━━━━━━ ✦❘༻♔༺❘✦ ━━━━━━
𝓜𝔂 𝓶𝓸𝓷𝓸𝓵𝓸𝓰𝓾𝓮 / 𝓨𝓸𝓾𝓻 𝓼𝓽𝓸𝓻𝔂
В детстве мама часто, приходя уставшей домой с очередного рабочего дня, находила в себе силы рассказывать маленькие добрые истории про различных людей. Суть всегда сводилась к одному — насколько бы тебе плохо не было, не поддавайся темноте. К ней проще примкнуть, ровно так же, как и спускаться по лестнице всегда приятнее; правда, спускаясь, можно споткнуться и полететь вниз, а остановиться — только дойдя до самого низа. Я часто корю себя за излишнее любопытство. Помню, в детстве меня так завлекли сказки про волшебные леса, что однажды я сама, представляя себя героиней очередной истории, пошла в лес за воображаемыми волшебными существами, словно они показывали мне дорогу к магическому фонтану или в сказочную страну фей. Тогда я чуть не потерялась средь густо растущих трав и деревьев… Когда я им увлеклась — не успела понять сама. Знаете, что самое забавное? Леонард ни разу не подавал никаких сигналов из серии «я такой молчаливый, раскрой меня». Он просто… живёт, а я чувствую себя одной из придворных девочек, что каждое утро бегает по коридорам дворца в надежде столкнуться с ним, а встретившись, делает вид, что он ей ни разу не интересен. Как глупо… Игра? Раскрыть его — тихого, держащегося от всех далеко и при этом так открыто общающегося, мужчину; раскрыть его — такую манящую личность, которая постоянно находится совсем рядом, где-то вне поля зрения; раскрыть его — такого тёмного человека, что обитает в столь светлом месте… Столкнувшись с ним впервые, я увидела сосредоточенность. Умение держать себя в руках и правильно подать: всё, как принято у знатного рода. Вторая встреча принесла с собой его открытость и яркость, но его границы, за которые он никого не подпускал, всё ещё были отчётливо осязаемы — я даже боялась подойти к нему ближе, чем предполагают правила этикета. При третьем видении я познакомилась с глубокостью младшего принца — его общение, его ум, его интересы, умения и… его любовь «уходить в себя». Эта лёгкая и не давящая отрешенность. Дальше было больше и сильнее: я увидела взгляд. Глаза — зеркало души? Я увидела самого многогранного человека в своей жизни. И я всё думала о том, как один человек может столько разного и даже противоречивого в себе вмещать. Я увидела человека, в чьих глазах застыли боль и сила, пустота и интересы, уверенность и одиночество. Я увидела человека, что так прекрасно умеет скрывать все свои переживания, все свои эмоции. Он ведь художник? Такие люди, помимо глубокости, обычно очень эмоциональны; им трудно держать свои проявления, но не ему… не Леонарду. Его чувства словно аккуратно разложены по полочкам с наименованиями и, когда приходит время, он мысленно спокойно и щепетильно проходит вдоль этих полок, проводя пальцами по материалу; останавливается на нужном месте и, не торопясь, выдвигает ящик; легко вынимает нужную бумагу и выдаёт эмоцию, которая, первым делом, выгодна и нужна ему. Я забыла просто обо всём, когда эти глубокие, тёмные глаза встретились с моими собственными — теплыми и пропускающими через себя свет палящего солнца. Перехватывает дыхание, а выстроенные в строгий ряд мысли, начинают беспорядочно наталкиваться друг на друга… Есть в его взоре что-то, что вселяет липкую тревогу, будоража все мое существо; что-то, заставляющее восхищаться силой, которая таится в темноте болотных радужек его глаз. Эти диалоги, эти касания, эта игра… Во мне рушится чертов небоскрёб, и эта пытка разрушения и перестраивания начинается с его мастерской. Я смотрю на него, пытаюсь понять, что он хочет, а он… а он просто улыбается. Его забавляет то, какое впечатление