***
Джим оставил записку на ее пороге, потому ему некогда было носиться по дому в поисках девушки, а просить и без того беспокойное Перо ему не позволила совесть. Весь день он пытался сосредоточиться на открывшейся тайне, изредка отвлекался на нуждающихся в помощи обитателей. Сегодня он стал безобразно равнодушен к их состоянию. На самом деле, он был растерян, что не смог увидеть цельную картину раньше, даже без дневников. Кукловод или Джон, ученики или она? Что, если все вместе? Что, если они существовали вместе, продолжают существовать даже сейчас, под одной с ним крышей? Абсурд, предполагать, что кто-то захочет вернуться в место своего заточения. Что должно произойти с человеком, чтобы он решился на такое? Глубокое одиночество, неожиданно постигшая трагедия, желание быть хоть к чему-то причастным? Джиму были знакомы все эти чувства, но он не был уверен, что смог бы найти в себе силы вернуться сюда. Или слабости? Гостиная почти погрузилась во мрак. Джим нарочито не включал свет, – так ему казалось, что он скрывается сам от себя. Но если Дакота придет, его все-таки придется включить. Честный разговор возможно только при свете, глаза к глазам. Он был уверен, что прав в своих предположениях насчет четвертого ученика. Если она та самая Лань, дошедшая до конца наряду с Драконом, Тигрицей и Обезьяной, – это будет просто любопытным фактом, который не принесет пользы. Джим уже вообще перестал понимать, какую пользу могут приносить Последователи, о чем ему часто шипела на ухо Алиса. Его заслуги по итогу сводятся только к медицинской помощи. – Все, что я могу – латать чужие раны. – Джим устало закрыл глаза, даже так чувствуя, что красный огонек рвется сквозь его веки. – Это уже немало. Джим порывисто выпрямляется на диване, распахивает глаза. Сначала он решает, что Кукловод наконец решил поговорить, но потом чувствует чье-то присутствие в гостиной. – Я не слышал, как ты вошла. – Дверь была неплотно закрыта. – Даже скрипа не было. – Ее нужно немного потянуть вверх, она перекосилась уже, вот и скрипит. Дакота все еще стоит на пороге комнаты, словно не решаетсяпройти. Темная невысокая фигура в тускло-желтом прямоугольнике дверного проема. Воображение Джима разыгралось, и он на мгновение представил, как она кидается на него, держа в руке что-нибудь острое, холодное. Он нервно дернул головой, отгоняя эти мысли и сетуя на разыгравшуюся мнительность. Зверства в доме происходили раньше, но не могут же они повториться снова, правда? – Так чем обязана в столь поздний час? – женщина убирает руку с ручки двери, не замечая свежих ран на ладонях, и, когда дверь выскальзывает из ее рук, легко проводит ладонью по ее внешнейстороне, словно ведя по выверенной траектории, чтобы та не захлопнулась. – Включи свет, пожалуйста. Прежде чем гостиная погружается в кромешную тьму, Дакота щелкает указательным пальцем по выключателю, и комната озаряется светом. Он сильно слепит глаза Джиму, но тот стойко это выдерживает, приглашая женщину сесть в кресло. – Прямо как на сеансе психотерапии. Не зря тебя Джек боится. Она придирчиво оглядывает предложенное место, но, поколебавшись, все же садится, чувствуя, что зря накаляет обстановку. Когда-нибудь доктор даст ей сдачи, но сейчас она еще не довела его до белого каления, балансируя на грани его терпения. Иногда она даже надеялась, что он действительно настолько холоден, как говорят о нем некоторые подпольщики, и не обращает внимания на ее колкости. – Избегает. – сухо поправляет ее доктор. Дакота медленно обводит взглядом комнату, останавливаясь на разложенных страницах на столе прямо перед ней. Ну, конечно. Это будет не просто сеанс психотерапии, но еще и допрос. – Пусть так. – женщина пытается придать себе расслабленный вид, откинувшись в кресле, но чувствует себя неловко под пристальным взглядом Джима. – Давай будем считать, что я хочу удовлетворить свое любопытство. – В такой час? – Дакота вопросительно изгибает бровь, переведя взгляд на настенные часы. – Каким образом? Тихое тиканье часов начинает выводить ее из себя. Если ее поймали на крючок, то только потому что она сама позволила. Джон не стал бы вмешиваться в эти дела, но