It's the Little Things

Дайске Камбэ из тех людей, что грациозно входят в Starbucks, припарковав свой Aston Martin DB5 у обочины, одеваются в недавно сшитый костюм от Tom Ford и поправляют золотые запонки, демонстрируя тем самым новые часы от Patek Philippe, удостоенные чести обвивать его запястье (абсолютно никто не удивлён покрытием из чёрных бриллиантов). — Святой боже, как же он горяч. Хару лишь молчаливо соглашается. Затем он складывает журнал, который читал до этого, и идёт дальше. Да. Дайске Камбэ безумно горяч, но на этом-то, в общем, и всё. Иногда парень так сексуален, так богат и так учтив, что превращается в нечто недосягаемое. И это не стоит усилий, не стоит потраченного времени и определённо не стоит той шумихи, что разводят вокруг всего. Хару хватает пары секунд, чтобы оценить его. Да, думает он, мы живём в двух совершенно разных мирах. Да что уж там. Двух совершенно разных плоскостях. Поэтому, когда он встречает Дайске Камбэ на кассе и принимает у него заказ (американо, со льдом, без молока, без сахара), он решает, что смотреть ему в глаза почти бессмысленно. — Сэр, не могли бы вы, пожалуйста, уступить место следующему клиенту? — говорит он без толики эмоций, словно робот, что, возможно, не так уж и далеко от правды. Дайске бросает на него холодящий душу взгляд, в котором читается «Ты смеешь бросать вызов мне?», и по какой-то неясной причине Хару напрягается и думает: «Да, да, чёрт возьми». Он посмеет. Он определённо посмеет. Зачем такому человеку, как Дайске Камбэ, вообще заказывать кофе в Starbucks? Вот если бы Хару был так богат, он бы открыл кофейню в своем собственном особняке и нанял собственных работников. Чем больше он об этом думает, тем сильнее злится, и даже не замечает, что Камбэ топает ногами, показывая своё явное недовольство другим клиентам, которые, похоже, вовсе даже и не против поглазеть на него в очереди. — Прошу прощения, сэр, но в очереди стоят другие клиенты, — говорит Хару и остаётся проигнорированным, потому что Дайске Камбэ делает то, что хочет Дайске Камбэ, а он, вполне себе довольный ситуацией, ожидает свой американо со льдом у кассы, заставляя поток гостей скапливаться у входа. Хару вздыхает и выглядывает через плечо, чтобы принять следующего посетителя. — Что вы здесь вообще забыли? — шепчет он так тихо, что даже мышь не услышит. Но Дайске Камбэ слышит. Ну конечно. Потому что Дайске Камбэ слышит всё. — Теперь это место принадлежит мне, — говорит он, когда один из коллег Хару приносит ему его напиток. Дайске Камбэ улыбается и уходит. — Ну да, конечно, а как же Говард Шульц, — бормочет Хару, снова поворачиваясь к толпе. Псих, но псих богатый и горячий. Он останавливается. И снова оборачивается. Хару думает, что тот, должно быть, снова услышал его, но вместо этого он показывает на свою рубашку, где на рукаве огромное коричневое пятно. — Пятно от кофе, — неожиданно поясняет тот. — Возможно, ты захочешь переодеться во что-нибудь другое. И уходит, прежде чем Хару успевает сказать что-нибудь резкое в ответ, но там уже стоит длинная очередь сплетничающих посетителей, а касса жужжит (это странно, думает он), поэтому приходится отвлечься, из-за чего его взгляд натыкается на счёт, лежащий сверху. Оу. Оу. Дайске Камбэ и правда новый владелец сети кофеен. Хару вздыхает, вытирая пятно на рубашке (тщетная попытка, правда), и принимает следующий заказ в очереди. Да, думает он, это просто чёртова удача. Потому что Хару работает в сети кофеен, а Дайске владеет ею (почувствуй разницу, как говорится). Это мир Дайске Камбэ, и Хару просто живёт в нём. ** Для парня с такими дорогущими автомобилями (он ездит на i8 по понедельникам и вторникам, на LC500 