The Heart Asks Pleasure First

Куда же все ушли? Почему так тихо? Куда делись наши вечные пьянки-гулянки с битьем бутылок о головы друг друга, с подколками и идиотским смехом до утра? Все ушли и всё ушло. Закончился тур, и там, в туре, возле величественного Нотр дама, в переменчивом Париже, романтичной Тулузе или же в строгой до невозможности Германии, остались мы, осталась жизнь. Жизнь, которая бесцельно блуждает в лунном свете, подарившем ощущение законченности картины. Картины, чье полотно теперь плачет под дождем или замерзает в снегах, ставших, вдруг, чужими для нас. А в доме всё так же пусто, и где-то там рыдает на ветру забытая лавочка-качеля, и эхо отдается от стен и звенит, звенит в ушах, растворяясь в пустоте, в вакууме, просачиваясь в щели, пробуждая воспоминания. Кровать похожа на кусок льда, такой же скользкий, неуловимый и противный. И я давно уже привык ничему не удивляться, привык быть один и искать сон по улочкам, переулкам и бежать от своих мыслей. Привык и всё никак не приму. Не осознаю. Не прощу. Себя. И совсем немножечко тебя. Нас. Нас, разорванными частичками так и не сложившегося пазла застывшими где-то в черной пустоте. Оборачиваюсь на звук твоих шагов, а потом понимаю, что это всего лишь галлюцинация, и время идет, путая пьяное сознание, а часы безжалостно отсчитывают одиночество и собственный позор. Мы слишком заигрались в «Камни, ножницы, бумага» и проиграли, не оценив выигрыша. Ножницы проржавели, камень рассыпался в пыль, в бумага сгорела, опущенная моей безжалостной рукой в жадное каминное пламя. Когда-то, помнится, ты любила засыпать под игру огоньков за резной решеткой, но мы слишком торопили мир….. Забываюсь, наконец, в старом дряхлом кресле, которое рука не поднимется выкинуть, и сквозь сон чувствую твои прикосновения. Улыбаюсь, просыпаюсь….. Я вновь спутал ладони с одеялом. - Йонсу? Как обычно. Пустота не умеет говорить, а кресло так похоже на проблему, которую, почему-то, боишься решить, словно знаешь, что после заката уже не последует рассвет. Ох, Йонсу….. И, знаешь, вновь хочется куда-то бежать, просить прощения, целоваться под снегопадом, пропадать и возрождаться, что-то создавать и вспомнить, что жизнь продолжается, только ключи продолжают лежать на полочке в коридоре, а рука тянется к виски, которое делает всё еще хуже. А там, снаружи, снегопад, такой странный и совсем чужой в этом году. Огоньки снежинок тают на подоконнике, а из четырех стен нет выхода. Так и корни пустить недолго, но куда же идти, если некуда? И дом потерялся где-то на бесконечных дорогах без цели, и радуга, как и ожидалось, окончилась черным небом. Ты не поняла, а я не потрудился объяснить. Я давно забыл, что такое терпение, слишком часто поступал по-моему и отвык доверять кому бы то ни было. ***** И ты сейчас где-то. Где-то там, где тепло, где пахнет пирогами с вишней, где-то там, где тебе одиноко, как и мне сейчас. Где-то там, где нет нас. И от этого еще больней и противнее. Нам всегда надо кого-то обвинять. Общество, судьбу, друг друга, психологов, коллектив и так далее. Нам необходимо обвинить всех, кроме себя. А потом вдруг на ум приходит фраза: «А я же говорил! Предупреждал ведь». А ты не послушала. И я не услышал. И легче не становится. Только виски лучится бронзовым светом, и искры пляшут причудливый танец в отблесках кухонной лампочки. Ты приучила меня любить кухню, и мне теперь будет сложно отказаться от недавно обретенных привычек. Занавески в горошек, знакомство с родителями и друзьями, прогулки вдоль озера. Мы любили всё это, успели полюбить за столь короткое время. Снегопад….. Снегопад, которому уже не стать нашим. А всё из-за моего дурного характера! Прав был Марко, конечно, когда говорил, что чтобы притереться друг к другу нужно время и годовой запас терпения, однако, я был пуст как холодильник после попойки и гремел как жестяное ведро, уроненное в колодец. И Марко не слушал. Моё терпение ушло вслед за Тарьей, и терпеть кого бы то ни было я не имел не малейшего желания. Даже тебя, Йонси. Даже тебя…. И вот сижу теперь, проливаю на стол виски, случайно задев пузатый бокал, и раздражаюсь на занавеску в горошек. Резкий рывок, стул с грохотом падает на пол, занавеска сорвана вместе с карнизом, и в окно