Лучший друг

Празднование дня рождения стало для Франциски табу, как только она о нем узнала. Конечно, ведь организация праздника отнимает много времени и сил — времени и сил, которые папа мог потратить на работу. Но Франциска не жаловалась, не капризничала и совершенно точно не мечтала о воздушных шариках, заполняющих комнату красками, точно разноцветные звезды, и сладких тортах с тонкими свечами, и музыке, и конфетти… Вовсе нет. Она не имела права — все-таки, у нее тоже не было одного из элементов, необходимых для проведения праздничной вечеринки. Друзей. Им попросту было неоткуда взяться — папа всему учил ее на дому. Читать, писать и считать Франциска научилась в одиночестве. Некому было подсказывать ответы на тест, не с кем было готовиться к контрольным, некого было позвать на праздник. Поэтому было не так обидно, когда Франциска заболела в свой седьмой день рождения. Фон Карма покашливала, сидя на полу и поджав колени. Она находилась в идеальном укрытии от посторонних глаз — наверное, даже бы сам папа не нашел бы ее. Или… Даже ее старший брат. Сегодня Франциска должна была вежливо принять краткое поздравление от отца, отказаться от всех подарков сердобольных служанок, сделать уроки и найти себе занятие на оставшийся день. Простой план, краткий и ясный, идеальный во всем своем существе. И все же, Франциска не смогла его выполнить из-за какой-то глупой болезни… Папа бы так разочаровался в ней! Ох, что бы он сказал?! У нее не было возможности этого узнать. С раннего утра Манфред направился на работу, в прокуратуру — место, где Франциска тоже когда-нибудь будет исполнять свой долг перед законом и наказывать преступников за их бесчеловечные, вопиющие деяния… — Кха! Внезапный приступ кашля вытащил ее из глубоких мечт о будущем, словно удар плети, сбивающий человека с ног. Фон Карма уткнулась носом в колени, сжавшись в маленький комочек; здесь, в пыльном, холодном углу за антикварным шкафом в гостиной, она казалась крошечной, беспомощной, незначительной… Будто ей было уже не — целых! — семь лет, а всего лишь два-три года. Будто она была глупым ребенком, неспособным даже справиться с обычным кашлем, гордо встать на ноги с высоко поднятой головой и продолжить день, как ни в чем не бывало. А впрочем, не им ли Франциска и являлась? Она снова разошлась кашлем, что, словно острые ножи, резал ее горло. Если бы начищенный до блеска пол не отражал ее бледное лицо, Фон Карма бы испугалась. Ведь кашель ее больше напоминал рык недовольного животного, чем симптом болезни. Да и грудь он терзал, словно когтями. Только она хотела спрятать лицо в коленях снова, как с другой стороны шкафа донесся голос: — Франциска? Ох. О, нет. Фон Карма резко подняла голову и ударилась ею об стенку. Ее глаза сразу же наполнились слезами, и непонятно, от чего больше — от боли или страха быть опозоренной перед… Своим старшим братом, который сразу же присел на одно колено и положил руку ей на затылок. — Прости, Франциска, — Майлз Эджворт вздохнул и внимательно осмотрел Фон Карму. — Я не хотел тебя напугать. Что ты тут делаешь? Я тебя обыскался. Франциска посмотрела на сводного брата. Эджворту уже исполнилось тринадцать. Папа говорил, что это было несчастливое число — но Франциска никак не могла с ним согласиться. В этом году Майлз начал обучение в юридической школе, что значило, что через семь лет он станет настоящим прокурором! Учиться столько же, сколько Франциска прожила на этом свете… Мысль об этом вселяла в Фон Карму неописуемое восхищение. Восхищение, что искрилось в ее серых глазах и затмевало боль в затылке. — Я в порядке, Майли! — уверила его Фон Карма с гордо вздернутым носом. только Франциске было дозволенно