Однажды в Олесунне

— Ой да иди ты на хуй! — Гвен громко хлопает входной дверью, и бежит вниз, перепрыгивая через ступеньки и сжимая руки в кулаки в карманах куртки. Кто-то не очень умный может назвать ее рваниной, или даже лохмотьями, но что бы эти уроды понимали, Гвен самолично сшила ее из разномастных кусочков кожи и меха, создавая эффект мозаики и чего-то первобытно варварского, красивого. Толстая подошва сапог бухает по каменному полу как удары молота. И как молот по наковальне в горле бьется сердце, — до самой глотки, где-то поперек горла теряется горьким комком сердцебиение. Мать ее откровенно заебала своими нравоучениями. Какая ей вообще, блядь, разница? Лучше бы своих полудурков приструнила, — половина района жалуется на то, что сотрудники охранного агентства сами больше напоминают преступников, и, в общем-то, не сильно ошибаются. Просто сейчас держать банду чревато проблемами с законом, так что пришлось внезапно самим прикинуться законопослушными до маразма жителями. Только суть-то свою все равно никуда не спрячешь. Гвен противны все эти ублюдки, и мать, держащая их в железном кулаке, тоже противна. Выглядит как мужик, и ведет себя так же, и Гвен вообще удивляется, как она еще не ссыт стоя. Хотя, кто ее знает. И как будто Гвендолин не догадывается, что мама по прежнему проворачивает свои темные делишки, прикрываясь законной должностью. Крыса в рюшах. Вроде розово и в воланчиках, но хвост все такой же лысый и уродливый. Чиркает раздраженно зажигалкой, — раз, два, три, — не горит, сраная пластмассовая предательница. Гвендолин шипит, как кошка, которой наступили на хвост, натягивает на голову капюшон. Прохожих на улице нет, — не у кого попросить прикурить, так что до самого дома Эрика придется тащиться и злобно жевать фильтр. Да, сегодня, пожалуй, переночует у Эрика. Он, конечно, тот еще олень, практически сказочный, но по крайней мере не полезет к ней с душещипательными беседами, или, что хуже, под юбку. Разве что попросит станцевать с ним, если они снова напьются, но это не самая большая цена за то, чтобы было где прикорнуть. Домой возвращаться пиздец как не хочется. Голоса она слышит издалека, пусть и не сразу видит что там происходит, и узнает паскудное гоготание Никласа, одного из цепных псов мамаши. Из тех, кто готов ей пятки лизать за кусок мяса побольше. Тупой мудак. Судя по всему, опять нашли себе жертву для повеселиться. Гвен выплевывает сигарету, прибавляя шаг. Если ей сегодня так паршиво, то она найдет кому испортить настроение. Например Никласу, который бесит до неимоверности, глядя на нее своими масляными глазками каждый раз, когда припирается к ним домой, или когда она приезжает в офис к матери за очередной порцией ценных указаний. Она расталкивает мужиков локтями, пробираясь к их жертве, — возмущенные крики сменяются тихой ненавистью. Какие бы отношения у них с матерью не были, она по прежнему куда выше в пищевой цепи, чем все эти козлы. И они это знают. И она это знает. И пользуется этим беззастенчиво, потому что может. Она же не святая, мать ее, мадонна, чтобы отвергать плюсы своего положения с гордой и неприступной харей святой мученицы. — Ник, старый ты мудак, — Гвендолин берет за плечо кудрявую напуганную девочку и задвигает ее за свою спину, поворачиваясь лицом к Никласу, — Хули ты тут устроил, блядь? Они похожи на стаю уличных собак, рвущих свою жертву. Подло, исподтишка, как это и делают уличные псы. Фу, блядь. Место! — Убрал, блядь, руки от моей девочки! Просто так жертву ей, конечно, не отдадут, но сегодня совершенно нет настроения закусываться с Ником. Пусть лучше думает, что выбрал не ту жертву. Только бы девка не открывала свой рот, и не испортила им все. — А ты чё сопли жуешь, тютя? — Гвендолин хватает девушку за ледяную ладошку и тащит за собой, подальше отсюда, — Я тебя уже час жду, ты чё, заблудилась?! Позвонить, бля, не судьба?! Пошли! Эрик сегодня точно пригодится. У него всегда получалось успокаивать девиц. — Ник, я с тобой не закончила, мудак! — кричит она через плечо, не останавливаясь, — Но сейчас, извини, некогда… Девчонка и не сопротивляется вовсе, даже пытается побыстрее перебирать ногами, чтобы поспеть за своей неожиданной