по средам и на lambo по четвергам) Дайске Камбэ заказывает достаточно скучные напитки. Чёрный кофе. Американо, тоже чёрный. Никакого сахара. Никаких излишеств. — Вижу, ты всё ещё здесь, — говорит он однажды Хару, улыбаясь настолько любезно, что становится даже как-то жутковато. Он оплачивает счёт и ждёт в зоне выдачи. Незначительный прогресс, но всё же. — А где же ещё мне быть? — нет, Хару ни в коем случае не хочет затевать драку, потому и старается воздержаться от колкостей, не выказывая своего недовольства. Как жаль, что Хару сегодня в плохом настроении — решение написать имя Дайске Камбэ неправильно на его стаканчике кажется заманчивым. Камбэ-дурак*. О да. Лучшее, что с ним происходило за сегодняшний день. Пожалеет ли он об этом? Возможно. Но сейчас на это плевать. Это работа с мизерной зарплатой, и дерьмо, которое он терпит ежедневно, просто не стоит того. Его коллега, ухмыляясь, поднимает стакан. — Дайске Камбэ! Хару буквально старается не зафейспалмить. Все его планы рухнули в одно мгновение. Поистине несправедливый мир. Как бы то ни было, Камбэ берёт свой кофе и смотрит на имя, нацарапанное сбоку. Затем переводит взгляд на Хару и улыбается. Чертовски нервирует. Он подходит к стойке, где Хару приветствует его одобрительным ворчанием. Но Дайске поднимает руку, как бы останавливая любую мысль, проносящуюся в его голове, прежде чем она успеет вырваться наружу. — Я хочу, чтобы ты слушал меня очень внимательно, — говорит он, и Хару принимает вид побитого щенка. — У меня есть определённые средства, чтобы сделать твою жизнь весьма трудной. Но так уж случилось, что сегодня я достаточно добрый. Что-то вроде навязчивой мысли проскочило у него в голове: «Дайске Камбэ, по сути, угрожает его жизни с милейшей улыбкой на лице». По какой-то причине Хару даже не сомневается в его словах, потому что, ну, знаете, эти богатые людишки, они такие странные. — Считай себя счастливчиком, Хару. Что-то внутри него обрывается, когда он слышит своё имя в исполнении Камбэ. Если до этого он молча терпел чужую грубость, то сейчас его ничего не сможет удержать. — Да? Почему бы тебе тогда не соснуть моего чл… — но его коллега вовремя останавливает его, улыбаясь так учтиво, как только может позволить себе в данной ситуации. — Хорошего вам дня, Дайске-кун! И Дайске Камбэ в ответ лишь улыбается. Но взгляд его так и кричит: «Я буквально готов тебя убить» — и это прекрасно, потому что Хару того же мнения. ** Недели пролетают незаметно, и Хару начинает понимать, каково это жить с Дайске Камбэ наглядно: он приходит в кафе каждое утро в семь часов, всегда заказывает один и тот же напиток и никогда не остаётся надолго, чтобы завести разговор. — Как ты вообще пьёшь это дерьмо? — однажды спрашивает Хару, и Дайске пожимает плечами, как будто ему всё равно. Что, вероятно, не имеет смысла, потому что всё в нём так кричит об ухоженности и внимании к деталям: от его дизайнерских костюмов до шнурков с золотой отделкой. Так что это должно касаться и кофе. — Разве у богатых людей нет секретного запаса кофе со стволовыми клетками, чтобы они могли жить вечно или что-то типа того? Дайске, похоже, не ожидал услышать подобное. — Это миф. — Ага. Похоже на то, что сказал бы богатый человек. — Неужели ты должен ругаться со мной из-за каждой мелочи? Да, думает Хару, определённо. — Потому что ты здесь. Хару моргает, гадая, правильно ли он его расслышал. Но Дайске Камбэ выпивает содержимое своего американо, оставляет стакан на прилавке и уходит из магазина, прежде чем парень успевает открыть рот и спросить. Оу. ** Рутина не меняется. Дайске Камбэ приходит в кафе в семь часов каждое утро и наблюдает, как Хару борется с утренним