове промелькнула всего одна мысль, — мысль о смерти, — заставляющая сжаться в сопливый комок всё то, что она обычно выставляла напоказ в битвах с врагами — своё эго. Тот внутренний стрежень, который затачивала, словно копье. Долгими годами. Совершенствуя мастерство и никому не позволяя жалеть себя. Но такой момент всё равно настиг её — она сама искала встречи с Мулан, чтобы поведать ей свою историю, и да — попросить сочувствия, не явно, — не вслух, — но внутренне крича о том, чтобы хоть кто-нибудь, хоть раз выслушал её, попытался понять и не отверг бы в дальнейшем только потому, что она не похожа на обычных людей. Вспышка. Ещё одна — ярче. Свет, который режет по глазам. Их больше нельзя держать закрытыми — больно. Где-то далеко будто гроза гремит — она слышит отдаленные удары. И затем — свист. Сиань Ланг открывает глаза — легче не становится. Голова готова расколоться на части. А своего тела она не чувствует вообще. Но первая мысль, которая приходит ей в голову — что этот свист и грохот — это празднование победы. — …очнулась? Сиань Ланг слышит голоса, которые перемещаются вокруг неё. Но повернуться или поднять голову, чтобы посмотреть на этих людей у неё нет сил. — …а сам не видишь?! — …а правда, что это — ведьма? —…как Хуа Мулан? — …ты спятил — ведьмой героиню Китая называть?! Сиань Ланг успевает усмехнуться и думает, что никогда прежде она не слышала столь приятных слов. Ей будто комплимент делают. И Мулан заодно. И впервые на душе становится спокойно. Через несколько дней она узнает, что её от верной гибели спас феникс семьи Хуа — в последний момент подхватив и не дав рухнуть в огонь. А затем — слезами вылечивший её раны. И неба вдруг станет мало. Оно вмиг превращается в крохотный клочок синевы, который когда-то пленил её настолько, что она выбрала жизнь в изгнании и одиночестве ради этого без конца ускользающего от неё ощущения свободы. Свободы в полете. Но сейчас, глядя на Мулан, собирающуюся домой, и так робко, но радостно улыбающуюся ей, — будто они не заклятые враги, а лучшие подруги с детства, а судьба просто на время развела их по углам, — Сиань Ланг понимает, что её впервые не тянет улететь, сбежав ото всех и вся, прятаться и ненавидеть саму себя за то, в чем она не виновата. — В твоей… деревне… — пытаясь говорить внятно и уверенно, на какую-то долю секунды она почти поддается панике и едва может закончить, — найдется… угол для меня? — Угол? — Мулан перестает улыбаться и морщится, будто это слово для неё имеет какую-то дурную окраску. — Может, дом? — У меня давно нет дома… — …ты сможешь пожить у меня первое время. — Хуа Мулан выпаливает это, явно не подумав. — …и я почти к этому привыкла… — Сиань Ланг заканчивает свою реплику, несколько удивленно смотря на покрасневшую до кончиков ушей Мулан. — Да, но… сейчас всё изменилось, — Мулан, ловко развязав узел, держащий своенравного Черного Ветра, закидывает попону на спину лошади. — Пора привыкать верить в лучшее. — …и готовиться к худшему? — нервно усмехаясь, спрашивает Сиань Ланг. Она чувствует себя глупо — так, как никогда прежде. И не знает, что с этим делать. — Вряд ли твои родители обрадуются, если ты… приведешь меня к себе. — Не проверим — не узнаем, — вздыхает Мулан. По одному её растерянному взгляду становится ясно, что несмотря на спасение Китая и императора, прийти к отцу с гордо поднятой головой она не может. — Ты ведь не передумала? — Нет, — Ланг качает головой. — Я вот, почему-то, думаю, что ты можешь передумать. — Передумать возвращаться домой? Сиань Ланг хочется сказать, что она имеет в виду этот сомнительный план — привести её, колдунью, в мирную деревушку, где каждый убежден, что такая сила у женщины — проклятие; что куда проще было бы для них обеих просто сбежать и жить как отшельницы, ведь будущее пугает слишком сильно, и неважно, насколько ты храбр в бою — перед будущим все равны, — но внутри вдруг что-то трескается, как стрела, недавно проткнувшая её, и она почти не слышит ответа Мулан на заданный самою ею вопрос. — …одна колдунья как-то сказала мне, что ложь губит хуже меча… И тут Сиань Ланг чувствует, как горячая, будто сам огонь, ладонь прикасается к её неприкрытой броней в виде птичьих перьев — возможно, впервые после выздоровления, — груди. — …а ещё хуже меча губит страх. — Мулан осторожно проводит тонкими пальцами по коже, вдоль тянущегося кривого шрама, оставленного острым клинком Бори Хана, и, наконец-то, убирает руку. Ланг задерживает дыхание, застывает как статуя, не моргая. — И это ты научила меня не бояться правды, какой бы она ни была. И сейчас, если мой отец не примет меня… даже если не примет… я всё равно должна вернуться домой, чтобы попросить у него прощения… — …наверное, это хорошо, что я так редко ошибаюсь, — тихо произносит Сиань Ланг. — Спасибо, что дала мне шанс удостовериться в этом.