так звать юного Майлза; попробовал бы так сделать кто-то другой, и его язык вполне возможно был бы оторван. — Я просто решила побыть как ты и провести расследование! Например, тут очень… Стоило ей повернуться лицом к стенке шкафа, чтобы сделать замечание по ее поводу, как к горлу снова подступил ком; и лающий кашель маленьким ураганом смел пыль с поверхности. —…Пыльно, — заключила Франциска, от чего-то чувствуя себя еще слабее, чем раньше. Майлз цокнул языком три раза. О, так ведь делал папа! Неужели все прокуроры были обязаны иметь такую привычку? — Я вижу, — согласился он с результатами импровизированного расследования. — Что с тобой? Отвечай честно. Франциска надула губы и отвернулась от стенки, вновь сжавшись в комок; будто могла превратиться в крошечную пылинку вроде той, что витали вокруг и норовили забраться в ее голубые волосы. Эджворт, вопреки их намерениям, испортил ее прическу первым — не отрывая руки, переместил ее с затылка на горячий лоб Франциски. — Ты вся горишь, — сказал он, хмуря брови. — Франциска, ты больна. — Нонсенс, Майлз Эджворт! — мотнула она головой, прокартавив букву «р». — Я вовсе не болею, Майлз Эджворт! — Франциска, — впадинка между его бровями стала глубже. — Ты не сможешь запугать меня моим полным именем и умными словами. Фон Карма надула губы еще сильнее. — Глупый Майли, — пробормотала она, пока тот поднимался на ноги. Эджворт протянул Франциске руку. — Пойдем. Тебе надо лечь в кровать. А вот тут-то и всплывала одна проблема: проблема, по которой Франциска на самом деле сидела в холодном уголке гостиной, а не на своей теплой постели. — Я… — ее голос звучал слабо, немощно; как взмах крыльев уставшей птицы. — Я не могу встать, Майли. У меня ноги сильно болят. Кости… Ломает. — Ломит, — тут же поправил ее Майлз и покачал головой. — Тц-тц-тц… Только Франциска хотела спросить, нужно ли на самом деле всем прокурорам часто цокать языком, как Эджворт ловко подхватил ее на руки и направился к выходу из комнаты. — Майлз Эджворт! — смутилась Фон Карма. — Что ты делаешь? — Сейчас я отнесу тебя в спальню и измерю температуру, — невозмутимо ответил Эджворт, словно речь шла об этом. — Потом, если понадобится, дам жаропонижающее. На все попытки Франциски попросить, потребовать и приказать Майлзу опустить ее на землю, тот лишь резко дергал головой, смешно взмахивая челкой, и отрезал свое краткое «нет». Но на раз, наверное, пятидесятый, он наконец сдался — его руки опустились так же медленно, как и Франциска вздохнула с облегчением. И вздох этот остановился на полпути, когда Фон Карма почувствовала мягкое покрывало под собой. Ах, Эджворт просто уже достиг цели. Майлз присел на край большой кровати и принялся разыскивать что-то в тумбочке около нее; Франциска сглотнула. — Что такое? Горло болит? — оторвался Майлз от поисков, поворачиваясь к сестренке. — Э-эм… — отвела взгляд Франциска в страхе, что заболит у нее другое место. — Ты же не будешь… Ставить мне укол? Майлз чуть ли не подпрыгнул. — Конечно нет! Франциска, я же сказал: я просто измерю тебе температуру, — он выудил из полки термометр. — Хм, а вот и он. Тонкий прибор отправился Фон Карме под мышку, и Франциска вздрогнула от соприкосновения горячей кожи и холодного стекла. — Майли! — шмыгнула она обиженно. — Прости, прости, — извинился Майлз. — Потерпи немного, ладно? Франциска кивнула. Повисла тишина. Кажется, именно это взрослые звали «неловким молчанием» — Франциска водила пальцем по вышитым узорам на медово-желтом одеяле, Майлз постукивал по нему же в ритме неизвестной песни. Толстые шторы перекрывали путь солнечному свету, норовящему прорваться в спальню и прогреть каждый уголок. Люстра о сотню хрустальных