он производит на людей. Он просто молчит и смотрит, а люди уже перебирают самые непостижимые мысли в голове. Он прекрасно умеет наблюдать и выжидать, чтобы напасть в подходящий момент. Самый настоящий хищник, что великолепно скрывает свою натуру под этим тёплым мягким джемпером. Скрывает свой нрав под очаровательными кудрями, спадающими на выразительные глаза; под мягкой улыбкой, которая едва касается кистей моих рук в почти дразнящей манере; под шершавыми подушечками пальцев, измазанных рубиновой гуашью, которыми он проводит по моему предплечью — совершенно нагло, без спроса, врываясь в мое личное пространство и оставляя на мне пару ярких мазков. Можно ли это назвать тем, что он помечает своё? Потому что я начинаю чувствовать, что принадлежу ему… А тем временем, влажная краска щекочет кожу, отчего из уст вырывается тихий, неожиданный вздох, который не остается незамеченным. И… он снова улыбается. Кривит полные губы в насмешке, наклоняет голову вбок и тихо (настолько, что приходится придвинуться к нему поближе), нарочито медлительно, произносит: — Принцесса, ты ведь не против? Лео ничего не сделал, — просто предложил, — но уже сломал и переступил через мои границы, а сам отлично охраняет свои территории. Он ведь принц — стратегии ведения боя с детства обучали. Не дожидаясь ответа, он наклоняется ко мне ближе. Я только успела промямлить что-то невнятное, сконцентрировавшись на попытке совладать со своим волнением, когда Леонард, полностью собранный и одетый, приблизился телом ближе ко мне, с трепетом спуская рубашку с моих плеч. Полная чертовщина. И снова, осознание доходит позже проделанного, но как теперь быть? Отступать глупыми отговорками сейчас, когда я уже полностью оголённая лежу пред ним — глупо, поэтому приходится лежать и бороться с подступающим к щекам чувством стыда. Лишь почувствовав, как ткань его джемпера легко касается моей кожи, я невольно вжалась куда-то назад, а глубокий вдох привнес с собой запах его красок вперемешку с очень легким мужским одеколоном. Слишком близко и слишком давяще он навис и… не спешит. Хотелось тут же поднять руки и дотронуться до него, только бы ощутить тепло его кожи. Томительно ожидая, как именно он притронется ко мне, я прикрыла глаза, но… он только отстранился и уселся обратно, совсем по-ребячески покрутив в руках банку краски, изучая, нужный ли цвет подобрал. Я явно не о том подумала.Чувствуя, как жар подступает к кончикам ушей, я удивленно наблюдала за Лео, огорченно закусив губу. А встретившись с его взглядом, поняла, что слишком долго смотрела на принца, которого забавляла вся эта ситуация. Взяв самую тонкую кисть, Леонард начал очень аккуратно вырисовывать самые хрупкие узоры на моем теле, приблизившись максимально близко ко мне. Я чувствовала его вдохи, что щекотали кожу. Невольно пробежала мысль, что он сейчас может даже языком очень легко пройтись по маленькой области и, если бы кто-то был с нами, никто бы не заметил этого действия. Слишком близко. Он специально всё делает так, да? Специально проверяет области дозволения, специально нарушает все правила приличия, причём предъявить я ничего не могу, ведь сама согласилась на арт. Действительно, обнажаешь человека — он, уже потерянный, думает лишь про стыд и неловкость, даже если разделся сам. Подсознательно догадываясь о его намерениях, я всё равно совершила то, что нужно было ему. И… утолила тайное желание сблизиться, пускай и борюсь с противоречиями. А он… Если кукольник управляет своими куклами с помощью нитей, то Леонард такое творит прямо сейчас кистью. А со стороны совсем иная картина: я просто «спокойно» лежу, а художник