Первое дитя убежища

Лилит склоняется над ребенком на своих коленях. Перья с плеч щекочут его, и он морщит носик, обнажает беззубые десны. Лилит дразнит его перьями, опять и опять, наблюдая, как он отворачивается, машет ручками и, наконец, краснеет и корчит гримасу, готовясь заплакать. Но ни единого звука не успевает вырваться из его рта: она тут же укачивает ребенка, подражая колыханиям огня в Аду, которые когда-то умиротворяли ее саму. Обиженно изогнутые губы расслабляются. Ребенок жмется к теплу ее тела и притихает. Она качает дитя – и слушает шелест ветра. В воздухе прохладно и тихо. На Небесах она не бывала, но Инарий говорил: там не так. И в Аду не так. И таких, как это дитя, нигде раньше не существовало. Ад кует демонов в кузнях; ангелы… да кто их знает, но тоже явно появляются не такими. Инарий был удивлен не меньше нее. Что они создали? Лилит качает дитя, не в силах отвести от него взгляда. В когтях ее – хрупкая, трепетная жизнь: личико четко оформлено, не как чернота под капюшоном ангела, но цветом и фактурой не похоже и на кожу демона. Дитя… странное. Но оно – ее. Никому она не отдаст то, что создала. Ненависть сильна в ней. Сама она, Лилит, была рождена из ненависти отца, могучего Мефисто, в Пылающем Аду, переполненном распрями. Это ее суть. Она и ребенка дразнит лишь для того, чтоб ощущать его злость и обиду. Его простые, яркие чувства подпитывают ее сущность – но и неприятно ее обжигают, вынуждая прекращать пакости, хоть ненадолго. Его сознание крошечное, но сильное уже сейчас. С ним трудно вести себя так, чтоб удовлетворять себя целиком. Приходится слушать его... Это дитя. Оно создано ею, ее плотью, ее желанием прекратить бессмысленный и бесконечный конфликт. Да, она любит свое продолжение в этом ребенке – а заодно и себя. Но она ненавидит себя за мягкость, недостойную дочери Мефисто, и милосердие, проросшее в ней в союзе с ангелом. Она перестала напоминать себя прежнюю. Она щадит мятежных демонов и терпит заносчиво-поучающих ангелов, перешагнувших границу Санктуария, убежища, следом за ней. Она так давно ни с кем не сражалась! Порой даже кажется, что выбор был неверен, что нужно низвергнуть всех предателей в пустоту и, возможно, вернуться домой, но... Дитя хватает ее за палец и тянет когтистую руку в рот. Его блестящие бело-синие глаза полны беззаботной радости, ямочки на щеках намекают на улыбку, которой приветствует ее ребенок всякий раз, когда они встречаются взглядами. Ребенок любит ее – чувство яркое и чистое, как режущий ангельский свет. Но и ненавидит порой, когда начинает кричать или плакать. Значит, в нем есть и ее половина. Не меньше. Лилит прикрывает глаза, меняет свою плоть: когти затупляются и пропадают. Горячая гладкая кожа не причинит вреда мягкому ребенку. Хотя тот и когтей не боится, а ведь давно должен был изрезать и язык, и щеки об их кинжально-острые края. Что они создали? Оно еще покажет себя, когда придет время. Непременно покажет. Так что, ее путь ясен; ее курс – на куда большие свершения. Все они ждут впереди. Лилит прижимает ребенка к себе тесней и смеется, наблюдая, как он, выплюнув ее палец, ищет грудь. Отец будет в гневе, когда узнает, что пропала и дочь, и великий Камень, который доконал ее до тошноты. Отец возненавидит ее еще сильнее, чем прежде. Что ж, пускай ненавидит. Это он умеет лучше всего.