ветвей терпеливо ждала наступления вечера, чтобы засиять. Градусник под мышкой постепенно становился теплее. —…С днем рождения, — решил прервать тишину Майлз; неуклюже и неумело, будто бы разбив термометр и расплескав повсюду ядовитую ртуть. — Желаю тебе… — Не надо, Майли, — Фон Карма хотела сделать реверанс, но сидячее положение и градусник этому мешали. — Я все равно его не праздную. — Да, и вправду… — пожал плечами Майлз. — Сегодня у тебя должен был быть тест по математике, да? Что же, менял тему Эджворт настолько же грациозно, насколько начинал разговор. — Угу, — подтвердила Франциска. — Спасибо, что помог мне подготовиться к нему на прошлой неделе. — Не стоит благодарностей. Они вновь замолчали. Настал черед Франциски что-нибудь говорить. — Помнишь ту детективную загадку, которую нам дал папа? — поинтересовалась она, придвигаясь ближе. — Да, — кивнул Эджворт. — А что такое? — Так вот, подсказываю: убийца — горничная! Судя по тому, как широко у Майлза распахнулись глаза, такого исхода он не ожидал. — Что?! — он опомнился, прокашлялся и прикрыл глаза. — То есть… Зачем ты говоришь это мне? Разве мы не должны были найти преступника сами? Франциска задумалась. — Ну… Папа сказал, что ты до этого никогда не догадаешься. Это же было что-то вроде теста, да? И папа боялся, что ты его провалишь, — объясняла Фон Карма с самым невинным лицом на свете. — А я хочу, чтобы ты его прошел! Чтобы мы работали вместе, когда вырастем! Майлз внимательно слушал — и, когда Франциска закончила пояснение, на его лице расцвела мягкая, светлая улыбка. — Понятно, — приподнятые уголки губ однозначно мешали тону Эджворта превратиться в равнодушный. — А как ты поняла, что горничная — убийца? — Ну, смотри! — Франциска поерзала и придвинулась еще ближе к брату, удобно зажав термометр. — На самом деле, все очень просто. Пока маленький Билли ел торт на вечеринке в свой день рождения… Она остановилась на половине предложения. Майлз обеспокоенно взглянул на нее. Франциска прислушалась к своим чувствам и ощущениям. Зависть ли поднималась к горлу липким большим комом? Зависть к маленькому выдуманному Билли, который отпраздновал свой день рождения? Глупости. Глупости какие. Франциска же уже говорила, что никогда не хотела, не хочет и не будет хотеть никаких вечеринок… Никаких декораций, свисающих со шкафов сверкающим водопадом… Никакого веселья, что, наверное, отскакивало бы от стен и отправляло пыль в головокружительный танец среди солнечного света, медово-желтого, как сладкий крем на пирожных, как золотые хлопья конфетти, как… Как покрывало, на которое Франциска обессиленно плюхнулась, закрыв глаза. — Франциска, что с тобой? — беспокойство перебралось из глаз Майлза в голос. — Я… Никогда не праздновала свой день рождения, — тихо-тихо сказала она, словно только осознала, что болела. — Таким образом, у меня было больше времени на учебу, а у папы — на работу. — Да, — изогнул бровь Майлз, не совсем понимая, куда Франциска ведет. — Ты всегда так говоришь. И мистер Фон Карма — тоже. — Да… — всхлипнула Франциска, вдруг ощущая все разом; и кашель, выжидающим львом сидевший в груди, и боль в затылке после удара, и озноб, и ломоту в будто бы переломанных костях. — Но я хочу… Если честно, я очень хочу хотя бы разок отпраздновать его. Хочу шарики, свечи, музыку… Все это хочу… Майлз внимательно слушал и отвлекся только раз, чтобы вытащить термометр у Франциски из-под мышки и прошептать «тридцать семь и семь». Франциска тем временем продолжала: — Но я не могу. Я никогда не смогу этого сделать. У меня нет друзей… У меня нет ни одного друга, которого я могла бы позвать..! Франциска уже практически плакала, хныча и всхлипывая. Было ли ей стыдно? Конечно. Подумать только — разрыдаться перед старшим братом, уже взрослым, ходящим в юридическую школу, у которого наверняка, в отличие от Франциски… — У меня тоже… Нет друзей, — наконец выдохнул Майлз, положив руку Франциске на голову. Наверное, чтобы проверить температуру. Но Фон Карма заметила, что его ладонь лежала чуть выше лба. — Не может быть! — выпалила Франциска, не веря своим ушам. — Майли, у тебя не может не быть друзей! Ты же такой умный, прямо как папа! — Э-э… Спасибо, — приулыбнулся Эджворт, но уголок его губ быстро опустился. — Но у меня никогда их не было, верь или нет. Хотя… Он призадумался. И вдруг, эти мысли о чем-то — или о ком-то? — вернули улыбку на его лицо. — У меня были друзья, однажды, — наконец вспомнил он, обращаясь к Франциске с историей. — Но не надолго. Потом я… Стал жить с тобой и мистером Фон Кармой и больше не видел их. — А какими они были? — спросила Франциска, чуть ли не задерживая дыхание. — Они были… — Майлз задумался. — Смелыми. Если бы Фон Карма уже не лежала на кровати, она бы снова расстроенно упала на нее. — Из-за меня у тебя больше нет друзей? — этот вопрос был скорее риторический, ведь Франциска была уверена в ответе. — Если бы ты не стал жить со мной и папой, ты бы до сих пор дружил с теми… Смельчаками. Майлз вздохнул. Должно быть, он молчаливо согласился с ее словами — и тосковал сейчас по своим старым друзьям. Друзьям, с которыми Франциска его разлучила, и тем самым сделала несчастным и одиноким. Глупая, глупая Франциска! — Тц-тц-тц… Глупая, — словно прочитал ее мысли Эджворт. — Если бы я не стал жить с вами, я бы не встретил своего друга. Франциска поджала губы. — Так у тебя все-таки есть друзья? — похоже, несчастной и одинокой оставалась только она. — Только одна подруга, — покачал головой Эджворт. — Ее зовут… Франциска. Франциска закрыла глаза. — М-м, — промычала Фон Карма. — Она — моя тезка? — Да нет же, — между бровями Эджворта вновь образовалась забавная впадинка. — Франциска фон Карма! Моя подруга — Франциска фон Карма. Если бы у нее остались силы, Франциска бы встрепенулась и молниеносно села, заглядывая Майлзу в глаза — не шутит ли? — Я — твоя подруга? — прокартавив от неожиданности, уточнила Франциска. — Единственная, — кивнул Эджворт. — Так что, если ты когда-нибудь устроишь вечеринку на свой день рождения… Можешь позвать меня. Франциска все-таки с трудом поднялась, все-таки посмотрела брату в темные глаза; не нашла там ничего, кроме честности и, может, крохотной капельки озорства. Кажется, именно это взрослые звали «счастьем». — Хорошо, — она была счастлива, да, счастлива; но от чего-то голос все равно ломался и предавал ее. — Я обязательно позову тебя, Майлз Эджворт. Можно было подумать, что потом симптомы болезни вдруг снова окутали ее тело и повалили наземь; но, на деле, Франциска всего лишь упала Эджворту в объятия. И в этих объятиях, теплых и мягких, самых искренних за всю ее длинную-длинную жизнь в семь лет, она думала: Пусть в остальные дни рождения она училась и скромно раскланивалась перед папой и его знакомыми. Пусть в следующие дни рождения она сможет устраивать настолько грандиозные вечеринки, насколько пожелает. Но лучшим днем рождения отныне и всегда будет являться этот — проведенный сначала в пыльном углу за шкафом, а затем на кровати медово-желтого цвета. Имея при всем этом температуру в тридцать семь и семь градусов. Зато — рядом с Майлзом, рядом с братом, рядом с лучшим другом во всем мире. Который, видимо решивший испортить всю идиллию, спросил: — А укол поставить разрешишь? Надув сначала щеки, а потом вырвавшись из объятий, Фон Карма в первый раз за день рассмеялась: — Глупый Майли!