творит. Творит… разрушает мои грани, никак особо не действуя. Заинтересовывает меня собою, ничего не совершая. Влюбляет в себя, ничего особо не делая. Мурашки по коже от тепла его рук, едва касающихся тонкой кожи на шее. Острая кисть подсыхает и неприятно царапает; смотря прямо в мои глаза, Леонард аккуратно дует на мелкие следы, наблюдая за тем, как я вздрагиваю. Его дыхание обжигает, а совершенно неуместная близость сводит с ума. А когда он подносит кисточку ко рту, едва смочив её кончиком языка, все так же не упуская ни единого движения из виду… Тут уж точно — полёт фантазии, хоть раздевайся догола и проси его рисовать «Звездную ночь». Языком. — Прости. Не больно? — его пальцы совсем невесомо касаются ещё красных царапинок, делая ровно три шажка. — Я буду осторожен… Его кисть двигается дальше, огибая ключицы, затем останавливается на животе. Сначала проводит по нему указательным пальцем, намечая рисунок, а я не сдерживаюсь: мелкая судорога проносится дрожью вниз по телу. — Si sensible. Его нежность даже не кажется наигранной, пока он ловко ступает по границам дозволенного. Теперь уже дозволенного, и только для него. Зачерпнув с палитры голубую краску, он делает несколько небрежных мазков, а после его касания перебрались на внутреннюю сторону бёдер, когда ладонь невесомо легла на ножку, приподнимая её… Так и прошёл следующий час, пролетевший мимо вихрем противоречивых чувств. Не до конца осознавая значение произошедшего (а нужно ли?), я на ватных ногах поплелась обратно в свои покои, укутавшись в одолженную Леонардом накидку. Исписанная его руками. Испытанная его взглядом. Пропахшая его запахом — красками, мокрой древесиной и мужским одеколоном. Вернувшись к себе, я почему-то боюсь посмотреть в зеркало, будто увижу в отражении кого-то ещё. Но любопытство сильнее — сбросив тонкую драпировку с плеч, скольжу взглядом по своим изгибам, покрытым красивым рисунком. Витые узоры тянутся по всему телу, становясь хаотичнее и темнее ближе к сердцу. Сердцу. Поднеся к нему ладонь, осекаюсь, когда чувствую чужое тепло, словно чьи-то крупные руки покоятся на груди.***
Я помню тот день в саду. Ты, заложив руки за спину и крепко сжав пальцы, стоял в тени длинной виноградной арки. Смотрел куда-то вглубь, твой взгляд был стремительным и твёрдым — ты даже не моргал, лишь прищуривался время от времени, сдвинув брови, словно не желая упустить что-либо из виду. Ты был так напряжен, что, казалось, еще чуть-чуть и твоя темная фигура прожжет дыру в пространстве. Украдкой подойдя ближе, я пыталась разглядеть в темноте его собеседника, но он был совершенно один. Лео, обычно настороженный и исключительно внимательный, был так сосредоточен на своих мыслях, что и не заметил как я подкралась к нему сзади — его выдала вскинутая в удивлении бровь. — Леди Джессика, — совершенно спокойный голос с еле слышной хрипотцой, легкий кивок и осторожное касание теплыми губами кончиков моих пальцев, — очень рад тебя видеть. — Я тоже рада тебя видеть. Не ожидала встретить тебя здесь, — неловко качая головой, замечаю, как он пристально рассматривает мои оголенные плечи, — Краска, кстати, уже смылась. — Жаль. Голубой красиво ложится на твою кожу. И как это воспринимать? — Спасибо… Леонард только задумчиво покачал головой. Молчание становилось тягостным — говорить не хотелось. Несмотря на то, что мы были только вдвоем, я ощущала себя явно лишней. Нежеланной? Теперь это я ворвалась в его личное пространство и нарушила душевный покой; только разница в том, что ему было ничуть не стыдно нарушать мои границы. Принц прошел дальше, скрывшись под сгущающимися тенями переплетенных