спасительницей. Хотя ладошка, зажатая в жестких пальцах Гвен, дрожит, словно заячий хвостик. Ну вот и зачем она поперлась ночью в это район? Гвендолин петляет по улицам до тех пор, пока голоса не остаются где-то там, позади, и только тогда останавливается. Так резко, что кудрявая девчонка едва ли не утыкается носом в спину Оуэн. — Ах, — выдыхает она, всхлипывая не то пытаясь восстановить сбившееся дыхание, не то просто с перепугу. — Спасибо! Спасибо тебе большое! Я… Я… Девчонка некрасиво морщится и начинает рыдать, хватая опешившую Гвен за руки и совершенно точно не собираясь останавливаться в ближайшее время. Полная задница! Оуэн никогда не умела успокаивать детей и девочек, похожих на цветочек, непонятно откуда взявшийся посреди заснеженного города. В принципе, это было ожидаемо — что девочка разнюнится, потому Гвен и тащила ее подальше оттуда, со всей возможной с таким прицепом скоростью. Не хватало еще, чтобы она начала ныть тогда, когда их еще могут услышать или увидеть материны ублюдки. Конечно же это было ожидаемо — пережив большой страх, человек начинает представлять себе, что именно могло произойти, и пугается даже больше, чем тогда, когда это происходит. Все эти гребаные реакции организма на стресс Гвендолин знала как таблицу умножения. Но даже понимание того, что все происходит так, как должно происходить, не помогало, ибо чего Гвен не терпела, так это чужих слез. Конечно можно было рявкнуть что-то вроде «а ну не реви», и добавить парочку непечатных конструкций, но что-то подсказывало ей, что в данной ситуации это не поможет, а скорее даже сделает хуже. Поэтому оставалось только переминаться с ноги на ногу, со священным ужасом наблюдая за девкой, размазывающей слезы по щекам. — Ну чё ты, — ласково проговорила Оуэн, старательно пряча в голосе панику, — Ну Никлас мудак, конечно, но ничё он бы тебе не сделал, они только пугать могут, гребаные уроды. Похоже, не сработало, ибо девчонка начала реветь только горше, да еще и мямлить извинения. Гвендолин закатила глаза, глядя в темное зимнее небо и мысленно пожелала Никласу удавиться на собственных кишках, и сделать это как можно скорее. Напугал до усрачки, а ей теперь разгребать. Девушка вытащила из кармана видавший виды, скомканный, но, кажется, чистый носовой платок. Огромный, мужской, в темно-коричневую клетку. И протянула находку девице. Второй рукой она неловко потрепала отбитую у отморозков жертву по плечу. — Ну прекращай, в самом деле, подумаешь нарвалась на каких-то уебков. В следующий раз бей между ног, чтоб скорлупа захрустела и беги… Платок, судя по всему, тоже мало помог. Оуэн закатила глаза еще дальше, хотя, кажется, это было физически невозможно и шумно выдохнула. Ох уж эти нежные девицы, вечно с ними приходится возиться. И какого хера ее понесло ночью в этот район? Нашла себе место для прогулки, феечка. Гвен внимательно осмотрела свою находку, особое внимание уделив светлым кудряшкам, — миленько, как рождественский ангелочек на елке, и если бы Гвен чуть больше любила Рождество в принципе, и ангелов в частности, она бы, наверное, умилилась. Личико, наверное, тоже хорошенькое, вот только сейчас и нос опухший, и щеки все красные… да когда она уже перестанет рыдать?! — Хватит! — рявкнула Оуэн своим лучшим командным голосом (материны овчарки приседали и писались, стоило Гвен прикрикнуть на них во время прогулки), — Нашла из-за чего реветь! Ничего они тебе не сделали, и не сделают пока я тут. Ты чё сюда поперлась ночью, болезная? Тебе жить насрать, или чё?! Девчонка испуганно икнула, поднимая на Гвендолин огромные, темно-синие глаза, обрамленные такими неправдоподобно длинными ресницами, словно не живая девочка она, а какая-то кукла. Из тех, что делают на заказ, а потом держат на атласной подушечке, под стеклом. Лучше бы сидела под стеклом, глупая кукла. Целее была бы. Похоже, она несколько перегнула палку, но стыдно не было от слова «совсем». Она не дала мразям довести до конца свою охоту на слабых, она вытащила эту нюню из-под носа больших неприятностей, и, наверное, теперь имеет право получить ответы на свои вопросы. Или, хотя бы, не слушать чужое нытье. Ну, право же, бесит. — П-прости, — девочка