Ипполитовы штаны во все стороны равны

Ипполиту двадцать два, он ответственный студент, хороший друг и брат, да и вообще эдакая гордость семьи. Однако в данный момент он всеми силами пытается собрать похмельный мозг в кучу, заставить локти перестать разезжаться по скользкому столу, а носом не макнуть в кружку с кофе. Надо же было додуматься нажраться день в день перед семейным сбором, как его называет Миша, хотя вообще-то он сдал сумасшедший проект, над которым корпел больше месяца — это был значительный повод. По правде говоря, стыдиться особо нечего — Серёжа уже давно привык, что младший брат повзрослел и временами отправляется в запой, с Мишей они нередко пили вместе, и самое главное — Ипполит не помнил практически ничего с этой чертовой ночки после четвёртого шота. И лучше даже не пытаться вспомнить. Серьезно, не поможет. Стоило, наверное, обзавестись уже собственными способами избежать похмелья, ибо каждый раз просыпаться с разрывающейся башкой невыносимо. В этот раз он, на своё счастье, оказался в квартире у Серёжи с Мишей, где на прикроватной тумбе очухавшегося Ипполита ждал аспирин. А вот дома бы ему пришлось за этим самым аспиринчиком ползти на кухню самому. Семейка вокруг бегала и суетилась. По большей части Миша и Акела, конечно. Сергей в больших очках, каких у брата ему ещё не доводилось видеть, восседал в своём кресле с очередным томиком по психологии, в которую он в последнее время погрузился с головой. Кажется, это был Юнг, но Ипполита мало ебало — он все ещё пытался не окунаться в кофе. Миша что-то стряпал, Акела вертелась у его ног, блевать уже не хотелось, и на том спасибо. Не то чтобы у Мишеля не ладилось с готовкой, очень даже ладилось, за уши от его блюд не оттащишь, но отходняк он такой, никогда не знаешь в какой момент накроет. Пахло мясом и специями, что навело на некоторые мысли. — Миш, ты званый обед решил снарядить в мою честь? — спросил он, откидывая голову на спинку стула и смотря в сторону столешницы снизу вверх. От положения вверх тормашками резко поплохело, и он разогнулся обратно. — Много чести, друг, — ответил тот, не отвлекаясь. — Тем более ты только что умял сковороду омлета в одного. — Так и я о том же. Что-то ты рано для ужина. Он развернул стул и теперь немигающим взглядом пялился на нож в руке Миши, оперативно шинкующий кабачок. — А кто говорил про ужин? — подал голос брат, тут же откладывая книгу с очками и поднимаясь с кресла, чтобы обнять Мишу со спины и зарыться носом в волосы. — Так уже два, какой обед? Сомневаюсь, что вы сами встали раньше двенадцати. Миша раздраженно засопел. — Серж, ну просил же так не делать, когда я занят! — Он полуобернулся и укоряюще посмотрел. — Я себе палец откромсаю, а потом и тебе, за компанию. — Прости. Тебе помочь? — Да, давай. Порежь помидоры и огурцы, пожалуйста. Перец там болгарский есть? Проверь. Греческий забацаем. — Понял, — откликнулся тот, и, как бы на прощанье, чмокнув мужчину в макушку, отправился к холодильнику. — И вообще-то, Поль, мы встали в десять. Акелу надо гулять. — Кто ещё встал! — раздалось из недр холодильника. — Пока я гулял с Акелой, ты дрых как сурок. — А ей уже можно на улицу? — Ты многое пропустил, — голова брата показалась из-за дверцы — видел бы ты, как она боялась травы. Мы ещё неделю с этого смеялись. Ипполит взял собаку на руки и почесал за ухом. Акела вцепилась в футболку, таща в разные стороны. Ей хотелось играть, но он ей этого удовольствия оказать не мог. — У нас сегодня гости, или что? Миша с Серёжей заговорщицки переглянулись. — Да, мой партнёр по бизнесу, — он сделал легкий акцент на слове партнёр,— обещал заглянуть. Ипполит предпочёл не задавать вопросов. Он опустил Акелу на пол и допил остывший кофе. Она успела хорошенько накусать ему пальцы. — Вам стоило назвать ее Акулой. С такими-то зубами. Миша рассмеялся. — Она у нас кусачая, — ответил он. — Я в душ, наверное, схожу, — кивнул сам себе Ипполит и предпринял попытку подняться со стула, но перед глазами резко потемнело и он плюхнулся обратно, пытаясь проморгаться. — Давно пора, — хмыкнул брат. Наконец поднявшись, он цокнул и зашагал в ванную. Душ вернул телу бодрость, а вот круги под глазами похоже стали темнее. Сейчас бы помогли эти штуки, которые девушки клеят под глаза. Бетчи? А впрочем неважно. Однако он помнил, что подруги всегда их использовали после особенно веселых тусовок, и вроде они помогали. Может у Миши найдутся? Он зашарил по ящикам, но поиски не увенчались успехом. Зато нашёлся какой-то крем для лица. Сойдёт. В его комнате обнаружилось чистое белье и потерянная любимая водолазка, которую он уже успел оплакать. От созерцания себя в зеркале уже готового и в пир и в мир оторвала собака, красноречиво схватившая за штанину. Он хотел взять ее на руки, но Акела игриво отскочила, донеслась пушистым комком до двери, ожидая действий Ипполита, и, когда тот побежал за ней, умчалась в коридор. Он нашёл ее на входе в кухню, по-детски удивлённо взирающей на развернувшуюся перед ней картину. Миша с Серёжей видимо закончили с салатом и мясом, пока он был в душе, и теперь были заняты исключительно друг другом. Миша сидел на столешнице (на которую никому не позволял садиться!), а брат устроился между его разведённых ног. Они целовались с таким упоением, что прервать их было бы преступлением. За годы совместного проживания он привык быть постоянным свидетелем их отношений, и если в подростковом возрасте это казалось неловким и мерзким, то сейчас он смотрел на них почти с отеческим умилением. Ведь когда тебе, тринадцатилетнему мальчугану, твой собственный брат, который стал почти как мама с папой, разбившиеся на машине в Италии несколько лет назад, твой личный Бэтмен и Железный Человек в одном флаконе, на которого ты всегда старался быть похожим, и просто самый крутой чувак, какого ты только видел, говорит, что встречается с другим парнем и хочет вас познакомить, твоя вселенная разлетается в дребезги. Ты сопоставляешь услышанное во дворе «педик» с Серёжей и ничего не понимаешь. Истеришь, плачешь и кричишь, отказываясь идти в кафе, в парк аттракционов, в кино, да куда угодно, лишь бы только не видеть и не знать этого самого говномеса, как вы с лучшим другом его окрестили. Потом сбегаешь из дома, бродишь до темноты, разбиваешь костяшки о стену и возвращаешься домой, чуть не плача. Тебе открывает брат, безмолвно обнимает, и ты ревешь полчаса на его плече, а потом он укладывает тебя спать как маленького. А на утро, которое ещё ночь, потому что на улице темно, ты заходишь в вашу гостиную, и этот самый говномес у тебя интересуется, а смотрел ли ты первую часть Железного Человека, ты с гордостью киваешь, и тогда он говорит, что у него есть вторая. Серёжа приносит пиццу, а говномес теперь Миша, и вы с ним самые лучшие кореша. Все это пролетело в голове младшего Муравьева-Апостола вспышкой старого воспоминания, и он молча прижал Акелу к груди, возвращаясь к себе. Стало стыдно за свои детские слова по отношению к этим, объективно самым лучшим в его жизни, людям, но порефлексировать на тему юношеских ошибок ему не дал Мишин характерный стук, с которым он был всегда и везде, и сам его обладатель, спросивший: — Мелкозавр, ты что-то искал у нас в ванной? У Миши был природный нюх, всё то он всегда знал. — Да, — отпираться было бессмысленно. — Я вспомнил, что есть такие штуки, бетчи, кажется, подумал, что у тебя могут быть. — Патчи, что ли? Закончились. Ипполит рассмеялся. Иногда Бестужев-Рюмин был вылитым стереотипным геем. — Зря смеёшься, — улыбаясь, ответил Миша. — Хорошая вещь, когда до работы час, а ты похож на мертвеца. Прямо как сейчас ты. — Вот уж спасибо. — О чем шушукаетесь? — Серёжа, отнял собаку и завалился на Полину кровать, держа ее навесу и играясь. — Мишка рассказывает мне о пользе косметики, — хмыкнул Ипполит. — Если ты про крема всякие, то я с ним согласен, — прокомментировал со знанием дела брат. Он тыкался носом Акеле в мордочку, а та игриво кусала в ответ. Это было так мило, что аж сердце защемило. Впрочем спорить с ними было напрасно. Оба в свои тридцать с копейками выглядели лет на пять моложе, всегда пышущие оптимизмом и здоровьем, и это учитывая петербургский холодный ветреный климат. Надо как-нибудь выпытать у этих вампиров эликсир молодости.