наплывом. По большей части они продолжают препираться, но Хару становится всё ленивее. Например. Дайске ругает его за небрежность, мол, рубашка не заправлена, волосы должны быть зачёсаны назад, слишком медленный. Хару отвечает, что счастлив выпроводить его за дверь, а Камбэ напоминает, кто хозяин этого места. Хару ворчит и продолжает жить своей жизнью. — Вопреки распространённому мнению, меня не привлекают мужчины, которые кажутся эмоционально недоступными, — говорит однажды Хару своему коллеге во время обсуждения их идеального типа. Затем он переходит к следующему клиенту в очереди, который ведёт себя как настоящий мудак: сахара слишком много, много молока, кофе странный на вкус. А вы уверены, что это не латте? Он ещё говорит Хару, как правильно тот должен подавать ему его кофе, вы посмотрите! Так бы и заткнул его к чёртовой матери. Это прекращается, когда Дайске Камбэ хватает клиента за шиворот, тащит его, брыкающегося и вопящего, по полу и швыряет наружу как мешок с мусором. Другие посетители ахают (некоторые даже аплодируют), но Хару просто смотрит на него, прищурившись и гадая, всё ли у того в порядке с головой. — Ну, может, меня всё-таки немного и привлекают мужчины, которые кажутся эмоционально недоступными, — говорит он, ни к кому конкретно не обращаясь, и принимает следующий заказ. ** В ночь, когда Хару закрывал магазин, у него была настолько сильная мигрень, что он подумывал даже о том, чтобы приложиться головой о стену, избавив себя тем самым от боли. Всё вокруг него движется как будто в замедленной съёмке — он почти уверен, что в этот момент у него начинается лихорадка, — но без термометра он не может точно сказать, поэтому списывает всё на усталость, которой вот уж точно у него предостаточно. В течение последних десяти минут кто-то настойчиво пытался открыть дверь, и он почти потерял счёт тому, сколько раз ему пришлось кричать о том, что они закрыты (придурок!). Он так хорошо приспособился игнорировать этот шум, что буквально вскрикивает, когда стекло разбивается. И, о чудо, там стоит Дайске Камбэ, перешагивая через осколки стекла (разумеется, поправляя запонки). Хару оглядывает кафе и вздыхает. — Как для такого дерьма, мне платят слишком мало. Я ухожу, — говорит он, уставший. И никакие мысли о безумно горячем Дайске ему не помогут, потому что единственное, что он может сейчас делать, так это смотреть на искорёженную витрину магазина и удивляться тому факту, что он вообще продолжает работать здесь за мизерные пятнадцать долларов в час. Дайске Камбэ подходит к стойке, как будто собирается сделать заказ. — Да что с тобой такое, — говорит Хару, — мы закрыты, псих ты конченый. — Я приглашаю тебя на ужин. Может быть, это из-за лихорадки, думает Хару и отключает мозг. Да, точно из-за мигрени. Поэтому он сворачивает за угол и направляется в заднюю комнату, где стоят шкафчики. — Я иду домой, — снова говорит он, но Дайске встаёт у него на пути, и Хару вздыхает. — Я сказал, что приглашаю тебя на ужин. Собирай вещи и жди у моей машины. Я припарковался у входа. Хару приходится почти что массировать напряжение, которое нарастает в его висках. — А разве ты не должен спрашивать? — Я и не спрашиваю. — Тебе кто-нибудь говорил, что ты упрямый как осёл? Камбэ не остаётся в долгу: — А у тебя эмоциональный интеллект пятилетнего ребёнка. — Это не я взорвал входную дверь, чтобы попасть в кофейню, — говорит Хару, оскорблённый. — Ты очень неприятный человек, знаешь это? — Неприятный? — Дайске Камбэ выглядит искренне озадаченным, настолько, что Хару невольно задумывается: а не сказал ли он что-то не то? Мужчине, вероятно, никогда раньше не говорили, что он может быть неприятен — ситуация