виноградных сучьев, плющей и миниатюрных роз, и, даже не оборачиваясь на меня, заговорил: — Я прихожу сюда, когда хочу отвлечься от рутины дворцовой жизни. Ты заметила, как здесь необычно тихо? Здесь не слышно вечных перешёптываний, долгих светских разговоров, здесь нет места фальши и вранью. Здесь… я чувствую себя дома. — И как часто ты тут прячешься? Он усмехнулся, слегка повернувшись в мою сторону. — Каждый день… Ох, представить не могу, с каким трудом мой братец будет справляться с обязанностями короля. В особенности, если за каждым его действием будет бдить неистовая Джулия. — Мне ли судить? Я чужестранка. И все же думаю, Ричард станет отличным королем, а Джулия — достойной королевой. Тут он вышел из тени, его выражение лица — спокойное и не выражающее ни одной эмоции. Тусклые блики солнца играли на его бездвижном лице. Мне даже стало как-то не по себе — холодная тревога пробежалась по спине. — Как думаешь… А ты бы смогла стать Её Величеством, Джессика? Стать королевой? Вершить судьбу этого королевства? Уже тогда ты начал дергать меня за ниточки; проверять, кто я и из чего сделана. Тебе не хватило того, что я оголилась перед тобой в мастерской, правда?***
А что происходит спустя время? Я делаю шаг назад и упираюсь спиной в капот. Нет, пожалуйста, не позволяй ему, не надо... Грохот бури за стенами руин смешивается с воем, который он вырывает из моих губ когда жестоко распяливает на капоте: беззащитную. Жадную. Он доказал себе, что просто хочет владеть и контролировать, сделать меня ведомой, подчиняя себе чуть ли не перед братом и его лучшим другом. Заставил чувствовать слабость, ощущать, что пойду наперекор морали лишь бы уловить его запах (этот цветочный и теплый, смешанный с запахом красок, совсем не подходящий его холодному образу); почувствовать его касание, просто сблизиться, черт возьми. И. он справляется. Он овладевает. Он манипулирует. Самого настоящего Леонарда я увидела тогда же, но ночью. Он познакомил меня с самым великолепным видом, что открылся взору: огромная голая пустыня, океан ярких звёзд, цветы на небольшом участке земли, тишина и прекрасные полутона смешанные в красках синевы, индиго и иного тёмного. Бескрайняя тихая пустыня — его спокойная и многогранная душа. Одиночка, привыкшая таким быть, и научившаяся управлять этим. Незнающий путник просто заблудится и потонет, иных также втянет в эти пески, особенно обворожённых им ночью. Цветы в песках — это его самое главное, яркое, нежное, что окружено и скрыто в океане долгой дороги. Ведь нужно время, чтобы дойти до этого маленького оазиса. Нужно привыкнуть к этой хамаде, чтобы вдалеке заметить, как пустыня позволяет улыбнуться, заметив цветущий уголок. Так и с ним, моим Леонардом. Я никогда не забуду его монолога про тот цветок. Он ведь говорил о себе, вспоминал прошлое… Прошлое про ребёнка, которого не жаловали, ведь он не родной сын короля. Прошлое ребёнка, что начал рано взрослеть, видя это людское окружение… И как в целой пустыне находится маленький цветущий оазис, натыкаясь на который люди с облегчением выдыхают и приобретают надежду, так и в его теле, окруженном огромной запретной долиной, находится маленькое яркое, мягкое сердце, имеющее огромное влияние и силу, просто лишь спрятано оно далеко и защищено от всех. И третье, — эта ночь. Это небо. Эта красота, сила и могущество. Эта безграничная тёмная вселенная, которой подвластна такая мощная сила, не показывающаяся людям, а изучая — осознаешь, как же она интересна и сколько таит в себе она. Я вижу его. Акценты были другими, ты был иным, — не подчиняющим, а любящим. Показывающий не силу, а нежность, и всё это снова в виде контроля, как ты любишь: держать мои руки и открывать себе полный доступ к моему телу. Я ведь поверила! Действительно поверила, что это было чем-то особенным. А утром снова герцог Ланширский: умный, расчетливый, хитрый и держащий планку. Корона твоя, я твоя, страна твоя. А что дальше, Лео?***