***

В дверь тактично позвонили дважды, но Ипполита какой-то там очередной Серёжин «партнёр» по бизнесу не трогал, а потому отвлекаться от разговора по фейстайму с подругой он не собирался. Там более она начала рассказ о его вчерашних похождениях. — Я сделал что? — Повторяю ещё раз. Мы сидели за столиком на втором этаже, было часа два ночи, когда ты мне проорал на ухо, так, что я чуть не оглохла: «Соня, мы идём танцевать», — она передразнила его пьяный говор. — Ну-ну, и? — Мы спустились на танцпол, я отвлеклась на друга со школы, мы говорили, ну, минут десять от силы, а ты уже пропал ищи-свищи. А он же тебя знает, и он меня тыкает в плечо и говорит: «Это не наш Поль там с мужиком сосётся?». — Стой. Дай переварить. — Да, ты пошёл по стопам брата, — и захохотала, мерзавка. Смешно не было ну совсем. Он снял наушники и откинулся на подушку. Он был шумным алкашом, и что он только не творил в пьяном угаре. Такого вот не случалось уже почти год. В коридоре говорили. От чужого голоса пошли какие-то непонятные мурашки по телу, и он поежился. Резко ударило спонтанным воспоминанием лица под мигающими софитами, и оно показалось до боли знакомым. Даже не сама внешность, а ощущение. Ладно, без паники. Нужно выяснить, что было дальше. — Продышался? Я рассказываю? — Давай. — Мы решили пока не вмешиваться, вы были очень заняты. Серьезно, Апостол, вы целовались полчаса без продыха. Я думала, вы прямо потрахаетесь на танцполе. И самое интересное, мы только отошли к бару за коктейлями, поворачиваемся, а вас и след простыл. Мы искали, но так и не нашли. Видимо, ты укатил с ним. — И ты мне сейчас говоришь, что моя лучшая подруга, — он сделал драматичную паузу, — позволила мне уехать из клуба, где мы были вместе, с каким-то неизвестным мужиком в неизвестном направлении? Я отказываюсь с тобой общаться. — Я между прочим тоже волновалась, вдруг он маньяк? — Я не буду комментировать. — Лучше прокомментируй состояние своей задницы. — Идеальное, как и всегда. И они оба покатились со смеху. Серёжа ввалился в комнату со словами: «Жрать подано», и тут же ретировался. — Все, я пошёл. Как увижу, убью и зарежу, — сказал он ей и сбросил трубку. Он вышел из спальни, наткнувшись на гостя, видимо. И, блять, лучше бы не поднимал голову от экрана телефона. Сказать, что он охуел, ничего не сказать. Перед ним стоял мужчина из клуба, с которым он вчера целовался, по словам подруги полчаса без продыху. Ебанный в рот. — Здравствуй, — сказал Джеймс Бонд русского разлива и скрылся в ванной. Шок стоило заесть. Внезапно он озадачился вопросом, как именно он оказался у брата, если по словам Сони, уехал с этим? (Черт знает, как его зовут вообще). Браво, Ипполит, ты пососался в клубе с мужиком, уехал с ним и даже не знаешь его имени. Ладно, нахуй эти переживания, они не важны, когда из кухни пахнет так, что у сытого аппетит прорежется. Он уселся за стол, и буднично поинтересовался у ухмыляющейся парочки: — А как его зовут, кстати? Эти двое переглянулись. — Анастасий. И смех, и грех. — Да, но обычно меня зовут Стас, — Анастасий вошёл в кухню, заправляя рукава и усаживаясь на своё место, — так удобнее. — Не хочу быть назойливым, но почему тебя так назвали? — поинтересовался Миша, покачивая бокал вина между пальцев. — Я привык к этому вопросу, — криво улыбаясь, ответил тот. — Все просто. Мама очень хотела девочку, убедила всю семью, что имя Анастасия прекрасное, а потом они узнали, что будет мальчик. Мама очень сокрушалась, и тогда моя прабабка