теперь проникает больше света, который не несет абсолютно никакого смысла. Только вспоминается что-то, о чем-то, о ком-то, так и не ставшем нами. Увы. И вновь голос шепчет, что к лучшему всё, а я посылаю все в далекое эротическое путешествие, понимая, что у моего «лучшего» давно уже истек срок давности. Я посылаю все прочь и ухожу бродить по дому. Бесполезно писать сообщения с одним лишь: «Прости». Тебя оно в третьем часу ночи вряд ли обрадует, меня не успокоит, да ты и не обижалась. А я не злился. Не злился на тебя, что, впрочем, не мешало мне делать это по отношению к ситуации, себе и окружающим. Да…. И было так обидно зависеть от сложившейся ситуации, абсурдной до нелепости, но поздно уже наклоняться к земле, когда все камни собраны. Вспомнился наш последний разговор. Ты зябко куталась в плед, по дому гуляла осень, а внутри бушевала гроза. И никто не хотел уступать. Октябрь хмурился, дымил прогорклыми листьями и плакал подстреленными журавлями. Мне же было не до пафоса. - Ну, расскажи мне, пожалуйста? Я пойму. - Не поймешь, Йонсу, - отрезал я, потянувшись за третьей сигаретой. - Ты сам говорил, что у нас не должно быть секретов! – ты скрестила руки на груди и надулась. - Это не секреты. Это мое темное и мрачное прошлое, где не место маленьким девочкам, - я пытаюсь перевести все в шутку, делаю тебе страшные глаза. - Я же тебе всё о себе рассказала! - Я тебя не просил. Ты сама мне все выложила….. Жестоко и резко. Сдают нервы. А где-то в темноте плачет Йонсу, вспоминая, как лишилась сестры, рассталась с любимым и прочие гадости, которые так больно вспоминать и еще больнее – разделить с другими. Мой лимит страданий исчерпался. Да и что я могу ей рассказать? Бесконечные попойки, драки с Теро, вонючие номера, подружки на одну ночь, лишь бы забыться и почувствовать вкус свободы. Прошли годы, время показало, что свобода измеряется другими категориями, а стыд остался. Она об этом и так знает…. Вся страна знала. Или о том, как не нашел в себе силы отвоевать свою женщину? Да, я не умею драться, когда надо, а, может, просто боялся того, что этой женщине давно уже не до моей любви. О чем тебе рассказать? О том, как швырял в окно сотый кавер на Nemo, размахивал руками и кричал, что всё, всё к черту и всех к нему же! А меня домой, подальше от всех. И идеальный голос не найти, а от стереотипов тяжело отказываться. А потом Марко хорошенько тряхнул меня за плечи, чудом не приложив башкой к стене, и вышел вон, припечатав напоследок, что если я хочу остаться в дураках, то я на правильном пути! И мне стало противно. А потом в моей жизни на миг появилась Анетт, но ее собственной боли было не до моей. Я же не готов был выслушивать и принимать. А еще были концертные залы, темные коридоры, много дыма и еще больше ненависти. Ну ладно бы ненавидели меня….. так нет же. Доставалось тем, кого судьба наказала несчастьем знать меня. Звучали грязные пустые слова, и впервые они достигали сердца. Нет, Йонси, эти нечестные игры не для тебя. Я не хочу, чтобы тебя так же ненавидели. Пусть мое черное прошлое останется только со мной. Щелкает выключатель – и всё оживает вновь. Я молчал, ты вытирала слезы, а потом полезла в сумку и швырнула в меня ворох писем. - Твои проклятые фанаты угрожают мне! А ты даже не в состоянии рта раскрыть! - Не вини их, они всего лишь придумали себе новую боль. - Да пошел ты! Вот и попрощались. Вот и всё. А я остался жечь письма и наматывать на кулак одиночество. Сердце не просило любви и секса, сердце просило тебя. Я не верю в любовь. **** А с рассветом пошел снег. Я покидал вещи в рюкзак и решил идти на север. Холод проветрит мне мозги, природа успокоит нервы, а с одиночеством мы договоримся. А еще, знаешь, я помогу тебе с новым альбомом, пусть будет подарком на прощание. Прости, сердце, прости. ***** Туомас засунул ключ в щель над дверью, закурил сигарету и завел двигатель. Из бардачка выпал диск, купленный случайно неделю назад. - “Marmoritaivas” – Johanna Kurkela. Что-то есть в этом такое, словно бы знакомое…. Подожди, сердце, рано еще хоронить себя в тридцать лет. Что ж, посмотрим. Машина сорвалась с места, подняв облако снежной пыли, а в колонках зазвучала столь общая для двоих боль. На этот раз – разделенная. **Конец** 18.07.2013