Вспомни обо мне

— Не, я знал, конечно, что мой дворец памяти — тёмное место, но чтоб настолько… Накахара светил фонарём вокруг себя, пытаясь хотя бы определить, как выглядит комната, в которой он находится. Но кроме кафельного пола под ногами, ничего не было видно. — Э-эй, есть тут кто-нибудь? Только эхо тихо повторило его слова. — Ладно, глупый вопрос… Конечно, я тут один. Шаги отдавались эхом так же, как и голос; от зловещей, пугающей тишины звенело в ушах; ни намёка на окно или лампу не было, во всяком случае, на первый взгляд; оставалось только идти вперёд, надеясь найти хоть что-нибудь. Пройдя метров тридцать по полу, Накахара увидел красную ковровую дорожку, постеленную строго поперёк его движения. Немного подумав, он пошёл налево по дорожке. Смутно знакомый мужской голос, тихий, как бы холодноватый, высокий, звучавший откуда-то сверху, позвал Чую по имени. Он поднял голову, даже посветил фонарём вверх, но совершенно ничего не увидел. — Ты слышишь меня? — спросил голос. — Слышу, — ответил Чуя. — Я здесь только для того, чтобы задать тебе один вопрос, возможно, последний в моей жизни. — Задавай, — пожал плечами Чуя, пытаясь вспомнить, откуда он знает этот голос и кому он принадлежит. — Ты действительно хочешь моей смерти? — голос дрогнул, будто его обладатель… боялся услышать ответ. — Ну, смотря кто ты такой… — неуверенно ответил Чуя. — Ты не узнаешь меня? — удивлённо, почти шокированно воскликнул он. — Нет… — Тогда постарайся вспомнить, кто я и дай ответ. Я не могу назвать своего имени, придётся тебе догадываться самому. Голос замолчал и на все попытки Чуи узнать хоть что-то ещё старательно его игнорировал. В конце концов Чуя сдался и решил заняться собой, попутно думая о голосе. Освещая путь перед собой, он медленно, осторожно двинулся вперёд. Через десять шагов он увидел широкую лестницу, ведущую куда-то вверх; дорожка шла по ней. Идти было больше некуда, так что Накахара направился вверх по лестнице, и свернул направо, когда она кончилась. Пройдя ещё немного, Накахара добрался до узкого, короткого коридора, в котором, разумеется, не было света. На другом его конце оказалась ещё одна тёмная комната. Становилось не на шутку страшно… Накахара свернул с дорожки, идущей, как он подумал, к ещё одной лестнице и дошёл до стены. Здесь Накахара увидел чёрную деревянную дверь по высоте совсем немного выше его собственного роста; на верхней половине двери, почти полностью стеклянной, был нацарапан крест. — Это ещё что такое… Сколько Чуя ни пытался открыть или выбить дверь, она не поддавалась. Чуя услышал чей-то искренний смех, так же неизвестно откуда. — Глупышка Чу, — насмешливо сказал тот же голос, что разговаривал с ним на предыдущем этаже, — куда ж ты ломишься? Это всего лишь второй год твоей жизни. Почему, по-твоему, тут темно, как в закрытом погребе с вином и нет выключателя? Ты совсем не помнишь это время. Дойди хотя бы до начала действительно сознательной жизни, потом уже ищи нужное тебе воспоминание. — Я не «глупышка» и не «Чу»! — обиделся Чуя. Голос ответил только тихим смешком и снова замолчал, перестав отвечать Накахаре. На девятом этаже появился свет, и Накахара понял, насколько огромными были залы, как широки были все лестницы и какой красоты был дворец на самом деле. По пять чёрных дверей красовались с каждой стороны дорожки. Только одна из них, с левой стороны, ближняя к лестнице, отличалась от остальных тем, что вместо поцарапанного стекла на ней был яркий витраж в форме букета… кажется, чёрных роз? Чуя подошёл к ней; дверь открылась, пусть и не без труда, но полностью белая, хорошо освещённая комната за ней оказалась абсолютно пуста. Накахара вышел из комнаты, проворчав «что за глупые, несмешные шутки?» и ещё раз огляделся. Зал выглядел и вправду красиво: под высоким потолком висели три огромных люстры, видимо, хрустальных; на стенах тоже были светильники, по одному рядом с каждой дверью; красивые перила на лестницах блестели, отражая каждый лучик света от люстр; свободное пространство над дверями и под