— А дальше я осознаю кое-что… Леонард, склонившись над холстом по середине комнаты, расписывает картину, — лихорадочно, почти дрожащими руками нанося краски крупной кистью. Помещение, в котором по полу разбросаны десятки хаотичных набросков, освещено лунным светом, который сквозь витражные окна кажется почти кровавым. И мой взгляд из его рук — тоже из ярких красок, смеси самых нескладных цветов, от топазовых полукружий век до багровых радужек глаз. Звуки вокруг — звонкие плески воды в фонтанах, уханье сов на северной башне, громкие трески ночных сверчков — словно преломляются и давят на меня низким басом, заставляя виски трещать. Все тело дрогнуло; что-то внутри, глубоко в сердце, согнулось пополам. — И вот я стою здесь. Ощущаю себя абсолютно нагой, словно впервые оказалась перед тобой. Чувствую себя самой последней наивной девочкой, поверившей в сказку про оставленного, всеми забытого маленького принца! Ты ведь изначально относился ко мне не более, как к фигурке, которой можно управлять с легкостью, прекрасно пользуясь её оптимизмом и верой в людей? Я ведь была лишь звеном твоего четко продуманного плана, правда, Леонард? Я не дожидаюсь ответа. В моих глазах застывает ужас, а он лишь продолжает мешать краски на своей чертовой палитре. Не верю своим мыслям, не верю своему пониманию; начинаю смотреть на него совсем по-иному. Тихо, медленно, аккуратно, с надеждой получения отрицательного ответа, я спрашиваю: — Ответь мне, Лео. Некогда это ты… заказал убийства Адама и Джулии? Я пытаюсь уловить в его взгляде хотя бы нотки возражения, но он… Даже не смотрит в мою сторону, хотя я прекрасно чувствую, как он насторожен и следит за движениями. Всё, что совершает Лео, это отрывается от холста, приподнимая тупой взгляд куда-то вперёд, а потом вновь опускает его вниз, продолжая смешивать краски, хоть и не так отрешенно. «Нет», — проносится в моей голове и я, продолжая смотреть на него, отхожу назад. Он все так же молчит, держит лицо, смотрит на палитру и чуть интенсивнее смешивает цвета. От резких движений брызги ярко-красного оказываются у него на лице. Выбегаю из мастерской и бросаюсь в бегство. Прочь. Как можно быстрее. Нужно сваливать отсюда, от этих мыслей, от этих чувств, что так не к месту сейчас начали сжимать всё нутро, и, господи, меня режет все это состояние. Врываюсь в свою комнату, закрывая дверь, минуту стою и привожу мысли в порядок. Я в смутном состоянии: пустота везде, лишь какие-то эмоции, которые сейчас не зависят от меня, маячат на кромках сознания. Настолько сильно ударило это понимание, что мозг решил просто отключиться. Просто не думать, просто уйти в пространство. Работало лишь тело. В комнате полумрак и абсолютная тишина, только свет садовых фонарей проникает внутрь. Тени деревьев сползают по стенам, прохладный ветер колыхает шторки. Мчась по комнате, я небрежно скидываю вещи в чемодан, даже не зная, куда направляюсь. Столько времени прошло, а он просто молчал о том, что заказывал убийства. Убийства! Он готов был на такой шаг? Никаких принципов, принц? Совсем? И спор с королевой насчёт похищения Ричарда был не по причине того, что «так — нельзя, мать», истина в том, что «так — глупо»… Да твою же мать, Лео! Я верила в то, что это честолюбие и принципы сыграли в нем, а он… Он! Какой же, чёрт подери, расчётливый ублюдок! Борьба