шмыгает носом. Бесконечные извинения начинают действовать на нервы, но Гвендолин терпеливо ждет. Самое главное, что выть перестала. Может теперь и поведает свою печальную сказку о том, как оказалась на улице, ночью, одна. В принципе, тут не надо быть бабой Вангой — наверняка с парнем поругалась, да побежала куда глаза глядят. Или он сам, мудак, высадил свою крошку из машины, чтобы проучить. Все они такие. Как Никлас. Только некоторые маскируются получше. — Прости, больше не буду, — говорит кукольная девочка, нервно комкая в ладошках платок. — Я искала Кая. Ты случайно не видела Кая? Высокий, светлые волосы и голубые глаза, любит повеселиться и все время ходит с богатой старухой. Нет?.. Она мягко улыбается и убирает за ухо соскользнувшую на лицо кудряшку. — Спасибо, что спасла меня. И за платок тоже. Мне очень жаль, что я доставила тебе столько хлопот. Может, я могу тебя как-то отблагодарить? Ты чего-нибудь хочешь? Она едва ощутимо касается пальцами предплечья Гвендолин, и даже сквозь куртку та чувствует, как мелко дрожат тоненькие бледные пальчики. — Кстати… Меня зовут Герда. А тебя?.. А она, блядь, ищет Кая. Вот так вот просто, — идет и ищет. Гвендолин подавила в себе желание в очередной раз закатить глаза, ибо почувствовала, что скоро они завалятся внутрь черепной коробки, как у дурацкой сломавшейся куклы с говорилкой в пузе. У нее была такая — какая-то мамина девка притащила подарок «милой деточке», и деточка не преминула разобраться в устройстве внутреннего мира такой очаровательной вещи, в дурацком платьице в горох и с ярко накрашенными краской губками, больше похожими на две половинки лепешки. А она тут, блядь, Кая ищет. С голубыми глазами, светлыми волосами и богатой старухой. Знает Гвен таких «Каев», как облупленных. Те самые Каи, что выщипывают брови и мажутся вишневым блеском для губ. А через несколько лет, когда на них уже не покупаются богатые старухи, отбеливают очко и лепят на зубы стразики, украшая «рабочее место». Всего этого Герде она, конечно же, не скажет. — Не, богатые старухи тут по ночам не ходят, — криво улыбается она, украдкой морщась. — У нас тут своя богатая старуха, а она конкуренции не потерпит. Богатая старуха сейчас, наверное, психует из-за размолвки с дочерью и ебашит темный ром прямо из бутылки, как любит это делать после каждой их ссоры. Но Гвендолин почему-то откровенно похуй. Ей полезно, пусть попсихует. — Но я знаю, кто может тебе помочь. Есть у меня один приятель, олень, конечно, знатный, но много мне должен и не дурак. Может он сможет что-то подсказать? Пошли, я теперь тебя до утра не отпущу, а то снова в какое-нибудь дерьмо вляпаешься, х-ха! Вляпаться в «какое-нибудь дерьмо» в этом районе проще простого. Особенно если ты хорошенькая кудрявая Герда, которая ищет своего Кая. — Меня, кстати, Гвендолин звать. Но можешь просто Гвен. Она сжимает в своей руке тонкую озябшую ладошку и тащит девчонку за собой по ночным улицам. И сама не знает, зачем ей помогает. Просто потому, что у нее мордашка симпатичная? Не сказать, что история о Кае хоть чем-то ее тронула, она таких дур как эта Герда повидала. Если ее Каю нравится облизывать богатую старуху, значит он просто жадный пидор, который за бабки хоть говна сожрет, и он совсем не достоин, чтобы ради него молоденькие девчонки рисковали собой, забредая в дерьмовые районы. Хотя, может все не так, как ей на самом деле кажется? Гвен остановилась рядом с тяжелой дверью и, открыв ее своим ключом-таблеткой, затащила Герду в темные недра, воняющие кошками и бедностью. Эрик действительно дохера ей должен, а потому едва ли может позволить себе жилье получше. Два кредита этот олень на себе не утащит. Гвендолин несколько раз пнула хлипкую дверь, отозвавшуюся низким стоном. — Эрик, бля, открывай! Пока этот олень дотащится, они тут задохнутся, нахер. Чтобы хоть как-то отвлечься от местного амбре, Гвендолин скосила глаза на Герду, задавая, наконец-то, мучающий ее вопрос: — А этот Кай… он чё, брат твой? Просто за хахалем так бегать… не надо, подруга. Хахали пусть сами за ними бегают. Ведь девочка-то, если разобраться — чудо что за девочка. Такое выражение наивной невинности на мордашке, что хочется не то потрепать