потолком было разрисовано красками; единственным недостатком, пожалуй, было полное отсутствие окон. Накахара, конечно, некоторое время постоял на месте, разглядывая зал, но вскоре недовольство, любопытство и непонятки вернулись, затмевая всю красоту дворца. — Эй, ты, как-тебя-там-зовут, что всё это значит? Я знаю, ты знаешь, как мне отсюда выйти и почему я здесь. Теперь моя очередь спрашивать! — крикнул Чуя в потолок, надеясь снова услышать таинственный, но такой красивый голос. — Чу, я… — Что? — Я умираю… Ты, видимо, так и не понял, кто я… У тебя почти не осталось времени. Спаси меня… — голос явно ослабел. Хорошая актёрская игра или реальная опасность? Чуя этого не знал. Единственное, что он понял о том человеке — это то, что они давно знакомы; но почему-то память отказывала ему, и вспомнить хотя бы его имя он не мог, как ни старался. Очень плохое предчувствие охватило его… — Это какой-то очередной фокус? Ну же, признайся, ты… — Чуя тщетно пытался изобразить спокойствие, но его голос всё равно задрожал от волнения. — Нет, Чу… — перебил он. — Я правда на грани жизни и смерти… Даже не успев как следует подумать, Чуя бросился бежать через зал, больше не заглядывая в двери. По мере подъёма залы понемногу менялись. К двенадцатому этажу только на одной двери, той, что справа, ближе всего к лестнице наверх, остались и простое стекло, и чёрная краска; все остальные двери справа стали белыми, и на них появились изображения букетов цветов. Слева же двери остались чёрными, но на стёклах появились цветные рисунки, изображавшие, кажется, разное оружие; Чуе некогда было разглядывать это. На четырнадцатом этаже он споткнулся и уронил фонарь, тут же разбившийся на мелкие осколки о плитку на полу; и тут он не стал останавливаться и оборачиваться, и побежал дальше. Этажом выше последняя «простая» дверь стала белой, а стекло превратилось в витраж с изображением трёх алых роз. Интуиция подсказала Накахаре, что за этой дверью находится объяснение всему происходящему, и он побежал туда. Дверь совсем легко открылась… В памяти возникло воспоминание, которым Чуя особенно дорожил. Воспоминание о первой любви, след самых чистых и искренних чувств, самая дорогая его сердцу минута в жизни… И Чуя всё понял. Выйдя назад в зал, он крикнул в потолок: — Теперь я всё понял, Дазай. Нет… Нет, не умирай, прошу! Я не хочу твоей смерти! Грохот, похожий на падение чего-то твёрдого, но не тяжёлого на пол, чуть было не оглушил Чую, уже привыкшего к почти полному отсутствию звуков. — Ты… опоздал… — задыхаясь, ответил голос. Эти слова были последними. Осаму больше не отвечал на крик Чуи, который побежал из последних сил дальше вверх, надеясь выйти из дворца или отыскать что-нибудь ещё. Двадцать третий этаж, разумеется, оказался последним; на нем не было ни лестницы, ни большинства дверей, а рисунки на стенах почернели; только та дверь, что незадолго до того была белой с тремя розами, стала снова чёрной, а прекрасный витраж (уже с двумя цветками) разбился вдребезги на глазах Чуи. — Нет… Нет, нет, нет! Только не это! С хрустом доламывая осколки стекла под ногами, Чуя подбежал к двери и открыл её. В его памяти снова возник тот самый момент, когда голос замолчал, видимо, уже навсегда. Чуя тут же выпрыгнул обратно из комнаты и, совсем обессиленный, опустился на колени рядом с осколками витража. Думая, как выбраться из заточения без фонаря (ведь единственный выход был, видимо, на первом этаже, а там тьма хоть глаз выколи), он стал собирать вместе красные осколки, сам того не сознавая. Только собрав сердце, он понял, чем занимался всё это время, и… заплакал. Слезы хлынули сами собой; ему очень хотелось закричать, но по привычке он сдержался, не издав ни единого звука. Сердце загорелось и сжалось, заставляя чуть ли не трястись… В конце концов стало невыносимо больно, и Чуя позволил себе разрыдаться в голос, не замечая впившиеся в ладони кусочки алого стекла. — Я люблю тебя, Осаму! Слышишь? Люблю! Сильнее, чем кто-либо другой! Раз так, забери меня с собой; я не могу жить