Письмо на тот свет

«Привет, Беллами...» Кларк с силой сжимает веки, удерживая первые непрошенные слезы. Раны ещё свежи, а боль острее пера, которым она царапает пергамент. Судорожно вздохнув она продолжает выводить буквы. «Всё наконец закончилось, мы вернулись на Землю, со всеми всё хорошо. Октавия, Эхо, странная девочка Хоуп, Мёрфи с Эмори, Рейвен и Мэдди…» Почерк, обычно ровный точно печатный шрифт сейчас дрожит, а чернила размываются солёными каплями, растекаясь некрасивыми кляксами. Ну и что? Он поймёт её почерк во что бы то ни стало, распознал же он тогда в лесу брошенные ей орехи, понимал всегда с полуслова, с полумысли. Что сейчас изменилось? Может то, что он теперь на другой стороне и вовсе не получит её письма. Плевать. Она всё равно напишет, так же отчаянно, как и вызывала его по рации все шесть лет. «Все в порядке, — повторяет она и обводит эти слова несколько раз для верности, — теперь да». И снова медлит; что сказать дальше? Столько надо ему передать, о стольком попросить прощения, столько рассказать, а она медлит, закусывает до боли нижнюю губу вспоминая их «Вместе» совсем невольно, но память-стервятница клюёт в самое кровоточащее пока Кларк не знает с чего начать новую строчку и начинает с просьбы. «Беллами, передай, пожалуйста, привет маме и папе, скажи, что я по ним очень скучаю и попроси у них за меня прощение, никудышная у них дочь. Так и не смогла никого спасти, только сеяла смерть. Попрощайся за меня с Уэлсом, передай, что я простила его давным давно, передай ему «спасибо», он не заслуживал моего ужасного к нему отношения». Она снова оторвалась от письма, но уже смахивая слезы со щёк, чтобы те ещё сильнее не размыли свежие чернила. Реснички склеивались под солёными каплями стрелочками, которые мешали сфокусировать взгляд на желтоватом листке. Рукавом куртки растерев глаза и нос, Кларк с силой распахнула покрасневшие глаза, чтобы снова увидеть ужасный почерк. «Расскажи Линкольну, что Октавия наконец обрела мир и больше не держит в руках меч, только тяпку и обрабатывает ею грядки. Ты можешь себе представить? Она учит землян выращивать тыкву, рассказывает какая она вкусная и как её лучше готовить. И земляне слушают, кивают, смотрят на бывшую Бладрейну как на добрую тётушку О. Здесь больше нет ни землян, ни скай-крю. Мы наконец-то стали единым кланом, но в этот раз без угроз, смертей и врагов. Я уже отчаялась и верить, что такое возможно. Октавия сплотила всех, а Эхо помогает ей и с грядками, и с управлением в качестве левой руки, а справа, ничего удивительного, Индра. Боже мой, Эхо и Октавия работают вместе после стольких лет. Ещё несколько лет назад я бы рассмеялась в лицо тому, кто хотя бы предположил нечто подобное. И всё благодаря дочери Дийозы, — Хоуп. С нами на землю пришли и несколько десяток человек из Санктума: выживший из детей Габриэля, сам Габриэль, все, кто боится Шейхеду, пусть тот и умер в тот чёрный вечер. Они просто не могут жить там, где потеряли столько родных. А мы можем. Наши сильнее, потому что ты их воспитывал и вёл вперёд, пробивал верный путь, иногда забредая в дебри, но всё же... Если встретишь Санктумцев, расскажи им, что их дети вернулись домой. Передавай привет Монти и Харпер. Их сын продолжает дело отца, — помогает в сельском хозяйстве: за первую неделю на Земле он организовал систему водоснабжения и какую-никакую канализацию для всей деревни, вдохновившись инфраструктурой Санктума. Ах, да, он посадил водоросли в честь отца. Не завидую деревенским, их же невозможно есть. И всё-таки Харпер и Монти прекрасные родители, в отличии от меня. Мэдди отдалилась от меня. С того самого дня мы почти не разговаривали, теперь она много времени проводит с Октавией (она всё ещё её любимица, но это место шатко. Её подвигает «кто бы?» ты мог подумать, — Джон Мёрфи), Мэдди дружит с Хоуп, Эхо и нашей сладкой парочкой — Мёрфи и Эмори. Они ждут ребёнка. Мэдди уже ведёт себя как старшая сестрёнка, всюду помогая Эмори. Жизнь продолжается. Если встретишь Финна, передай, что я сожалею и расскажи про Рейвен. Она сильная и справляется со всем, а ребята её поддерживают. Она местная легенда; установила несколько десятков солнечных панелей за пару дней и теперь можно не мёрзнуть на холодной земле у костра. Рейес смогла найти и восстановить джип и рации. Она всегда была лучшей, лучше меня. На неё засматривается парень с Санктума, но Рейвен была бы не Рейвен, если хотя бы заметила его ухаживания. Что ещё у них нового? Если посмотреть, то всё! У них новая жизнь. Передавай привет Джасперу и Майе… а хотя, знаешь, не надо, они должно быть счастливы снова обрести друг друга и незачем им напоминать об убийце горцев. Они заслужили счастья. Для Лексы у меня нет оправдания за своё слабое сердце. Слабое и загнившее, забывшее, кто моя семья. Хотя даже не так… у меня не осталось сердца. Сначала я его потеряла на просторах бескрайнего космоса, а потом, в чёрный день, я собственными руками его прострелила там. На Санктуме. Ты говорил, чтобы выжить у тебя есть я, как голова, но на самом деле, это ты всегда был нужен