Вечность до Тир-Фради

Кто в юности верил, что наступит день, когда простые вещи — прогулка или спуск по лестнице — потребуют от него небывалых усилий? Совершенно определённо — не я. Теперь же, чтобы покидать мой дом на приморской набережной, мне необходимо опираться на трость. Ноги и спина подводят меня чаще, чем хотелось бы. Приморские районы контролируются стражей тщательнее всего по личному распоряжению принца д'Орсея, а контрабанда карается незамедлительной смертной казнью. Море — всегда представляющее огромную ценность — стало теперь неизмеримо важным ресурсом, и серенцы понимают это лучше, чем кто-либо другой. Соберись я куда-то ещё — наверняка не обошёлся бы без помощи охранников, которым я плачу достаточно хорошо, чтобы избавить их от помыслов о возможном предательстве. Впрочем, я редко отправляюсь слишком далеко. Не так много дел, которые требовали бы моего присутствия в городе, и нет причин, по которым бы я выбирался туда без всякого дела. Многих, кого я знал, погубил малихор — страшное бремя, от которого мы так и не нашли лекарства. Одиночество — горькая цена, выплаченная теми, кого не коснулся недуг. Здоровое же общество поглощено войной, на которой человеку вроде меня уместно быть лишь созерцателем. Воины Телемы по-прежнему идут в бой с именем Просветлённого на устах, а сожжение врагов в священном пламени — считается предпочтительней быстрого убийства. Что до внутренней жизни государства, нам приходится довольствоваться лишь слухами. Говорят, в сравнении с ересью Альянса предстоятели умалили значение прочих грехов. Посещения увеселительных мест не порицается более, хотя об этом до сих пор не принято говорить на службах. Сейчас Телема могла бы стать куртизанским курортом, разумеется, если бы её границы были открыты. Но это только слухи. Война оказалась благодатным временем для научных открытий. Я слышал, что во время одного сражения случился взрыв, разом убивший более двадцати человек — чего прежде не могла сделать ни одна стихийная ловушка. Шпионы сообщают, что Мостовой Альянс хочет обмануть силы природы и неба, и сделать собственную летающую армию. Но до этого я, наверное, уже не доживу. Огонь и порох поджидает людей на поле боя, интриги и коварство — в родном городе. Дом д'Орсей ослаблен, горожанам редко удаётся увидеть принца. Он появляется не чаще чем требуется, чтобы опровергать слухи о своей болезни и убеждать граждан Торгового Содружества, что им есть за что бороться в этой страшной войне. По возвращению на континент, я был во дворце всего дважды. Первый раз с докладом принцу д'Орсею, второй — для встречи архивариусом, которому передал привезенные из Новой Серены записи. Архивариус — достаточно молодой ещё человек господин Бастьен — посетовал на то, как мало сейчас проводится действительно интересных исследований, а затем пригласил меня посмотреть помещение, где проходили занятия юных наследников. И я, признаться, был удивлён увиденным. Старая классная комната была такой же, как годы назад. Я хорошо помню, как принц говорил, что превратит её в склад, а принцесса намеревалась сделать здесь ещё одну чайную. Быть может, они так и не смогли договориться, но скорее причина в том, что всем нам не чужда сентиментальность. Потому всё так же стояли там старые письменные столы, лежали в ящиках нетронутые перья и старые чернильницы, с засохшими в них чернилами. Висели на стенах циркули, линейки и карты. Каждое утро солнце заполняло пустую комнату светом, отражалось в меди колокольчика, звоном которого я когда-то обозначал начало занятий. Мне вспомнился давний разговор, окончание которого я услышал, подойдя к двери класса. — Как думаешь, там хорошо? — это был голос де Сарде, заглянув, я увидел, что они стоят у раскрытого окна и смотрят на небо. — Там, где дальше солнца, — уверенно отвечал д'Орсей. — Где ничего не изучил Альянс и Телема не осуждает волей Просветлённого. Вот там — хорошо. Да. — Сколько же туда добираться?.. Услышав моё тихое покашливание, они замолчали и поспешили занять места за столами. Спроси они меня о счастье в небесных далях — нашёл бы я ответ на их бесхитростные выдумки? Но они, разумеется, не спрашивали. Наше отплытие из Новой Серены, которое я предпочёл бы назвать бегством, проходило суетливо. Спешно носили поклажу в трюмы, не так тщательно проверяли принятый груз. Люди болтали, что не стоит возвращаться в этот гиблый город, умалчивая главное — даже вернись мы однажды, Новой Серены здесь уже не будет. Я смотрел на пустеющие улицы, на пробившиеся между камнями ростки, и вспоминал зелёный побег, который взметнулся по стене дворца наместника, ровно в тот момент, когда из здания вынесли последний из моих сундуков. Я уже немолод, и временами у меня появляется нелепое желание снова встретить моих учеников. Проходя вечером по набережной, я оглядываюсь — дымка стелится над водой, но я знаю, что не увидел бы его и в ясный день. Где-то там в месяцах пути отсюда лежит Тир-Фради — последняя упущенная надежда, потерянная для нас на годы и годы. Порою, из окна я смотрю на море. Когда небо затянуто туманом и я не могу видеть чистый горизонт, мне кажется, что остров ближе, чем то есть на самом деле. В свисте ветра мне слышатся крики островных птиц, а в морском бризе чудятся запахи неизвестных на континенте растений. Скрипит шаткая лестница — мне кажется — это мои ученики, поднимаются, чтобы в последний раз навестить старого учителя. Мне кажется, что глядя в их большие и всё ещё человеческие глаза, я спрашиваю, обрели ли они тот мир, о котором так страстно мечтали в детстве. И я всякий раз вздрагиваю, до сих пор не зная, какой из возможных ответов страшит меня больше.