Приехали

На территории гаражного кооператива недельным непрекращающимся дождем размыло дорогу, и Лошало казалось, что каждое из колес их внедорожника попеременно затягивает в глиняно-грязевую жижу. Хорошенькая ведущая прогноза погоды с Девятого канала обещала, что сегодня к обеду дождь наконец прекратится, но время уже шло к ужину, а мелкие назойливые капли все продолжали падать на лобовое стекло. Кто-то впереди затормозил, цепочка автомобилей начала останавливаться, и Лошало махнул Янко рукой, чтобы тот тоже глушил мотор; приоткрыл окно – и в салон потянуло осенней прохладой и запахом мокрой листвы. Они ехали кортежем не просто так: сколько бы Малина ни повторял злорадно «как говорят итальянцы, с собаками поступай по-сучьи», как бы долго они ни выбирали место стрелки между пустырем у свалки и заброшенным гаражным кооперативом, было ясно – непонятно, кто кого тут за собак держит. Соседний Щебнинск контролировала всего одна организованная преступная группа – Щебнинск был куда меньше, и дороги федерального значения через него не проходили, – но ребята и вправду были отбитые наглухо, как раз такие, чтобы и контролировать в одиночку целый город, и разевать роток на чужие территории. Второй месяц щебнинские рэкетиры засылали своих челноков с товаром на рынки Катамарановска. Челноки проценты от выручки не отдавали, ссылались на бандитскую крышу группировки, о которой в Катамарановске слыхом не слыхивали, а все попытки решить вопрос через многочисленных восьмерок и шестерок успехом не увенчались. Порядком взвинченный, Малина назначил общий сбор для обкашливания насущного вопросика – и вот все они здесь, на перекрестке между рядами ржавых гаражных боксов. Лошало достает из внутреннего кармана жилета пакет с табаком и папиросную бумагу, заказанные «железному» Грише в последнее его путешествие к американцам, и сосредоточенно начинает крутить самокрутку. Он, как лидер, должен держать лицо, быть спокойным и уравновешенным, но нервное предвкушение начинало покалывать кончики пальцев, и покурить сейчас было бы не лишним. Не лишним еще было бы думать только о деле, а не возвращаться мыслями раз за разом к лидеру «Алюминиевых штанов», но эта задача была совсем за гранью. Янко тихо переговаривается с Шандором, попутно подкручивая регулятор громкости на магнитоле, и в салоне еще громче разливается голос Екатерины Хапаевой, вопрошающей, куда же ей бежать с любовной тоской. Романс красивый, один из любимых, и слушать его, полулежа на расшитых подушках с трубкой кальяна в руке было приятно, под настроение Лошало мог и подпеть. Сейчас слова бередили и без того растравленную душу, и каждый виток мысли неизменно возвращается к одному – к Тончику. К Тони. К Анатолю. В зеркало заднего вида отлично просматривался капот «девятитысячного» Сааба «Штанов», но, видимо, Лошало на мгновение теряет бдительность, прикуривая, потому что стук в окно и бирюзовая олимпийка, маячившая за ним, застали его врасплох. Лало выдыхает наспех и полностью опускает стекло. После неловкого дымного поцелуя – ладно, нескольких поцелуев, длинных и влажных, но все еще неловких, - в полутемной комнате на его, Лошало, территории, они не виделись неделю. Лошало отлично помнил чужие смущенные красные щеки, и разочарованное «Тьфу, блять, фокусы твои цыганские», брошенное на прощание. Неразрешенные проблемы с ритуальным бизнесом, залетный барыга на границе территорий и падающая выручка рынка требовали личного внимания лидера «Серебряных шорт», и почти не оставляли времени на подумать о случившемся. Зато теперь, в машине, под завязку забитой оружием, стоило только отвлечься, – и Тончик собственной персоной материализовался за дверью. - Ты это… поговорить надо, выйди короче, - Тончик мнется, переступая с ноги на ногу в грязной луже, и всегдашняя его кепка, надвинутая почти на глаза, мешает прочитать его, как с листа. Обычно у Лало с этим проблем не возникало. Он машет парням рукой, мол «все в порядке, ждите», щелчком отправляет целую самокрутку в окно – жаль, но что поделать. Думает секунду, и рука уже тянется к очкам, брошенным на сиденье, но в последний