ее за щеки и дать пряник, не то трахнуть прямо тут, на грязном полу. Последнюю мысль Гвендолин подумала не без удивления, и тут же запихнула ее куда-то глубоко внутрь себя. Нехуй. Такие девочки совсем не про нее, у нее и своих хватает. А этой она обещала помочь. Помочь, слышишь, Гвендолин, мать твою, Оуэн?! — Я очень тебе признательна, Гвендолин, — шепчет Герда, морща носик от неприятного запаха, но явно стараясь не подавать виду, что ей тут не нравится. — Ты замечательная. Очень красивая и добрая. И смелая. Я рада, что небеса свели нас. Оуэн отчетливо скрипит зубами, улыбаясь так широко, что ей кажется, будто ее лицо сейчас пойдет трещинами. Небеса. Свели. Вот повезло, так повезло. Девчонка не только похожа на ангела, но и, наверняка, поет в церковном хоре. Пиздец. — Кай — мой названный брат. Он жил в соседней квартире, и мы частенько ходили друг к другу в гости через балкон, — Герда смеется, явно вспоминая что-то очень светлое и счастливое. — Мы вместе выращивали розы и собирались пожениться, когда станем старше, но… потом эта… эта старуха… и Кай… а я… Девочка всхлипывает, явно собираясь выйти на новый круг истерики, но быстро берет себя в руки. Вот и хорошо. Вот и умница. — Я не брошу Кая в беде… Обязательно спасу его! От пасторальности представленной картины Гвендолин хочется сблевать прямо себе под ноги. Не сказать, что в подъезде от этого станет грязнее. Розы они выращивали. Розы, дозы и занозы, прямо как в дурном стишке про любовь, который кидает на парту отличницы местный очкастый дрочила с последней парты. Сам понимает, что ему нихера не светит, но все равно пишет свои убогие стихи, и провожает ее до дому в темноте, не показываясь на глаза. А потом у нее развивается паранойя на фоне шагов в темноте, и она шагает с крыши. А потом он вырастает, понимает, что она все равно не выберет его, и трахает ее, пьяную и рыдающую, в каморке для швабр на выпускном. А потом… А потом открывается дверь и Эрик, подслеповато щурится желтыми, навыкате, тупыми как у коровы, глазами. Гвен отпихивает его плечом, сообщая Эрику, что он мудак и олень, и мог бы побыстрее перебирать своими копытами (если скосить глаза вниз, то можно будет увидеть торчащий в дыре в тапке ноготь большого пальца, твердый и желтый от грибка), пока она тут не задохнулась к херам. И не она одна. Гвендолин скидывает с продавленного кресла какие-то шмотки, свернутые в большой комок хер-пойми-чего, и усаживает свою находку. Сама-то, небось, полчаса будет топтаться посреди комнаты и не решаться присесть. Падает на пол, складывая под себя ноги, прямо в кучу белья. В здравом уме и твердой памяти на пол этого загона без чего-то между ее задницей и слоем липкого дерьма, порождением табачного пепла и пролитого вина, она не сядет. — Это Герда, — Оуэн бесцеремонно тычет пальцем куда-то в район геолокации кудряшек в кресле, а после повторяет жест в сторону сальных лохм Эрика, обрамляющих его худое лицо с пиком тонкого носа, — Это Эрик. А теперь, когда вы познакомились, а ты сделал мне кофе, Герда расскажет тебе, чё мы тут забыли. Пока Эрик возится с чайником и банкой дерьмового, растворимого кофе, Гвендолин ковыряется под ногтями ножиком, взятым с низкого журнального столика. Журнальный тут одно название, ибо единственное имеющее отношение к прессе на нем — подстеленная газета, с впитавшимся в нее пятном масла из ополовиненной банки шпрот. Оуэн с усмешкой думает, что Герда, наверняка, в таком зверинце впервые. Ничего, пусть привыкает. Не все пути выложены розами, которые растят на подоконниках названные братья и сестры. Названный, блядь, брат. Почему-то от мыслей о — светлые волосы, голубые глаза — Кае у нее начинается изжога. Изжога и чувство какой-то иррациональной обиды за ту, что тащится за ним как собачка на привязи. Никакой гребаной гордости. Гвендолин думает о том, что ненавидит розы. — Даже не знаю, с чего начать… — Герда мнет платок, обкусывая кожу с губ и упираясь взглядом в носки туфель. — Была у нас на районе страшилка про белый ламборгини со злобной старухой за рулем — если сядешь в него, то уже никогда не вернешься домой. А Кай… Кай, конечно, не верил… Он всегда был смелым. Лазил по гаражам и заброшкам, совсем