кто-то же спустил его дневники вниз, чтобы обитатели могли развернуть активную исследовательскую деятельность. Черт, как же ей не хватало этих страниц в первом акте. Если дневники Джона и Кукловода не представляли для нее опасности видимой, то ее собственные записи пропали еще в последние дни заточения во время первого акта, а делиться своими переживаниями, особенно неосознанно, особенно с излишне участливым доктором, она не хотела. В любом случае, давать заднюю, очевидно, было поздно. – У меня есть кое-что. – Джим, мельком пробегая по первым строчкам написанного, стал собирать страницы со стола, стараясь их сложить в предполагаемом им хронологическом порядке. Первую стопку он протянул Дакоте. – Возможно, тебе покажется это знакомым. Женщина молча взяла довольно толстую стопку страниц, сразу отмечая знакомый, плохо разборчивый почерк Джона. Пробежав глазами по первой странице, она нервно отворачивает ее уголок и, скорее для вида, просматривает все остальные. Страниц много, наверняка какие-то из них она не видела, но читать их прямо перед доктором, который почти бесстыдно вглядывается в ее лицо, желая поймать любую промелькнувшую эмоцию, она не желает. Подняв голову, Дакота пытается отплатить Джиму той же монетой, вкладывая в свой взгляд весь холод, все безразличие, которыми окатила его еще при их первой встрече. Он реагирует спокойно, протягивая следующую стопку, и теперь в его взгляде ясно видно сочувствие. «Какого черта. Он, что, извиняется за свою внимательность?» Женщина принимает стопку страниц. Как бы она ни старалась контролировать свои чувства, они нашли выход если не на ее лицо, то в остальном теле. Чувствуя, как предательски дрожат руки, она пытается самодовольно улыбнуться в попытках взять ситуацию под свой контроль. В конце концов, ему и так все известно, так зачем переживать. Она с ужасом отмечает про себя, что первый акт не выбил из нее страх перед собственными чувствами, скорее наоборот, обострил их до предела, а вот способность их проявить притупилась. Джим старательно делает вид, что он не настолько ждет ее ответа, чтобы следить за малейшим ее движением, переводит взгляд на страницы, которые она положила себе на колени. Те подрагивают, как и другие, в ее руках. Ему уже совестно, что он затеял такую игру. Можно было вообще не ворошить прошлое, не искать правду, но как иначе он мог понять Кукловода. Удивительно, сколько свежих могил приходится вскрывать на пути к истине. Этот дневник, который она держит – лишь случайный трофей, он не играет особой роли. В нем упоминаются в основном те, кого Джим и так знал – Дракон, Тигрица, Обезьяну он никогда и не встретит. Очевидно, что никто из учеников не являлся убийцей семьи Фолл. Возможно, он тешил свое самолюбие, но в этом сознаться порядочному человеку всегда бывает трудно. – Допустим, знакомо. – Ты понимаешь, к чему я клоню? – Не понимаю, док. – она криво улыбается, словно пытается унять душевную боль. – Ты хочешь понять Кукловода, копаясь в чужих каракулях. Но зачем демонстрируешь их мне? Ты ведь не идиот, чтобы полагать, будто я стану изображать дуру, вроде как «это не мои записи»? Она чувствует себя загнанной в угол пугливой ланью, как и обязывает ее прозвище. Воздух в гостиной ощутимо нагревается, и жжет глотку, плавит мозг, вынуждая ее чуть ли не с когтями бросаться на доктора. Оскорбления – лишь малая часть ее из арсенала. Женщина удивляется такому простому поводу для срыва. Она же справлялась с собой за стенами дома, так почему сейчас не может. Комната давит на нее всем – потолок, стены, – все хочет схлопнуть ее, сдавить ее грудную клетку, заставить замолчать и не двигаться. Чудовищная западня, если подумать, если вспомнить. – Дакота. – она слышит голос Джима как сквозь толстый слой ваты, чувствует, как сушит глаза, и начинает часто моргать, фокусирует взгляд на докторе. – Прости меня. Джим тянется за страницами, мягко убирает с них ее пальцы и, отложив записи на стол, берет ее рукив свои. Он видит, что она возмущена таким порывом, – с чувством оскорбленного достоинства женщина замирает, следит за его лицом, ища подвох. Она знает, что запомнит этот момент, считает, что он забудет, и