момент замирает – раз Тони без очков, и он надевать не станет, – открывает дверь и выходит. Частые капли так и не прекратившейся мороси (набрехала красавица из телика-то!) моментально мочат ткань рубашки на плечах и вплетаются в волосы мокрым узором. Тончик дергает его за рукав: - За гаражи отойдем, перетереть с глазу на глаз. Будь это кто угодно другой, Лошало бы уже вскинулся – «при всех говори, раз тебе так надо», но это был Тончик, и притупившиеся, но еще живые воспоминания о том, какой горячий у него рот, и какие – на контрасте – холодные пальцы, когда он ими тянется пересчитать ребра под рубашкой, усыпляют внимание, и Лошало только кивает вместо ответа и идет следом. Тончик далеко не заходит: встает в узком проходе между задними стенками гаражей – из-за соприкасающихся краев крыш тут почти сухо, а под ногами вместо вязкой глины насыпан слой щебенки. Лошало ловит себя на том, что сердце бьется где-то почти в горле и мешает концентрироваться. Приходится подойти вплотную, чтобы спросить шепотом: - Что хотел, Анатоль? До возвращения не ждет? - Тончик, - упрямо, в тысячный раз, поправляет Тончик. Сглатывает, и Лошало цепляет взглядом, как дергается кадык под кожей, - Не ждет. Тончик целует его резко, напористо, сталкиваясь зубами слету, матерится будто и не вслух, и Лало кажется, что сознание играет с ним злую шутку, поэтому он пальцами сминает скользкую ткань олимпийки, чтобы проверить, кумарит его так с затяжки импортным табаком, или же все взаправду. Кепка с Толиной буйной головы падает примерно тогда же. Тончик на вкус точь-в-точь его арбузная жвачка, и Лало неосторожно прикусывает чужую нижнюю губу, будто в отместку за клевету о колдовстве недельной давности, и тут Тончик отстраняется. Глаза у него мутные, и Лошало едва успевает открыть рот, чтобы спросить – что угодно, лишь бы не молчать под этим взглядом, - как Тончик опускается на колени. Крысиные мысли в голове крутятся, как в колесе, и самая главная среди них вопит «пусть это не кончается»; когда ощущение ледяных от дождя и ветра пальцев Тончика сменяется наконец его горячим ртом, главная мысль поглощает все другие. Лало откидывает голову назад, пребольно ударяется затылком о ржавый железный лист стены гаража, и захлебывается воздухом, потому что ровно в этот момент Тончик берет глубже. Даже перевернутая семерка Кубков, вытянутая во вчерашнем раскладе, и близко не намекала на то, что сегодня немногословный лидер гопников по собственному желанию возьмет у него в рот. Лошало запускает пальцы в чужие мокрые волосы на макушке, чуть оттягивает назад, и открывшаяся ему картина – расширенные зрачки, как у местных торчков, припухший рот, взгляд с поволокой – окончательно скручивает низ живота судорогой, так, что Лало едва успевает закусить костяшки левой руки, прежде чем кончить. Он ждет звука плевка и приглушенной ругани, мол, предупреждать надо, но Тончик молча поднимается с колен и утирает рот рукавом олимпийки. Потом зыркает на Лошало, – зрачки глаз все так же затапливают радужку, – и хрипло и как-то безысходно произносит: - Лало, блять, хоть кому сболтнешь – я те глаз на жопу натяну, у нас на районе… Лало проглатывает удивление и тихо смеется, затягивая завязки на шароварах потуже. Угрожает, значит. Хорошо. Похоже на привычного Тончика. - Анатоль, святые угодники, ну что ты несешь, кто бы сейчас говорил о понятиях. Уши у Тончика краснеют, Лошало откидывает промокшие напрочь волосы с лица, и прищуривается. - Иди-ка сюда теперь, драго*, твоя очередь. Но едва Лало успевает подцепить пальцами резинку чужих спортивок, за гаражами слышится шуршание шин. Приехали. Тончик отдергивается, поднимает со щебенки кепку и натягивает на глаза посильнее. Лало смотрит пристально в лицо, наполовину скрытое тенью от козырька, и сердце неожиданно щемит аж до боли. Ничего хорошего в этом нет, ясно как божий день, но он подумает об этом завтра. - Выберемся отсюда, Анатоль, и вечером приезжай. Я тебе еще на судьбу не гадал. Лошало, не дожидаясь ответа, первым выходит на размытый перекресток, прямиком перед чужой бандитской бэхой. Дождь наконец прекращается.