ничего не боялся… А я… Я, конечно, говорила ему держаться подальше… подальше… — запинается, всхлипывает. — Не послушал… Бедный мой Кай, такой доверчивый, такой смелый… Старуха увезла… С тех пор я его и ищу. Была у хозяйки кальянной «Garden», та сказала, что расскажет про Кая, если я раскурю с ней какую-то особенную трубку… а я никогда раньше… и так было хорошо… она совсем не знала, где Кай, как оказалось. А сегодня мне позвонила госпожа Рейвен, и сказала, что Кая видели тут, и я… Сложно вычленить из лепетания девчонки что-то внятное, но у Гвендолин почти получается. Хотя, по большей части, она просто любуется на свою находку в свете лампы — на улице-то толком не разглядишь. Славная. Когда девчонка замолкает, в комнате повисает тишина, и только ветер звенит плохо закрепленными оконными рамами, в трещины которых вбита пакля и старые тряпки. Растворимый кофе, конечно же, редкостное дерьмо, но Гвен больше греет пальцы о чашку, чем на самом деле пьет, и бросает быстрые взгляды на Эрика, задумчиво жующего губами и хлопающего светлыми, по-коровьи длинными ресницами. Эрик в самом деле чем-то напоминает северного оленя. Не того гордого, красивого зверя, что обитает в снегах рядом с вечно смуглыми от жестокого северного солнца людьми, умеющими жрать тухлятину, но совершенно не умеющими пить, а циркового. Даже не циркового — запряженного в тележку на ярмарке, для развлечения малолетних детишек. У таких оленей вечно слезящиеся глаза навыкате, с прячущейся в их мутноватой глубине скорбью по свободе и свалявшаяся шкура. Один в один Эрик, гордость ее «зверинца», хотя бы потому, что должен ей больше всех денег. Остальные, может быть, и соскочат с крючка когда-нибудь, но для Эрика Эйктюрнира это такая же недостижимая мечта, как найти себе девушку. Гвендолин греет руки о чашку, вглядываясь в кофейные глубины так, словно там ее ожидает какой-то ответ, универсальный и на все сразу. Она не верит ни в какие гребаные легенды и сказки. Ни в те, в которых богатые старухи на дорогих машинах похищают хорошеньких мальчиков, ни в те, в которых добрый дядя сидящий на облаке помогает всем, кто в этом нуждается. На секунду к ней приходит мысль, что она может его заменить. Хотя бы на сегодня и для Герды. А Эрик пусть будет добрым ангелом, несущим хорошие вести. В смысле, пусть уже начинает говорить, а не просто тупить в пространство. — Я знаю эту легенду, — кажется, мысленный зов Оуэн был услышан, потому что олень, наконец-то, начинает вещать, поминутно шмыгая носом. — В общем-то, это не легенда, а правда. Эта старуха с того же острова, где я жил раньше, до того как… Эрик замолкает, застенчиво улыбаясь. — До того как задолжал мне, и переехал в эту дырень, чтобы накопить на проценты, — скучным голосом заканчивает за него Гвендолин, отставляя на столик совершенно нетронутый, но уже остывший кофе, — Называй вещи своими именами, не надо кокетничать. — В общем-то да, все именно так, — взгляд у Эрика потерянный и совершенно тоскливый. — Я не знаю, чем можно помочь, она редко отпускает своих мальчиков. Но я знаю, кто может помочь! Последнюю фразу он проговаривает быстро, косясь на нахмурившую брови Гвендолин. Ей надоела вся эта тягомотина. Злобные старухи, пропавшие мальчики, девочки со снежными кудряшками… Собственно, в девочках-то все и дело. Гвен на самом деле сочувствует ей, маленькой потерянной Герде. Сочувствует и хочет помочь, пусть не совсем понимает, зачем ей самой это все надо. Просто потому, что Герде жутко не идут слезы и распухший от рыданий нос. И Гвендолин хочется, чтобы она хоть раз улыбнулась. По-настоящему, не из вежливости или испуга. — Короче, Эрик, — Гвен втыкает в столешницу нож и смотрит на его наполовину сточенное лезвие. — Если ты ей поможешь, я прощу тебе долг… Нет, половину. Олень торопливо кивает: — Да-да, я помогу. Для этого нужно найти одну женщину… она из Финляндии, какая-то не то ведьма, не то экстрасенс… Говорят, что у нее есть напиток, который придает сил. Герде он поможет. А потом поедем туда, где та старуха чаще всего проводит время. Клуб «Evighet» на острове Аспрёй. Я покажу. ― Спасибо тебе, Эрик! ― Герда подскакивает с кресла, спотыкается о ковровую морщину и падает