за лидерство, подлость и девиз — «либо ты, либо тебя», да?.. Лучше бы я не догадывалась. Всех матов не хватит в мире, чтобы показать мою ярость. Ярость на себя саму первым делом. Позволила, поверила, повелась. Все вокруг только и говорили о том, как это неправильно — быть с ним, и самой себе твердила об этом, а в итоге… — Ты демон, Леонард! Де-мон! — кричу куда-то темноту, вывалив все содержимое из гардеробного шкафа. Прохожу мимо зеркала и резко останавливаюсь, словно ощутив прикосновение чьих-то пальцев на теле, как обволакивающая вуаль. Не совсем понимая, я с минуты вглядывалась в своё состояние и поняла… Ощущение тех элегантно прорисованных узоров, по-хозяйски расположившихся по всему телу и тянувшихся попутно темнея к сердцу. «Он, это он». Отпрянув от зеркала, оглядываюсь по сторонам — никого, но… Это безумие: присутствие Леонарда рядом ощущается тупой болью на затылке, липким ознобом, который заставляет голову кружиться. Уличный свет начал тревожно мигать, а затем и вовсе погас. Дрожащими пальцами я схватываю телефон с тумбочки, набирая выученный наизусть номер Адама, но гудки обрываются; бегу к двери, но ручка не поддаётся. Быстрый взгляд в сторону окна, а после глаза проходят по полу, где спокойно расположился лунный свет. Тень на мраморе искажается, а далее я вскрикиваю и тут же замолкаю, разглядев в темноте мужскую фигуру совсем недалеко от двери, плечом упёршись о стену рядом. — Во мраке ночном всё совсем иное, правда? — знакомый голос заполоняет собой сознание, разносясь раскатом грома по помещению. Отпускаю дверную ручку и возвращаюсь к одежде. Словно змея, Леонард, проследив за направлением, переминается спокойным, твёрдым шагом с ноги на ногу, упираясь на стену всем телом и молча продолжает наблюдать. Смотрит за тем, как я в панике и истерике собираю вещи, бегая по комнате и кричу о том, что и в голову бы не позволила проскользнуть таким чудовищным мыслям, а в какой-то момент от злости начинаю сметать по пути всё, пытаясь просто сдержать слёзы. Он отрывается от стены и начинает подходить, тщательно пробежавшись взглядом по моему телодвижению, чтобы выловить момент, когда можно взять за руку, остановить и дать посмотреть на себя. И как только такой миг наступает, он хватает за локоть и резко оборачивает к себе. Мне хватает лишь секунды задержать взгляд на нем. Смотреть в омут давления сейчас — выше всяких сил. Я требую отпустить меня, подавшись назад. Леонард не отступает, словно наваливается всем телом, хотя он просто подступил вперёд. Принцесса Сагара теряет самообладание и в истерике начинает бить кулаками его грудь, не желая слышать этого человека. Да, корона, да, политика, да, Сагар расцветает и движется вперёд, но… «Он из тех людей, у которых благородные цели, но не всегда соответствующие методы», — проносится в голове, но я отталкиваю эти мысли, принимая их за простое оправдание, которое так и хочется дать его действиям, но нельзя так, нельзя! Во мне бушует пламя гнева, а он всё так же невозмутимо стоит, держа меня за локоть. — Джессика, — Лео заговорил своим низким тембром голоса, который можно описать на языке тканей черным акрилом. Он лишь назвал меня по имени, а страх уже пробежался зарядом до кончиков корней. Сердце в пятки уходит от спокойного баритона, желающего привести в чувства. «Нет, не поддавайся, Джесс». Я лишь сильнее мотаю головой, отнекиваясь, заглушаю себе слух, лишь бы он не заговорил, лишь бы его голос не доходил до слуха, где сознание слышит то самое любимое, родное и мягкое, и тут же включает режим завороженности. Леонард больше не говорит. Начинается худшее: поцелуй в щеку первый, после