предложила назвать меня Анастасий, мол ее деда так звали, и почти Анастасия. За время этой речи Ипполит успел кое-что для себя прояснить: у него определённо был вкус. Чего только точёные скулы и голубые глаза стоили. — А что насчёт тебя? — Стас кивнул в его сторону. — Тоже необычное имя. — Ну, — он быстро прожевал кусок мяса. — Отец увлекался греческими мифами, и ему очень запала в душу легенда про Ипполита и Федру. Так они и решили назвать третьего сына Ипполит. Если бы не его сумасшедшая любовь к греческой мифологии, подумалось ему в эту минуту, и не та спонтанная поездка на раскопки, он и мама бы сейчас могли сидеть рядом с ними. Он взглянул на Серёжу и уловил в его задумчивом взгляде те же мысли. Миша, похоже, тоже это почувствовал и перевёл тему. За обсуждением нефти и политики прошло несколько часов, и он сам удивился, как влился в разговор, позабыв о неловкости, которая витала в комнате в первые минуты. Стас был исключительно эрудированным и приятным собеседником. Дискуссии в семье Муравьевых-Апостолов были излюбленным занятием, а потому когда речь зашла о революционных движениях, что уже было опрометчиво, ибо в этом вопросе они почти никогда не сходились во мнениях, дело начало течь к драке. Анастасий быстро все понял и предложил младшему Муравьеву-Апостолу перекур. Парочка все продолжала спорить, и Ипполит знал, что такие споры у них обычно заканчивались сексом. Вдоволь наслушался в юности. Следовало побыстрее покинуть квартиру, пока эти двое не сожрали друг друга на их глазах. Они вышли в тёмный коридор. Ипполит на ощупь потянулся за курткой, а Стас удивлённо присвистнул: — Это надолго, да? — спросил он. — Да. Нам лучше исчезнуть на ближайший час. — У меня нет сигарет, — хмыкнул Кузьмин, когда они вышли во двор. — Серьезно? — Я думал, мы поговорим. — Зря. Пошли в магаз, тут за углом, — Стас недоуменно поднял брови, но пошёл следом. Взяв сигареты и бутылку вина, они устроились в маленьком сквере во дворе. Что сказать? Муравьёв-Апостол не знал, да и не сильно заботился на этот счёт, Стас, видимо, тоже не знал, а потому они молча курили, а затем передавали бутылку из рук в руки. В момент, когда бутылка была наполовину пуста, а молчать стало неудобно, собутыльник спросил: — Ничего не хочешь мне объяснить? — М? — Что вчера было? — Ты у меня спрашиваешь? — он озадачено уставился в плитку. — Я нихера не помню. — Тебе не кажется, что мы встречались раньше? — Помимо вчера? — Помимо вчера, — кивнул он. — Не кажется, — ответил Ипполит, поразмыслив пару минут. — То есть, это не с тобой мы ебались в кабинке клуба на Думской? Ипполит резко поднял голову, так что шея противно хрустнула, и ошарашено уставился на собеседника. Умереть не встать. Блеск. Сегодня что день шока? С днём охуения, блять. Стаса, по всей видимости, мало волновало выражение лица собеседника, а потому тот продолжил: — И это не ты ко мне вчера подлетел, повиснув на шее и поцеловав взасос? С той самой ночи год назад у него были только мелькающие воспоминания. Он кристально чисто помнил, как проводил Соню до такси и вернулся в клуб навернуть ещё одну, чтобы потом тоже поехать домой. Дальше все было обрывками. К нему подошёл красивый мужчина, они недолго поболтали в баре, и вот уже его прижимают к стене кабинки, кусая в шею. Мужчина поднимается дорожкой поцелуев и укусов от шеи к губам, прихватывает зубами линию челюсти. Ипполит зарывается в коротковатые волосы и тихо стонет. Руки тянутся к чужой рубашке, почти вырывая пуговицы, его