на колени к Гвендолин. ― Ой!.. ― смотрит испуганно, покрываясь пунцовыми пятнами. — Прости, пожалуйста, я не нарочно… ― сползает на грязный пол рядом, растирает лодыжку и тихонько посмеивается. ― Кай всегда говорил, что от меня одно беспокойство, что я неуклюжая и постоянно мешаюсь. А еще слишком правильная и глупая. Все-таки он был прав. Кай с детства был смышленее меня. Гвендолин хочется кого-нибудь убить. Желательно — Кая. Желательно — медленно, мучительно и очень-очень больно. — Я так рада, действительно рада, ― щебечет Герда, совершенно не замечая, как каменеет лицо ее случайной знакомой. — Что встретила тебя. Что встретила Эрика. Что Эрик знает, где найти старуху. Очень-очень рада. Если бы не ты, я бы ничего не узнала, нет… меня вполне могли найти в ближайшей канаве из-за этого, как его… муда… Ника. Кажется, Ника. Спасибо-спасибо-спасибо! Она на секунду замолкает, переводит дыхание, поправляет волосы, обдав Гвендолин запахом сладкого цитрусового шампуня, и добавляет: ― Мы можем поехать прямо сейчас? И заглядывает в глаза Гвендолин с таким нетерпением и восторгом, как ребенок, которому пообещали поездку в Диснейленд и новую игрушку. Разве можно ей отказать?.. Гвен долго курит на улице у подъезда, вглядываясь в экран своего телефона, на котором обозначен маршрут подъезжающего такси. Герда там, с Эриком. Он всегда умел находить общий язык с детьми, животными и перепуганными девчонками. А она — нет. Она умеет бить морды, держать в ежовых рукавицах свой «зверинец» из должников, зависимых от нее малолеток и прочей шушеры, и наводить на людей страх. У каждого, бля, свои таланты. И ее, наверное, тоже пригодятся сейчас. Когда Эрик, под ручку с Гердой, вываливаются на улицу, перешучиваясь и смеясь, Гвендолин чувствует острый укол ревности. Эйктюрнир явно чувствует нависшую над ним грозу — отступает в сторону, кося глазами и виновато, заискивающе улыбаясь. — Поехали, чё, — буркает Гвен, кивая на подъехавший автомобиль. — Найдем эту вашу старуху. По дороге, она ревниво прижимает Герду к себе. Девчонка и не рыпается, только бросает испуганные взгляды из-под своих невозможных ресниц. Эрик косится на них с переднего сиденья, через зеркало заднего вида. Понимающе так косится. И от этого еще противнее. Гвендолин размыкает объятия, позволяя Герде сесть так, как ей удобно, и просто молча смотрит в окно. У финской старухи в доме пахнет травами и жареной рыбой — с бедной, но уютной кухоньки доносится тихое шкворчание. Сама она, маленькая и сухая, с пронзительными маслинами глаз, суетливая и шустрая, охает над историей Герды, сидящей в кресле и все так же комкающей в руках платок. Гвен стоит, прислонившись к дверному косяку, и хмурится, наблюдая, как тонкие пальчики мусолят ткань. Чем им может помочь эта ветошь? Разве что чаем девчонку напоит. — Бедная девочка, — воркует старая финка, гладя Герду по светлым морозным кудряшкам и неодобрительно косится на Гвендолин. — Сколько же ты ищешь его? Гвен наплевать, что там думает эта старая карга. Она лениво скользит взглядом по комнате, рассматривая висящие на стенах, оклеенных светлыми дешевыми бумажными обоями, завязанные в узлы веревки. Узелки — мелкие и большие, простые и фигурные, свиваются в какие-то неведомые картины. Словно бы и не рукоделие простое, а и в самом деле ведьмины поделки. Амулеты на удачу и беду заговоренные. Гвен ковыряет крепким ногтем белые чешуйки краски, покрывающей дверную коробку. На кой черт они сюда приперлись? Нужно было ехать сразу в «Evighet», раз уж та богачка предпочитает тусить там со своими мальчиками. Время уже давно перевалило за полночь — свалят оттуда, и ищи их потом еще сотню лет. А ведь Гвен обещала. Горько от этого как-то. Горько и обидно. Они найдут этого чертова Кая, и Гвен ему даже в морду не сможет съездить. Потому что это совершенно не ее дело. Какая ей беда с того, что где-то на свете есть Герда, которую собственный названный брат и жених считает бесполезной и неуклюжей обузой, а она все равно преданно бежит спасать его. От чего? От такого спасать, насколько Оуэн известно, вовсе не надо. Тут окружающих бы спасти. От сифилиса и прочего… генитального герпеса. Финка гремит на кухне какими-то