мне, — как сердце. Без тебя я бы стала Алли-два. Ужасно звучит, не правда ли, зато правда. Если увидишь Маркуса, передай что ребята всё-таки построили детскую площадку для малышни. К этому приложил руку даже Мёрфи; я думаю ты понял почему. Здесь невероятно красиво. Помнишь день, когда открылась дверь челнока? Так вот, для меня каждое утро подобно ему, только не хватает девяносто восемь человек рядом, за спиной. Сегодня я снова ухожу из деревни, бог мой, да они даже название ей дали «PlusCenturia» — «больше сотни» с латыни. Даже смешно. Мне всегда удавалось спасти меньше сотни. Не знаю куда пойду, но мне же не привыкать бродить по миру. В этот раз мне никто прощения не даст, никто меня не остановит и ухожу я чтобы больше никого не отравлять своим ядом. Так будет лучше для всех. Без Ванхеды им лучше, спокойнее. Найду полянку в отдалении от всей жизни и буду писать. Рации то у вас, наверное, не ловят. Прости меня, Беллами, за всё и спасибо тоже за всё!» Дописав письмо с горькой улыбкой, сведёнными пальцами и искусанными губами, она строго осматривает бумагу на предмет ошибок, опечаток, может захочет ещё что-то написать между разбитых слезами строчек, но ничего не приходит в голову и она подписывает. Подписывает так, чтобы только он понял подпись, хотя даже малознающий прочитав послание быстро вспомнит, кто такая «убийца горцев» и «Ванхеда». Подписывает числом «100» с перечёркнутыми двумя нулями, с минуту думает и больше ничего не дописывает, никаких «Кларк Гриффин», тогда он сам вписал её имя, он и так поймёт, вспомнит тот список, а если письмо не дойдёт, то и не важно, верно же? Уверившись ещё раз в правильности письма и намерений она выходит на улицу, подставляя лицо под свежие струи осеннего воздуха. Уже холодает. Изо рта вырываются сизые клубки пара. Пальцы дрожат уже не от напряжения, а от холода, но всё же сворачивают пергамент в трубочку и подносят к огню, у которого греются несколько человек и с непониманием наблюдают за действиями девушки. А она поднимает заплаканные глаза к небу, проследив взглядом как ошмётки бумаги отрываются от листа и поднимаются в сумрачное небо. Туда, где он и все, кого она любит. Пепел точно долетит туда, куда рация не добьёт. Языки пламени обжигают пальцы, но Кларк терпит, терпит до самых последних секунд, когда зажатый между большим и указательным пальцами клочок испачканной чернилами и слезами бумажки остаётся в длину меньше сантиметра, тогда она разжимает их. Письмо, противясь земному притяжению, взмывает в небо, снедаемое последним языком пламени, и уже черный огарок подхватывает ветер и уносит на восток. Туда, где лес гуще, где раньше был Полис. — Наверное туда я и отправлюсь, спасибо за совет. Надеюсь, мы не встретимся снова. Живи с миром в золотых полях. Меня же ждёт огненная бездна за всё, что я натворила. Это её новый ритуал перед заходом солнца, после каждого дня; описывать всю встречающуюся природу и фауну, описывать в дотошнейших деталях, точнее и строже чем для биологической энциклопедии, чтобы потом сжечь, чтобы передать в самых ярких красках чего не увидел друг по её вине. Так она заканчивает каждый свой прожитый день без него, в одиночестве, холоде и с болью в груди. Только первые пару месяцев Кларк верила, что это болит сердце, точнее та дыра, что осталась после него, но когда от этого «сердца» пошёл раздирающий до крови горло кашель, Гриффин поняла, что путешествие по ледяной планете, холодная осень мстящей Земли, миллионы переживаний, новые и старые грехи и одиночество наградили её воспалением лёгких, которое она и не собиралась лечить. Горячий отвар корней и цветов алтея совсем немного унимали боль, позволяя погрузиться в полудрёму на несколько часов. Лечить кашель нужно было с помощью медикаментов из Ковчега, Санктума, а Кларк кичилась мысли о возвращении в Плассентурию, дичилась бывших своих же людей, своей семьи, ей противна была идея тратить на себя бесценные запасы лекарств. Нет. Она этого не заслужила. И вот однажды письма прекращаются. Она ушла тихо, во сне, в очередной раз попросив прощения у всех, перед кем чувствовала себя виноватой: сотней, скай-крю, землянами, горными людьми, жителями Санктума и Бардо. Уснула глубоко и крепко так, как не спала с самого приземления на челноке. ***

В голубых глазах отражаются бескрайние поля колосящейся пшеницы и золотой блеск солнца на ярко-голубом небе, зеркалится движение. Кларк быстрыми шагами мчится через всё поле, шурша колосками, приминая стебли, почти бежала, не веря глазам, ушам и ногам. Бежала, пока земля не исчезла под стопами. Мысль о всё-таки настигнувшей бездне пронеслась в светлой голове так же стремительно, как и сам полёт, но оказалась вытряхнута с той же силой, с какой было перехвачено запястье крепкой рукой. Что-то подобное уже происходило, давным-давно, точно в прошлой жизни. Страх в диком коктейле с радостью брызнул горячими слезами из глаз, губы искривили застрявшие в горле рыдания. Солнце заслонил силуэт; короткие тёмные кудри, широкие плечи и тёмный родной взгляд. — Прости, что не отвечал всё это время.