В захудалом баре с дешёвой выпивкой и липкими круглыми столешницами душно и накурено. Через рассохшиеся рамы с облупившейся краской пробирается сквозняк. Разгоняя клубы сигаретного дыма, он сырыми холодными пальцами забирается за ворот формы, и Стив непроизвольно ёжится, невольно вспоминая прошлое, в котором подобные сквозняки, как и дымный смог вокруг, могли аукнуться ему и ещё как. В настоящем он почти не испытывает дискомфорта из-за промозглой сырой осени, отсутствия тепла и постоянно сырых ног. В настоящем дискомфорт ему приносит всеобщее внимание, и Стив, глядя в свою кружку с дрянной выпивкой, вдруг всерьёз задумывается о том, что согласился бы даже на приступ астмы, лишь бы ему подарили немного тишины и покоя, лишь бы перестали преследовать, пялиться, заваливать бесконечными пустыми вопросами.
- Эй, капитан, - зовёт Морита, подобравшись к его отдалённому столику неровной походкой человека, явно выпившего лишнего. - Что-то давно не видно нашего сержанта. Не дело это, прохлаждаться без него.
Вскинув голову, Стив сканирует взглядом толпу людей, набившуюся в тесный зал. Кажется, он отвлёкся всего на секунду, но Баки действительно нигде нет. Вот только что флиртовал с девушкой в тёмно-зелёном платье с потрёпанным кружевным воротничком, а сейчас она танцует с Дернье, явно нашёптывающим ей на ухо что-то сладкое по-французски. Взгляд скользит по всем имеющимся выходам, возле которых некоторые сбились в курящие стайки, и барной стойке. Пусто.
Решительно отодвинув стул, Стив поднимается из-за стола, впиваясь взглядом в хлипкую входную дверь. Это не побег от липких взглядов местных дамочек и неуютной атмосферы. От тяжёлого запаха сигаретного дыма, пыли, плесени и отвратительной кислой выпивки. Ни в коем случае. Совсем нет. Просто Стиву всегда было чуждо внимание, любое внимание, и он едва ли привык к тому, что теперь его замечают буквально все. Замечают даже тогда, когда он хотел бы стать невидимкой. Всё это время он сидел в зале лишь потому, что так надо, и из-за Баки, решившего в кои-то веки гульнуть с товарищами. Но теперь его нигде нет, и Стиву нет нужды сидеть в своём тёмном мрачном углу, с опасением ожидая, когда к нему подберётся кто-то из местных дам и попытается начать разговор.
- Я пойду, найду его.
- Иди, капитан.
Морита улыбается одними глазами, как какой-нибудь седовласый мудрец, познавший тайны бытия. А может, действительно выпил много лишнего. Стив криво улыбается ему в ответ, похлопывает по плечу и направляется к выходу из бара. Правда, на улице он довольно быстро понимает, что вряд ли Баки покинул стены ветхого, но относительно тёплого здания, как бы ни любил блуждать в одиночестве по безлюдным улочкам очередного чудом избежавшего бомбёжки городка.
На улице бушует холодная поздняя осень. Давно стемнело, и небо совсем чёрное: ветер гонит тучи. Грядут затяжные дожди. Ледяной ветер здесь, внизу, стоит шагнуть за порог, тут же пытается выцарапать глаза и расцарапать щёки. Даже стойкого Стива пробивает дрожь. Что уж говорить о теплолюбивом Баки, который на войне возненавидел холод и дожди ещё сильнее, чем раньше? Определённо не самая подходящая погода для прогулок, и Стив бочком возвращается обратно в бар, стараясь держаться тени, пока добирается до скрипучей лестницы с продавленными ступенями, ведущей на второй этаж, где в тесных комнатушках с обшарпанными стенами и продавленными койками остановились на этот раз Коммандос. Не то чтобы Стив жалуется. Всяко лучше, чем спать на голой земле.
Барнс находится в самой дальней от лестницы комнате. Умея ходить тихо, когда это необходимо, Стив замирает возле приоткрытой двери, впитывая в себя открывшуюся картину и чувствуя, как сжимается сердце. Жёлтый свет масляной лампы отбрасывает на исхудавшее лицо сержанта тени, обостряя скулы и линию подбородка, подчёркивая синяки вокруг глаз. Баки плохо спит. Пытается улыбаться и шутить, но выходит не так ярко и заразительно, как раньше. Ничто не может вытравить из его глаз затаённого страха после Аззано, и пусть сам Баки ни за что не признается, что боится чего-то, Стив видит это. Он всегда читал Барнса как открытую книгу, и пусть тот с детства был искусным лжецом, его глаза никогда не могли обмануть Роджерса. Не обманывают и сейчас, как и повадки дикого загнанного в угол хищника, которые Баки приобрёл после плена. Если не сломанный, то покалеченный. Возможно, безвозвратно. Роджерс старается не думать об этом. Старается, но иногда не выходит, и сердце сжимает тоска.
- Долго будешь там стоять?