пытается заставить себя ненавидеть его сильнее. – Мое любопытство губит не первого человека, а я все никак не учусь на собственных ошибках. Джим сочувственно качает головой, отчего его волнистые волосы рассыпаются по плечам. Голос у него тихий, успокаивающий, и у нее не получается его ненавидеть. Не здесь, не сейчас. Нужно сбежать отсюда, из этой кишащей страшными воспоминаниями комнаты. Они находят к ней путь даже через Джима, самого мягкого для нее, но жестокого человека. Дакота вырывает руки, прерывисто вдыхает разгоряченный воздух и переводит взгляд на камин. Он зияет как огромная черная пасть, покормить его своим дневником не получится. Женщина тянет руку за страницами, и Джим послушно возвращает их хозяйке. Этот жест выглядит, как исполнение ее последней воли. –Подожди. – Джим наклоняется к аптечке, не выпуская ее из поля зрения, боясь, что та растворится в свете комнаты. – Ты вряд ли позволишь мне перевязать твои раны, тогда возьми бинты и сделай это сама. Пожалуйста. Он привык воздействовать на людей вежливостью, порой забывая, что напористость срабатывает лучше, но он не хотел оттолкнуть женщину еще сильнее. Допустив ужасную ошибку сегодня, он навсегда потерял ее доверие; и дело не только в том, что портятся их личные отношения, – он рискует разрушить тот хрупкий мир в душе, который она старательно возводила в последнее время. Джим догадывался, что на глаза ему попали не все страницы, что были в первом акте эпизоды намного хуже, чем описывал Кукловод или Дакота. – У меня есть бинты. – глухо ответила женщина, пытаясь придать лицу привычное выражение неприязни. Если бы в гостиной было зеркало, она бы ужаснулась своим попыткам. – Ты наверно последнюю пачку с Джеком передала. Так что она по праву твоя. – Джим положил бинты на стол, догадываясь, что Дакота боится даже случайно коснуться его. – Но я ничего не передавала. – ее голос оживает удивлением. Женщина в излишнем изумлении распахивает глаза, но быстро берет себя в руки. Джим замирает, озадаченно смотрит на бинты, оставленные на столе, затем по-доброму усмехается и слегка разводит руками.Женщина поднимает пачку бинтов, крутит в руках, чувствуя, как начинают дрожать губы. Встряхнув головой, она надеется, что волосы хоть немного скроют ее лицо. Безуспешно, доктор видит все, и чувствует тоже все. Себе на беду. Он концентрируется на печали, щемящей сердце, не в силах понять – его тронула забота Джека или непричастность Дакоты. Женщина ловит себя на мысли, что не хочет выпускать его. Даже после его попыток влезть в душу, она все равно видела в нем единственное спасение. Сколько раз ее нужно сломать, чтобы она призналась в собственной слабости, – упала бы перед ним на колени, но он бы не позволил этому случиться. Сначала разбередить старые раны, затем – зализать. И ей кажется, что так и должно быть, что так правильно, ведь никто не говорил, что все может быть иначе. – Джим… - она почти беззвучно двигает пересохшими губами, бинты падают на пол, пока она пытается собрать себя воедино. Он приближается медленно, осторожно, как к одичавшему животному, боясь спугнуть, но как только слышит первый всхлип, почти истеричный, тянет к ней руки. Дакота прячет лицо в своих ладонях, боясь выдать из себя предательские звуки рвущихся наружу рыданий, и чувствует прикосновение теплых рук. Страницы дневника впитывают в себя ее слезы, чернила размываются, пачкая кожу, но сейчас ей все равно. Из сознания даже вытесняется мысль, что Джон может наблюдать за поломкой своей бывшей сильной марионеткой. Хотя он как никто другой должен знать, что сильные ломаются хоть и позже, но с худшими последствиями. Об этом она подумает позже, когда снова научит себя ненавидеть доктора, потому что сильные люди не любят свидетелей своей слабостей.Часть 1
15 сентября 2020 г. в 21:41
Полдень в доме обычно наступал тихо, оставляя едва заметные следы бессонницы на лицах подпольщиков, которые с большим нежеланием являлись в гостиную на очередную перевязку. Но сегодняшний день был шумным, по коридору все время слышался топот ног, хотя никакой чрезвычайной ситуации в доме не произошло. Парадокс, но и в гостиной гостей почти не побыло.