горшками и бутылками, щелкает кнопкой старенького, потертого электрического чайника. — Зелье, что дает силу, — слышится ее голос, вовсе не старческий, не дребезжащий. Глубокий и бархатистый, словно у гадалки. Да она, наверное, и есть гадалка. В экстрасенсов и прочие гороскопы Гвендолин не верит. — Нужно использовать очень осторожно. Я дам его тебе, деточка. Но помни, что действует оно недолго, поэтому сразу отсюда отправляйтесь туда, где обитает ледяная старуха. Ведьма выносит с кухни поднос с большой чайной чашкой, исходящей ароматным паром, и ставит ее на низенький столик перед Гердой, благодарно принимающей ее и бормочущей что-то про благословение. По мнению Оуэн, бог эту старуху и так уже благословил, сильнее некуда. Но она молчит, только губы кривит в скептической усмешке. Старуха останавливает свой острый взгляд на девушке, все так же, безмолвной статуей стоящей в дверном проеме. — И для тебя у меня кое-что есть. В то место так просто не попасть, вас не впустят стражи. Но у меня есть то, что вам поможет. Ты самая сильная, а значит сумеешь провести за собой остальных. Женщина долго роется в допотопном серванте, наверняка заставшем еще начало времен. Звякают хрустальные креманки, покрытые толстым слоем пыли. Герда в кресле, кажется, почти дремлет, разморенная теплом и участием. Конечно. Рядом с Гвен она была как на иголках, постоянно хлопая глазами, а тут — надо же — расслабилась. Хреновая из Гвендолин помощница. И утешательница, как есть, хреновая. — Держи, — финка пихает в руку Оуэн плоский и продолговатый пластиковый предмет. — Это поможет вам пройти внутрь. Гвендолин долго разглядывает карточку vip-клиента клуба «Evighet», а после оглушительно хохочет. — Я, наверное, внутрь не пойду, — Эрик чешет покрасневший от холода нос. — Меня туда точно не пустят. Гвендолин окидывает оленя взглядом, мысленно соглашаясь с его самокритичной оценкой. В засаленных джинсах и потертой кожаной куртке он точно не похож на посетителя пафосного ночного клуба. Тут даже VIP не поможет. — Ладно, вали, — лениво соглашается она. — Те на такси бабла подкинуть? Эрик только машет рукой, разворачиваясь и бредя прочь, нахохлившись. Умный парень, хоть и сказочный олень. Знает, что у Гвендолин Оуэн лучше не одалживаться даже в таких мелочах. Герда сжимает своей прохладной ладонью запястье Гвен, неуверенно переминаясь с ноги на ногу. Глаза у девчонки блестят, словно вобрав в себя свет всех рождественских гирлянд, что уже висят на улицах города. Она виснет у Оуэн на плече, иногда хихикая и икая. Если бы Гвен сразу догадалась, что чокнутая бабка налила в чай добрую порцию рома, она бы черта с два позволила Герде пить это «зелье», но сейчас уже ничего не изменить. Сила ста богатырей, ха! Если бы это и в самом деле было так, мамаша давно стала бы сильнее великанши из Ярнвида. Гвен пихает под нос мордоворотам на входе пластиковую карточку, и смотрит зло и предупреждающе, когда они обращают внимание на Герду, в этот момент пытающуюся собрать свои роскошные кудри в хвост. Надо будет потом, когда все закончится, и она отвалит со своим придурком в закат, спиздить резинку — здоровенную, больше похожую на меховую муфту. Наверняка она пахнет мандариновым шампунем для волос… Оуэн сжимает пальцами хрупкое запястье, волоком втаскивая девчонку внутрь, где их с порога оглушает басами играющей музыки. — Мы же найдем его, да? — лепечет Герда, и лицо Гвендолин сводит от фальшивой улыбки, когда она кивает, шаря глазами по залу. — Иди, ищи своего братца. Я ж его не видала. Она следует за ее плечом, лишь на полшага позади, бдительно охраняя девчонку от подвыпивших донжуанов и слепошарых придурков, норовящих зацепить плечом. Гвендолин тощая и недокормленная, словно бродячая псина, но одного взгляда красновато-карих глаз обычно хватает для того, чтобы вокруг нее образовался безопасный и безлюдный буфер. — Смотри, смотри! — куколка хлопает в ладоши, подпрыгивая на месте. — Он там! Тоненький пальчик указывает в сторону столиков, за одним из которых восседает мадам. Иначе ее и не назвать — когда Герда говорила о старухе, Гвен почему-то совсем иначе ее себе представляла. В благородно платиновых волосах дамы посверкивают заколки