футболка летит в сторону. Мужчина, о имени которого он так и не интересуется, целует жёстче и прижимается крепче. Чужое колено въезжает между ног. У обоих стоит так, что впору лес рубить. Шуршит фольга и пальцы, смоченные смазкой осторожно скользят меж ягодиц. Ипполит сжимает зубы до боли в висках, чувствуя палец, и тут же ещё один. Они приходят в движение, не давая ни малейшей возможности привыкнуть к ощущениям. Он недовольно мычит и старается терпеть. — Сука, что ты пытаешься там откопать? Клад? — тяжело шипит он. — Почти, — отвечает мужчина и продолжает безжалостно двигать рукой. Больно, а нихуя не приятно. Внезапно Ипполит дергается на пальцах и неприкрыто громко стонет. — Откопал-таки, — хмыкают сверху, и хочется этого наглеца и придушить, и заставить не останавливаться. Он ещё несколько раз разводит пальцы внутри, заставляя стонущего Ипполита биться затылком об стену. — Ну давай уже, не стеклянный. Его утыкают рожей в стенку туалета, спасибо не разрисованную, но от этого не менее грязную, и приставляют член ко входу. Парень без имени водит им по ложбинке, дразня, касается пальцами и говорит: — Попроси. В Ипполите поднимается недовольство за такую наглость и непотребство, но боже мой, какая неженка, тебя и так прижимают к стене обшарпанного туалета, трахают пальцами, а ты и сжимаешься на них. Попроси, сам ведь хочешь не меньше. Но вместо этого он отвечает: — Обойдёшься. Парень целует в затылок, ухмыляется, Поль не видит, но уверен, что так и есть, и входит сразу наполовину. Дыхалка отказывает, он хватает ртом воздух, в уголках глаз непроизвольно скапливаются слёзы. Что ж так больно то? Кисть просто разворачивает за подбородок к себе, и поцелуй этот нежный и аккуратный, извиняющийся будто. Что ж, он прощает, и через несколько длинных минут подаётся бёдрами навстречу, позволяя. Стена напротив довольно грустная, но хорошо, что гладкая. Ипполит задумывается о том, как влетел бы носом в стилизацию под неровные кирпичи, и мысленно радуется за себя. Тут его дёргают за плечо назад, заставляя выгнуться буквой зю, и вбивающийся член меняет угол в его заднице. Больше он не думает, только целует случайного партнера и стонет. Грубая рука милосердно обхватывает член, с оттягом проводя от головки до основания, зубы впиваются в шею, и Ипполит кончает так ослепительно и оглушающе, как ещё никогда в жизни, кажется, не кончал. Толчки быстро притупляют оргазм, и вот мужчина дрожит и придавливает собой, крепко держа за бёдра. Как именно уходит незнакомец он не помнит, его накрывает запоздалое неприятное опьянение. Он одевается, с приятным удивлением отмечая, что ничего не украдено, а потом не слишком элегантно блюет в том же туалете. Скорее всего, вызывает такси (он не помнит эту часть практически) и возвращается домой. Значит, его звали Стас. Мог и сказать, симпатичное имя, и стонать было бы удобнее. Он отвлекает себя непроизнесенной плоской шуткой, оттягивая продолжение разговора. Вляпался так вляпался! — Выходит так. — Жалеешь? — глаза Стаса искрили смехом и мягкой издевкой. Ипполит долго не думал, он вообще предпочитал в экстремальных условиях решать все действиями, и потянулся вперёд, целуя уже кривящиеся в ухмылке губы. Стас обхватил его затылок, обвёл кромку зубов, поцеловал в уголок губ и углубил поцелуй. И боже, как же это было хорошо. Лучше, чем со всеми его девушками, да что уж там, и с парнями. Он готов был целоваться на облупившейся скамейке до рассвета, если бы их не окликнул женский голос. Женщина