за ним осыпает второй, третий, четвёртый. Поцелуи ближе к губам с каждым разом. Худшее потому, что не слух, так кожа получила сигналы, что страсть, влечение, этот интерес и любовь сейчас здесь и касаются меня. Мягко, но с напором. Он доходит до губ и накрывает их в требовательном и сильном поцелуе. Поначалу я отрицательно стону, но и оторваться не могу (или не хочу?). А пока губы поддаются его родным бархатным, из закрытых глаз катится слезинка, что пропадает в бездне обрушившихся полустонов. Я бессильна и безэмоциональна. Сдавшееся тело позволило опуститься на опору напротив, что прижимает сейчас к стене, запрокидывая мою ногу на свою талию, гладя нежную кожу и осыпая поцелуями теперь уже шею, челюсть, щеки. Вторая рука, до этого лежащая по-хозяйски на затылке, переходит на вторую ногу и Лео, поднимая меня, относит на кровать. А уже там, согнув под себя колени, сажает меня сверху, не отрывая своих, настолько родных губ. Он держит тело моё в руках своих, проходит губами сейчас от груди вниз и вверх, хаотично оставляя метки на всех участках кожи. Я же лишь сминаю эту его чертову рубашку цвета тёмного песка, пока он пальцами резко начинает расстёгивать блузку и задирать юбку. Я чувствую, что Лео тоже зол: на себя, на меня, на всю эту ситуацию. Запрокинул голову назад, смотрит томно сквозь полуоткрытые глаза и губы, и резкими толчками входит в меня глубже с каждым разом. Получает в ответ мои гулкие стоны и улыбается краем губ. Ощущаю отвращение к самой себе, прекрасно осознавая, что прямо сейчас с каждым его входом предаю очередной свой взгляд, свой принцип, мысль, мировоззрение. На что я повелась, Лео? На секс? Нет, на любовь. На глазах начинают собираться слёзы. Нельзя настолько любить другого — можешь потерять себя, но что-либо делать с этим уже поздно. Здесь меняется всё. Пустота моя от того, что умерла та Джессика. Сейчас тут начинает рождаться новая. Она всё так же будет любить громкий смех, историю мира, клубничное мороженное и тридцатиминутное зависание по утрам на одном месте с чашечкой кофе, но принципы и границы дозволенности у неё будут расшатанными и расширенными. Всё, что пока я чувствую, это его и то, как я стону в свой кулак, плотно прижавшись к нему и всё также мня поплиновую ткань, пытаясь как можно меньше и тише показать то, что он вновь владеет мной. Хотя к чему это? Леонард это и так прекрасно видит, поднимая меня ладонями за ягодицы и «вбрасывая» обратно на себя. И с каждым страстным толчком кульминация подходит всё ближе. Я чувствую, как его член дёрнулся, а после внутри обволакивает приятное чувство тепла. Тело дрожит от каждого его дополнительного выдоха в шею, поцелуя в ушко, приглаживания кожи. В такой позе мы задерживаемся не надолго — лишь бы отдышаться, а после я отодвигаюсь к стене, а он аккуратно кладет голову в области груди, нежно обнимая за талию. Руки мои, безжизненно лежавшие на кровати, спустя время неуверенно поднимаются и располагаются на его макушке. Мне всегда нравилось его так обнимать — одарять уютом и покоем. Все так же молча сползаю на мягкий матрас, а Лео за мной, укутывая нас пуховым одеялом и обнимая сзади. «Утром я буду совсем другим человеком». А до проваливающегося в сон сознания доходит низкий мужской голос, своим тембром обволакивающий теплой волной, создающей чувство надёжности и дома: — Прости. После, мочки коснулись мягкие губы, что оставили приятную трепетную зыбь, а его руки, крепко обнявшие талию — самое приятное, что сейчас есть в мире. Я помолчала. Потом потрескавшиеся губы разомкнулись и я услышала своё хриплое, удивившее меня саму:- Я уже простила.
Он больше не один.