***
Зубы сомкнулись на нежной тонкой шее аристократа, оставляя яркий кровоточащий след. Это было ошибкой, фатальной ошибкой. Слезы, размазанные на щеках, темные пятна теней, залегшие под наполненными страхом глазами и подрагивающее тело, голое тело. Голое тело на холодном мокром полу ванной, тонкие руки, запястья, покрытые синяками, красивые ноги, на которых следов не меньше и шея, почти изуродованная укусами шея. Хару окинул Дайске взглядом, моргнул пару раз, а потом, когда до него наконец-то дошло, резко дернулся, отполз к стене. Глаза его расширились, а голова загудела, словно осознание всего происходящего, было не мыслями, а роем диких пчёл, что, зароившись вышли из собственного улья и заполонили собой свободное около него пространство, образуя темную тучу, угрожающе нависающую над землей. Като хотел было заговорить, но в горле пересохло, получилось только прохрипеть что-то невнятное, нечленораздельное. Камбе задрожал сильнее и, в попытке податься в бегство, схватился за борт мраморной ванны, поднимаясь, но не держащие ноги, слабость во всем теле и боль, от которой хотелось только неудержанно рыдать скрючившись, сжавшись в клубок, не дали ему этого сделать, он снова рухнул на холодный или, как казалось Хару, ледяной пол, и слезы хлынули сплошным потоком по его ещё не успевшим высохнуть щекам. Като не знал, что делать. Мысли путались, кафель обжигал пальцы на руках, лизал холодным пламенем босые пятки, проходился по голой пояснице, заставлял подрагивать. Скулеж вырвался наружу сам. Хару схватился за волосы, сгибаясь и закусывая нижнюю губу. Боль яркой вспышкой мелькнула перед глазами, а во рту заиграл металлический вкус крови. От него затошнило, но Като лишь сглотнул и исподлобья посмотрел на Дайске: тот ладонями пытался утереть непрекращающиеся слезы. Он иногда всхлипывал, шмыгал носом, но выражение его лица не менялось, лишь страх в глазах, говорил о том, что Камбе напуган, ему больно и он так же, как и Като не знает, что делать и как быть. — Дайске, — позвал Хару, перед этим сглотнув, промочив гортань слюной, но это не особо помогло. Он всё равно хрипел, а горло словно кошки драли. Камбе вздрогнул, поднял на него испуганные глаза и рефлекторно схватился правой рукой на место укуса, что неприятно саднило и чесалось, слегка тянуло и горело. — Что?.. — начал Като, не отрывая от него глаз, хоть и смотреть на него было ужасно больно и стыдно. Хотел продолжить, но так и не смог, потому что Дайске закачал головой, ничего не говоря, словно был нем, лишен языка или попросту ничего не хотел слышать. Хару снова опустил голову, смотря на золотистый узор на кафельной плитке — виноградная лоза узором ложилась по её поверхности, образуя незамысловатый рисунок. Камбе с минуту пялился на русую макушку, думая о чем-то своем, о чем-то, что Като понять было не суждено, а потом повторил то, что в первый раз сделать ему не удалось: он снова ухватился за край мраморной ванной и, превозмогая себя, скрипя зубами и сжимая несчастный борт пальцами до побелевших костяшек, встал, едва заметно покачиваясь на дрожащих ногах и опираясь на него. — Это была просто течка, — сказал он, постарался выпрямится и найти опору в чем-то другом, он суматошно бегал глазами по той части комнаты, в которой находился, но ничего другого, за что можно было бы схватится не было. — Но! — Хару подорвался с места, резво вскакивая на ноги и не чувствуя, как в пятки врезалось несколько кинжалов боли, как огонь разгорелся в икрах, как вспыхнуло адское пламя на лодыжках. — Но я… — Ты просто оказался не в то время, не в том месте, — монотонно прервал его Дайске, сделал более уверенный вид и, стиснув зубы, повернулся к нему, мягко переставляя подрагивающие ноги, окинул гневным взглядом и продолжил. — То, что произошло, полностью моя вина, а ты можешь собирать свои вещи и валить из моего дома на все четыре стороны, понятно? Като не нашелся, что ответить, лишь сжал руки в кулаки. — Вали! — долго не думая заорал Камбе, и Хару, хлопнув дверью, ушёл. У Дайске свело челюсть, он заскрипел зубами, чувствуя, как пальцы на руках начинают холодеть. — Чертов ублюдок, — прохрипел он. Слеза вновь заскользила по бледной щеке, скатываясь вниз и, сорвавшись, разбилась о белый мрамор ванной.***
— Заткнись, — прохрипел Като, впечатывая Камбе в холодную стену пустой допросной. — Я тебя пометил, понимаешь?! Он был в гневе: в глазах горело пламя, сердце ходило ходуном, ударяясь о стенки грудной клетки и гулом отдавалось в ушах. Надменная физиономия Дайске бесила, выводила из себя. От его спокойствия у Хару срывало крышу, он скрипел зубами, сдерживаясь из последних сил, но долго так продолжаться не могло, и в итоге это вылилось в то, что происходит сейчас. Он, с трудом отсидев допрос недавно задержанного преступника, не выдержал, остановил Камбе и начал разговор. Постепенно этот самый разговор перешел на повышенные тона и перетек в агрессивный спор и выяснение отношений. — Я тебе уже ответил, отвали! — Дайске схватил его за грудки, пытаясь оттолкнуть, но получилось так себе; Хару как стоял, прижимая