лет шестидесяти, элегантно одетая, в сером плаще, берете и перчатках, от неё веяло аристократизмом за километр, как от некоторых в этом городе; она и такса на тоненьком поводке смотрели на них, не отрываясь. — Молодые люди! — воскликнула она с явно напускной строгостью, — Не боитесь Бога, так государства побойтесь! И она и такса ушли, чинно развернувшись, такса у неё тоже была какая-то благородная, честное слово, а может Ипполиту не стоило пить эту бутылку. Они переглянулись со Стасом и одновременно расхохотались. Когда шквал смеха стих, Стас поднялся, попрыгал, разминая замёрзшие конечности, дернул Поля со скамьи и потащил в сторону подъездов, предварительно педантично уничтожив весь оставленный ими мусор. Чмокнул перед домофоном в щеку и ускакал в сторону подъехавшей машины. — Ещё увидимся, греческий бог! — До встречи, Анастасия! Ипполит залетел в подъезд, чуть не кувыркнулся через высокий порог и заржал на всю клетку. Он был весел и полон энергии совершать великие дела (ну кроме написания диплома). Перескочил через половину ступеней, затарабанил в дверь, дернул за ручку, та оказалась незаперта, видимо никто так и не отвлекался от своих занятий после их ухода. Он собирался проскользнуть в свою комнату, но тут запрыгала у ног Акела, виляя хвостом и звонко гавкая. — Поль, ты вернулся? — послышался голос брата из кухни. Слинять втихаря не удалось. Миша сидел на полу кухни и дразнил Акелу, а Серёжа опять читал книгу. Ничто в них не выдавало последствий любовных утех. Они по большому счету и не поменяли расположения, разве только на кухне убрались. Ипполит почувствовал себя обведённым вокруг пальца. Два коварных престарелых гея разыграли сценку, чтобы оставить их наедине. Экие артисты погорелого театра. Он, старательно удерживая рвущуюся наружу улыбку, плюхнулся на кухонный стул и поглядел на безмятежных Серёжу с Мишей. Постучал по столу. Поерзал на месте. — Давно вы знали? — Сложно было не догадаться, знаешь ли, — протянул Миша. — Когда он внёс тебя вчера, храпящего на весь подъезд, к нам.. — Мы сумели сопоставить одно с другим, — продолжил Серёжа. — И все понять, — кивнул Бестужев-Рюмин. Ипполит устало провёл руками по лицу и вцепился в волосы. Хотелось истерично рассмеяться. Следовало признать, в самом деле, что это один из благоприятнейших исходов, который мог только быть. Чересчур благородно со стороны Стаса. — Не нам тебя осуждать, — тихо произнёс брат. — Мы рады, что выбор пал именно на Стаса. Он честный и благоразумный человек. Ипполит обескураженно вскинул голову. Его еще не начавшиеся отношения благословила семья? Его даже не отчитают за случившееся? Невозможно. Миша поднялся на ноги и протянул к нему руки, а младший Муравьев-Апостол резво обнял его за пояс и уткнулся лицом в живот, тёплая рука взлохматила волосы. Со спины подкрался Серёжа и притянул к себе обоих. Они некоторое время наслаждались редкими объятиями, погружённые каждый в собственные мысли, пока Ипполиту не прилетел лёгкий подзатыльник и не послышались слова брата: «Прекрати сдерживать улыбку, ты светишься сильнее Сириуса!». Смех наполнил тихую квартиру, и Поль, чуть смущаясь, скрылся в дверях. Сергей с Мишей взглянули друг на друга, будто бы говоря: «Ох, уж эти влюблённые наивные юнцы». Впрочем пусть думает, что все прошло так просто. Ему совсем не обязательно знать о трёхчасовом разговоре с Анастасием той ночью и его истинной причине нахождения в их доме сегодня. Меньше знаешь, крепче спишь — как в старой пословице.