с крупными прозрачными кристаллами, образуя ледяную корону, а лицо кажется неестественно застывшей маской. Наверняка из-за многочисленных подтяжек. Да и Кай — а кем еще может быть этот светловолосый смазливый юнец, с восторженно дебиловатой улыбкой пожирающий глазами свою благодетельницу, — тоже тут. Девчонка несется к ним, чуть покачиваясь и улыбаясь так радостно, что сердце Оуэн сжимает в груди холодной мохнатой лапой. Если бы ей кто-то так улыбался, она бы продала свою бесполезную душу. — Кай! Я нашла тебя, слава деве Марии, я наконец-то нашла тебя! Девчонка опирается на стол, едва не сшибая бокалы, но кажется и вовсе того не замечает. В глазах мадам появляется легкое любопытство, смешанное с брезгливым недоумением. Так, наверное, смотрят на бездомных котят, хорошенько извалявшихся в грязной канаве. И жалко, и противно, и не знаешь, что с этим делать? — Дорогой, кто это? — у женщины хорошо поставленный контральто и виртуозное владение лицом. Без долгих тренировок такую надменно-гадливую рожу и не состроишь. — Ты что тут делаешь? — мальчишка противно взвизгивает, кривя пухлые и блестящие губы, — Ты чё приперлась сюда, дура? — Но… Но как же, — Герда мямлит и дрожит губами. Явно не этого ждала от своего розового мальчика. Но реальность бывает жестока. Гвендолин противно от самой себя, но она не может унять теплого чувства победы. Может теперь до глупышки дойдет, что этот уебок ей совершенно точно не нужен? — Я тебя искала, — голосок ее тухнет, как спички из жестокой рождественской сказки. — Пойдем домой, Кай, пожалуйста! Она тебя заколдовала, да? Мальчишка громко и обидно хохочет. — Какая же ты тупая. Все еще веришь во все эти глупости. Иди домой, не позорься. Гвендолин сжимает и разжимает пальцы, в ритме сердцебиения, обещая себе, что не станет ломать ему нос прямо тут. И все равно делает два резких шага вперед, хватая его за волосы на затылке и прикладывая хорошенькой мордашкой о стол, когда видит, как на пушистых ресницах Герды выступают слезы. Дама начинает оглушительно визжать и звать охрану, но осекается под бешеным взглядом Оуэн. — Пошли, — она хватает девчонку под руку, оттаскивая ее подальше. — Не трудитесь, мы сами уходим. Последнее — спешащим к ним мордоворотам. — Ну как же так, — бормочет девчонка, вытирая постоянно набегающие слезы. — Ведь так нельзя, Гвен, ну как же так? — А вот так, — отрезает она, выводя свою драгоценность наружу и помогая устроиться на каменном парапете забора. — Сказки кончились, малыш. И колдовство это называется «бабло». У нее его много, у тебя мало, так что угадай, бля, за кем Кай будет волочиться? Слова ее жестокие, но Гвен устала гоняться за призраками. Она щелкает зажигалкой, спизженной у Эрика, и глубоко затягивается. — Поехали, чё ли. — Куда? — Герда поднимает на нее заплаканные глаза, шмыгая распухшим носом. Даже кудряшки ее, не подчиняющиеся гравитации, кажутся поникшими. — Ко мне. Мать, наверное, уже вырубилась. Да если и нет, хуй на нее. Чё она нам сделает?.. Поцелуи со вкусом черного рома, половину бутылки которого Гвендолин нашла на кухне, неловкие. Девчонка совершенно не умеет целоваться, и пьянеет так быстро, словно не пила никогда в жизни. Она, наверное, и не пила. Но сегодня ей это обязательно нужно. Гвендолин не знает, как переживают свои проблемы девочки, похожие на рождественских ангелов и поющие в церковном хоре. Но у нее есть свой собственный способ, и сейчас он тоже подойдет. Герда кружится по комнате, налетая на предметы и путаясь в ногах, распевая католические гимны, до тех пор, пока Гвен не сгребает ее к себе на колени, утыкаясь носом в снежные кудряшки. Губы у нее мягкие и ласковые — против обветренных и жадных губ Оуэн. — Это ведь, наверное, грешно? — шепчет Герда, залезая ей в душу своим пронзительным неоновым взглядом. Как у новорожденного котенка, или самой светлой из звезд. Гвендолин сжимает ее в объятиях, до боли, до хруста. — Неа. Когда любишь, это не грех. — А ты меня любишь? — Герда смотрит так отчаянно, что хочется больше никогда и никуда ее не отпускать. Не позволять ее обидеть никому. Ни уебкам матери, ни гребаному Каю, ни визгливой ледяной королеве. — Очень, — легко врет она. — Очень люблю.