без тебя! Дворец вокруг него растворился. Чуя теперь сидел на полу в кабинете Осаму. Заметив изменения, Чуя с трудом встал на ноги. Перед ним валялся лёгкий деревянный стул, на который Осаму обычно небрежно кидал плащ. На пол редко капала кровь… Чую всегда было тяжело напугать или шокировать, хотя разозлить — пожалуйста, достаточно, например, разок сказать что-нибудь про Дазая. Но тут он чуть не упал в обморок. Кровь капала с пальцев Осаму, стёртых, по всей видимости, верёвкой. На ещё более бледном, чем всегда, лице застыла кривая улыбка облегчения. Верёвка медленно задушила его, вместо того чтобы сломать шею и быстро сделать своё дело. Это уже точно была не шутка. «Осаму мёртв. Это конец.» Чьи-то холодные, как лёд, руки прикоснулись к щекам Чуи, утирая слёзы. — Прости, любимый… Призрак Осаму стоял перед Чуей и смотрел на него с сожалением и грустью. «Что мне твои извинения? Это не вернёт тебя к жизни…» Эти слова так и остались в мыслях Чуи. Он не мог произнести их вслух, смотря на разбитого Осаму. — Наше время истекло. Прощай… Призрак одарил почти что уже бесчувственного Чую легким, холодным поцелуем и начал исчезать… Чуя с криком проснулся и чуть было не упал с кровати: Осаму, стоявший рядом, в последний момент подхватил его. — Проснулся наконец, — с облегчением вздохнул Осаму, возвращая Чую на кровать и пристраиваясь рядом с ним. — Я полчаса пытался тебя растрясти… Опять кошмар, да? Чуя шокированно уставился на него. — С тобой всё в порядке?.. — еле слышно прошептал Чуя. — Конечно, — ответил Осаму. Чуя мгновенно вскочил и кинулся ему на шею, не успев подумать и чуть ли не опрокинув его. Осаму вздохнул и только обнял Чую в ответ. — В твоём сне со мной что-то случилось, да? Чуя только с трудом кивнул, пытаясь выкинуть из головы последние секунды сна и глотая слёзы. — Это только сон. Всё хорошо… Чую успокаивало ощущение чуть прохладной, пока что не забинтованной руки Осаму на своей спине, его ровное дыхание, нежный шёпот на ушко… Постепенно излишние слёзы пропали с голубых глаз, Чуя перестал дрожать и задыхаться и проснулся до конца. — Так светло… — прошептал Чуя. — Неужели… — Сейчас шесть утра. Тебе бы ещё поспать, ты же заснул, как-никак, только в час, но… — Да, ты снова угадал, я после такого ни за что не засну. — Тогда отпусти меня и посиди здесь, я сделаю чай. Чуя нехотя отпустил Осаму, на что тот умилительно улыбнулся и нежно поцеловал его. Оставшись один в комнате, Чуя снова лёг на спину и порадовался, что сегодня выходной день, а значит, не надо тащиться на работу; и можно просто провести день рядом с Осаму, забыв обо всех проблемах… до следующей ночи, когда сон будет лучше, но он проснётся один, ведь Осаму почему-то уходит очень рано. Надо будет, кстати, спросить его как-нибудь об этом. Потом, конечно же. Сейчас думать об этом не хочется — этого дурацкого сна хватило на всю следующую неделю. Только бы не приснилось чего плохого, когда его рядом не будет… Брр, от одной мысли становится холодно. Не надо. Надевая рубашку, Чуя твёрдо решил забить на всё и пожить спокойно хотя бы один день. И пошло оно всё к чёрту. Осаму же продолжал тревожиться. Чуе часто снились кошмары. Иногда он не досматривал их до конца из-за будильника, и быстро забывал о них. Осаму знал, что этот кошмар будет не таким и запомнится надолго. Знал, что на этот раз всё было особенно плохо, ведь Чуя проснулся только сам, уже увидев самое страшное. Осаму не сказал Чуе, что иногда не спит ночами и только обнимает его. Одна мысль, что придётся уйти к себе и оставить Чую одного заставляла его чувствовать себя ужасно. Ему представлялось, как Чуя во сне так же, как этой ночью, позовёт его по имени, но уже не получит ответа; как он потом упадёт, потому что некому будет его подхватить; как он будет ещё несколько минут лежать на полу, утирая слёзы, а потом поднимется, нацепит маску жестокого исполнителя Портовой Мафии, оденется и пойдёт делать свою работу, проклиная всё на свете. Нет, такого не будет. Он твёрдо решил остаться с Чуей. И пошло оно всё к чёрту.