его к стене, так и остался, лишь немного покачнувшись назад — гребаный альфа. Происходящее бесило его не меньше, нервы были на пределе. Он мог бы врезать Като и закончить всё это, но почему-то до сих пор не сделал этого. — Ты идиот что ли?! — вскричал Като, брызгая слюной. — Мы теперь повязаны! — А тебя это так волнует? — Камбе не выдержал, перегорел. Что-то внутри него щелкнуло и окончательно погасло — внутри стало как-то пусто. Он разжал пальцы, и руки повисли вдоль его туловища. — Мы не любовники и даже не друзья, а тебя так волнует метка на моей шее, поставленная тобой в бессознательном состоянии. Ты хочешь всю жизнь быть со мной, человеком которого ты почти ненавидишь и сразу же начинаешь беситься, как только я попадаюсь тебе на глаза? Ты рехнулся, Като? Он окинул Хару леденящим душу взглядом. Мурашки побежали вдоль позвоночника Като и пальцы невольно разжались сами. Хару отпустил его, отстранился и опустил голову. — На этом и порешили, — Дайске поправил пиджак и, не смотря на него, направился к двери, намереваясь убраться отсюда побыстрее. Разговаривать с ним он больше не собирался — его не волновало ни свое будущее, ни метка на шее, что всё так же болела, будто была поставлена не три дня назад, а сегодня утром. — А ты хочешь всю жизнь провести в одиночестве, так и не сумев найти того, кто подошел бы тебе, что захотел бы провести остаток своей жизни с меченым омегой? — заговорил Като, рассматривая носки своих ботинок. — Думаешь, найдется такой дурак? Камбе замер, не донеся руки до дверной ручки. — У меня есть деньги, — произнёс он в ответ, ладонь сжалась в кулак, на скулах заиграли желваки — все начиналось по новой. — Может быть они и есть у тебя, но человек, которому ты будешь их пихать, вряд ли будет любить тебя по-настоящему, — Хару развернулся, смотря на него, на его затылок, на шею, скрытую белым воротом рубашки, где красовалась его метка. — За деньги любовь не купишь! — А-то ты много о любви знаешь? — бросил Камбе, схватился за ручку и открыл дверь. — Я прошу тебя отъебаться от меня. Тебя волновать не должно, что там со мной будет в будущем, понял? Дайске посмотрел на него через плечо и вышел, громко хлопнув дверью. Какой же сегодня всё-таки отвратительный день. Сделав пару вдохов-выдохов, Камбе поспешил удалиться, в надежде, что этот уже надоевший ему детектив не последует за ним. — Дайске! — Като вылетел за ним в коридор. Мечтам Камбе не суждено было сбыться. — Отъебись! — Камбе ускорил шаг, но Хару догнал его, схватил за запястье, останавливая и разворачивая к себе лицо. — Подожди, блять! — сорвался Като. — Я хотел… Дайске нахмурился, выдергивая руку из стальной хватки детектива. — Ты не понял? Я сказал отъебись от меня! Нам больше не о чем разговаривать, даже если ты поставил мне метку, это не обязывает ни тебя ни меня быть вместе до конца своих дней! Нечего печься об этом и доставать меня. Нас, кроме этой чертовой метки, больше ничего не связывает. Он отвернулся и быстрым шагом направился прочь, оставляя Хару стоять столбом по середине мрачного серого коридора полицейского участка. Грёбаный детектив!***
В воздухе витал горький дым от ментоловых сигарет — Дайске курил сидя на кровати. Курил без пафоса, курил не дорогие кубинские сигары, просто курил обычные тонкие дешевые сигареты с ментолом и смотрел в панорамное окно своей спальни. Они переспали, сделали это снова. Теперь уже по обоюдному согласию или это Камбе приполз к нему сам, по своему желанию и сподвиг к действию, своим вызывающим поведением течной омеги, как написали бы мерзкие журналюги в какой-нибудь провокационной статье из какой-нибудь известной газеты. — Долго ещё дыметь будешь? — спросил лежащий рядом Като, не ожидая ответа. Он смотрел в потолок, закинув руки за голову, и втягивал носом остатки сладкого запаха Камбе вперемешку с горечью сигарет. Ему почему-то было спокойно, пока внутри Дайске всё бушевало, словно внутри у него было море в шторм. Волны чувств бились о борта его корабля спокойствия, намереваясь потопить его, отправить на дно. — Тебя не касается, — буркнул неожиданно для Хару Камбе, и затянулся снова. Дым врезался в легкие, наполняя их едким смогом — яд быстро растекся по ним. Дайске выдохнул и затушил сигарету о стоящую на прикроватной тумбе пепельницу, а потом натянул мягкое пахнущее ими обоими одеяло чуть ли не до носа. Хару лишь тихо вздохнул, продолжая пялится в потолок. Камбе лег, повернулся на бок лицом к Като, прикрыл глаза. — Если захочешь уйти, разбуди или оставь записку, — пробурчал он, едва слышно, но Хару уловил его слова и невольно заулыбался. Куда он может уйти, если ты здесь, почему-то — так странно это все — такой нежный, хоть и хочешь казаться холодным булыжником, без эмоциональным и надменным аристократом, но получается лишь так, что ты противоречишь сам себе, не стыдно, Дайске? — Ладно, — Като чуть придвинулся, закрывая глаза. Улыбка не сходила с его лица. Сердце в груди мерно билось, а тепло рекой по весне разливалось по всему телу, норовя наполнить собой каждую клетку тела этого обычного детектива.