не из лучших. Хару так-то вестник плохих новостей, получается? — А что во мне неприятного? — Ох, с чего бы начать-то? Ну, во-первых… И он не успевает сказать и словечка, как теряет сознание, проваливаясь в темноту. ** Первое, что видит Хару, когда просыпается, — белые кафельные потолки. И только потом до него доходит зловоние спирта, болезней и стерилизации. — Я что, умер? Дайске Камбэ поднимает взгляд с дивана и ослабляет галстук на шее. — Боюсь, что нет. Он встаёт, возится с какими-то жидкостями, прикреплёнными к капельнице, и Хару отмахивается от него как от надоедливой мухи. — Прекрати, — говорит он. — Не прикасайся ко мне. Хару снова зарывается в подушку больничной койки и задаётся вопросом: можно ли попытаться умереть? Сможет ли он на самом деле захотеть этого, если будет достаточно много думать? Чёрт, нет. Это же больница. Когда он понимает, что ему придётся всю оставшуюся жизнь расплачиваться за одну проведённую здесь ночь, его первым побуждением становится вскочить и свесить ноги с кровати. Дайске Камбэ толкает его обратно на подушку, обхватив рукой за шею, как будто выжимает мокрое полотенце. — Тебе нужно отдохнуть, — говорит он. — Не будь глупцом. Очень смело с его стороны предполагать, что глупость когда-либо останавливала Хару. Он снова вскакивает, готовый нанести первый удар, но Дайске, по-видимому, намного сильнее, чем кажется на первый взгляд, и ему нетрудно вывести его из строя ударом по голове. Во всей этой суматохе глаза Хару начинают метаться по комнате в поисках кнопки медсестры, что даёт Дайске возможность каким-то образом крепко ухватить его руками. Оу. Да, Дайске Камбэ красив, даже вблизи — это его тело, ну вы поняли — но он также очень хорошо пахнет. Как идеальное количество дорогого одеколона: ровно столько, чтобы понюхать, и ровно столько, чтобы захотеть ещё. Хару настолько погрузился в свои мысли, что даже не заметил, как Дайске наклонился над его кроватью, чтобы ввести что-то в капельницу. — Попахивает чем-то незаконным, — говорит Като, понимая, что и больница тоже, вероятно, принадлежит Камбэ. Дайске наконец слезает с него, сбрасывая занавеску для уединения. — Меня не волнует. Хару знает, что это плохая идея. Хах. У него, наверное, бывало и похуже. — Я принял решение доверить тебе свою жизнь, — продолжает он, накачанный каким-то обезболивающим. Дайске Камбэ улыбается. — Глупое решение, ну правда. ** Каким-то образом в течение одной недели, включая постельный режим, естественно, Хару оказывается за ужином в кафе после рабочего дня с Дайске Камбэ. По большей части они молчат, что, честно говоря, похоже на чудо, потому что они не могут не огрызаться друг на друга через каждые два слова. Или, может быть, тишина — это затишье перед бурей? Хару смотрит на дверь, которая уже давно обмотана скотчем и палками, как в фильме про зомби-апокалипсис. — Я так сильно хочу врезать тебе, — говорит он ему без всякой решимости. Дайске Камбэ ослабляет узел на галстуке. — Ну, дерзай. Хару смотрит на него с полнейшим презрением, но теперь это, по-видимому, не имеет никакого эффекта. Странно. Они почти не разговаривали, но Хару каким-то образом узнал его, понял. Он поднимает кулак, готовый нанести первый удар по столу, но Камбэ ловит его за запястье– –только для того, чтобы Хару наклонился и оставил поцелуй на его губах. Дайске моргает. Хару возвращается к еде. — Придурок. Дайске откидывается на спинку сиденья, закидывая ногу на ногу, и прячет очень заметный румянец, ползущий по лицу большими пятнами. — Пожалуйста, сделай одолжение и заткнись, — он замолкает, заметив, что Хару не тронул бифштекс. — И съешь уже свой чёртов ужин. И в кои-то веки Хару решает не перечить.