Сквозь прибитые к окнам доски дневной свет проникал нехотя, падая на пыльный рояль в углу, старый книжный шкаф и на голову мужчины, золотя его волосы. Потрепанные страницы неровной стопкой возвышались на краю стола. Какие-то из них до сих пор были склеены друг с другом, – их правый уголок был подвернут. Рядом с этой стопкой соседствовала другая, тоньше, ее листки были в лучшем состоянии.
Сидящий на диване мужчина, уперев руки в колени, озадаченно переводил взгляд с одной стопки на другую. В такой нехарактерной для него позе доктора застал парень, пинком открывшийдверь. Обведя глазами гостиную, он нахально улыбнулся и, не глядя на обитателя, хлопнул дверью, запуская таймер в комнате. Предметы он находил быстро, с некоторой леностью, которой сам не придавал значения, и только на последнем предмете сбился с толку.
– Чертово перо. – тихо ругнулся он себе под нос.
Доктор резко склонился над столом и собрал две стопки страниц в одну. Под ними на протертой поверхности стола светлело злосчастное перо. Мужчина, стараясь прировнять края страниц друг к другу, перевел взгляд на молодого человека.
– Вечно у тебя бардак.
Джим устало улыбнулся, возвращая страницы на стол.
– В этом доме все вверх дном, Джек.
– Спасибо, что дал мне еще одну причину свалить отсюда поскорее.
Доктор поморщился, сознавая, что в очередной раз допустил промах.
Правила номер три. Никогда не упоминай слово «дом» даже в качестве архитектурной постройки.
Джек убрал полученные за пройденное испытание батарейки в карман, сверля взглядом висящую над камином картину с интересом ценителя искусства. Во всей его фигуре читалась явная неприязнь ко всему в этой комнате, но он словно собирался с силами выдавить из себя что-то значимое, не разрушив свой грозный облик. Желательно при этом не смотреть на брата, чтобы, упаси Господь, тот не начал психоанализ, основываясь на выражении его глаз.
– Дакота просила передать тебе.
Джек резко бросил на диван новую пачку бинтов.
– Зачем? В аптечке достаточно бинтов. – Джим взял в руки пачку, повертел в руках. – Впрочем, лишней не будет.
Джим потянулся рукой к аптечке, стоящей у пуфика, но не дотянулся, из-за чего пришлось вставать. Джек недовольно наблюдал за манипуляциями брата, сунув руки в карманы. В его взгляде скользнула тень сожаления, но он вновь сдвинул брови и улыбнулся фирменной улыбкой.
– Спасибо. – Джим щелкнул крышкой аптечки.
– Да пожалуйста. Не обращайся.
Правило номер два. Не задевай самолюбие Джека благодарностями.
Доктор понимающе качнул головой, принимая колкость.
– А ты обращайся. Кроме шуток, Джек.
Правило номер один. Не напоминай Джеку о том, что он может быть слабым.
Джек недовольно фыркнул и, напоследок окинув взглядом разбросанные на столе страницы, двинулся к выходу.