Соловей

Среди соловьев Не Хуайсана есть один, который никогда не поет. Глава Ордена Не внимателен к своим птицам: каждая из них живет в просторной и чистой клетке, каждой хватает зерен и воды. Среди его питомцев есть птицы с прекрасными голосами, чьи трели превращают сумрачные залы Ордена в весеннюю поляну, полную чудесных звуков. Однако та, что занимает в своей золотой клетке самое почетное место, молчит. Гости Не Хуайсана не раз удивлялись этой странности. Как и все соловьи, этот — сер и невзрачен, и посреди дорого обставленного, торжественного зала смотрится… жалко. Когда кто-то спрашивает Главу Ордена Не об этой птице, он лишь улыбается своей загадочной улыбкой и отвечает, что этот соловей поет только для него. Это, конечно, не совсем так. Цзинь Гуанъяо, пойманный в ловушку из птичьих перьев и золотых прутьев, начинает петь только глубокой ночью. Эти печальные трели совсем не походят на звуки, которые издают другие птицы, и прочие соловьи смолкают, заслышав его. Не Хуайсан никогда не показывается в это время, лишь слушает, пока с первыми лучами солнца песня не стихает. Так просто было бы оборвать хрупкую птичью жизнь, никто и не узнал бы, как на самом деле умер Ляньфан-цзунь. В этом была бы даже своя ирония. Не Хуайсан и сам не понимал, отчего до сих пор этого не сделал — но душа его третьего старшего брата обратилась птицей, а не змеей, и он решил оставить ее себе. Не Хуайсан не жесток. Ему не доставляет удовольствия видеть чужие страдания, но он все равно смотрит, смотрит, и, конечно, слушает. Впервые соловей запел на следующую ночь после того, как Лань Сичэнь покинул Нечистую Юдоль. Цзэу-цзюнь всегда был удивительно слеп во всем, что касалось его младшего названного брата, но тут он как будто что-то почувствовал: посмотрел прямо на ту клетку и после уже не отрывал взгляда от маленькой серой птицы. Глава Ордена Не уже даже начал опасаться, что Лань Сичэнь каким-то образом обо всем догадался. В самом деле, самонадеянно было выставлять Цзинь Гуанъяо вот так, напоказ, словно свой величайший трофей. Однако вскоре выяснилось, что переживал он зря. — Почему эта птица не поет? Не Хуайсан едва заметно выдохнул, когда в конце совещания глава Ордена Лань подошел ближе и осторожно протянул вперед руку. Птица в клетке явно забеспокоилась от этого жеста. — Соловьи — очень пугливые птицы, эр-гэ. Наверное, он еще не привык. Лань Сичэнь поспешно отошел, но соловей от этого заволновался еще сильнее — крылья забились о золотые прутья, а клюв сомкнулся на решетке в бесполезной попытке вырваться наружу. Не Хуайсан накрыл клеть плотной тканью. — Я мог бы разбить твою душу на части, так же, как ты поступил с моим братом, — тихо сказал он птице, когда глава Ордена Лань оказался достаточно далеко. — Но вместо этого ты будешь жить здесь, в безопасности, и даже иногда сможешь видеть своего эр-гэ. Не испытывай судьбу. Черные глаза не выражают никаких эмоций, но Не Хуайсану все равно чудится, что в них застыла смертельная тоска. С тех пор Цзинь Гуанъяо перестал биться и лишь тихо сидел, дожидаясь возвращения Лань Сичэня. Сложно было сказать, что он чувствовал, ведь птичье сознание накладывало на душу свой отпечаток. Но он до сих пор узнавал их двоих и Лань Сичэнь тоже, казалось, что-то чувствовал. Не Хуайсан прекрасно видел, как он осунулся за недели, прошедшие с уничтожения храма Гуаньинь — на его обычную мягкую улыбку было больно смотреть. И все же рядом с птицей он снова ненадолго становился самим собой. Не Хуайсан какое-то время даже думал над тем, чтобы отдать ему соловья, но быстро отмел эту глупую мысль. Он не может так рисковать. Быть может, через несколько лет… Когда от прежней гнилой души Цзинь Гуанъяо не останется и следа.