Дёрнувшись, Стив встряхивает головой и понимает, что Баки смотрит прямо на него. Почему? Как смог услышать? Как смог заметить? Или дверь была приоткрыта не просто так? Ждал? Но кого? Стива? Или разыгралась паранойя? Роджерс не уверен, что хочет знать ответ. Потому что в глубине души понимает: ответ прямо перед ним. Ответ выглядит как побелевшие костяшки пальцев: с такой силой Барнс сжимает пистолет, который до этого чистил. Стив даже не пытается улыбнуться, как-то сгладить ситуацию. Сделать вид, что ничего не замечает. Что ничего не происходит. Зачем? Они всегда снимали маски, оставаясь лишь вдвоём.
- Заметил меня?
- Тебя теперь сложно не заметить, если ты забыл.
Баки криво улыбается, передёргивая плечами не то от холода, не то в такт своим мыслям. Пытается опять соскользнуть. Пусть так. К чёрту. С поджатыми губами Стив просачивается внутрь и плотно закрывает за собой дверь. Помедлив, сдвигает ветхий, но всё ещё крепкий затвор, запечатывая комнату, из которой теперь один выход - окно с рассохшейся рамой и дребезжащим под напором ветра стеклом. Хорошая точка обзора на улицу. Баки не просто так выбрал эту комнату. От этого в груди снова неприятно тянет, и Стив решительно делает пару шагов вперёд. Баки, поморщившийся и отвернувшийся из-за скрежета железа, едва слышно, но тяжело вздыхает. Откладывает пистолет, с наигранной ленцой вытирает пальцы от оружейной смазки затёртой тряпкой и неторопливо поднимается с узкой скрипучей койки.
Они встречаются взглядами, и повисшая тишина мгновенно начинает неприятно пищать в ушах. Казалось бы, так просто разбить её. Нужно лишь начать, сказать первое слово, и дальше пойдёт легче, наверняка легче, но Стив вдруг понимает, что не может выдавить из себя ни звука. Всё, на что его хватает, это смотреть. Он вглядывается в глаза, всегда вызывавшие у него так много ассоциаций красивым цветом, но видит вместо яркой радужки лишь бесконечную усталость, страх и загнанность. Это же он видит в поджатых обветренных губах, вскинутом в пустой браваде подбородке с едва зажившим синяком после очередной вылазки и выпирающих из расстёгнутого ворота болотного цвета хенли острых ключицах.
- Бак...
- Стив.
Роджерс поджимает губы в ответ на кривую ухмылку. Он знает, что пытается сделать Баки: в очередной раз избежать разговора, который назревает уже давно. Им нужно, жизненно необходимо поговорить о том, что происходит. О войне. О плене. Об изменениях Стива. О сыворотке. О дальнейшей службе в одной команде. Они должны были поговорить обо всём этом давно, ещё в самом начале, но Баки всегда умел избегать нежеланных для себя тем, и война не изменила этого. Сколько раз Стив пытался и сколько раз Баки переводил тему, отвлекал его, а порой и заранее избегал, лишь бы увильнуть от искренности? Бесконечное множество. И вот вновь этот опостылевший сценарий: Коммандос внизу пьют за очередную успешную операцию, а они, сбежав ото всех, стоят в полутьме, и Стив судорожно пытается подобрать слова, потому что все заготовленные речи вновь покинули его голову, стоило только Баки взглянуть на него вот так: насмешливо, но вместе с тем остро и даже холодно.
- Бак, пожалуйста...
Стив и сам не знает, о чём просит. Просто этот холод в серо-голубых глазах пугает его. Пугает больше, чем кошмары Баки, его вскрики во сне и повадки дикого зверя. Пугает больше, чем собственные кошмары и непомерная ответственность. Больше, чем сама война. Быть может, Роджерс трусливо врёт самому себе. Быть может, важнее всего ему узнать не о том, достаточно ли Барнс восстановился после плена, готов ли он на самом деле продолжать идти за ним в пекло, а о том, изменила ли война, изменила ли введённая ему сыворотка то, что было между ними в прошлом. Хрупкое и ценное, эфемерное. То, что ни один из них никогда не осмеливался произнести вслух. То, что озвучивать было попросту страшно. По многим причинам. Стив всегда верил, хотел верить, что невзаимность не была одной из этих причин.
- Never thought that you would be standing here so close to me. There's so much I feel that I should say but words can wait until some other day.
Приятное женское пение доносится будто сквозь толщу воды, нарушает тишину неожиданно, внезапно. Стив бросает беглый взгляд на запертую дверь, вспоминая стоящий за барной стойкой доисторический граммофон, по виду перенёсший парочку личных войн, а когда вновь переводит взгляд на Баки, перестаёт дышать. Потому что Баки смотрит на него. Не сквозь, не вскользь, а
на него. И в глазах его больше нет пустоты, нет наигранной весёлости и нет усталости. Глаза Баки сверкают, отражая обаятельную ухмылку, от которой в прошлом дамы всех возрастов с ума сходили, да и сейчас сходят, и Стив просто... Ничего не может с собой поделать. Потому что Баки смотрит на него так же, как в тот день, когда Стив, краснея ушами и заикаясь от волнения, попросил научить его танцевать. Тело движется само, бесконтрольно, будто его тянет к Баки огромным магнитом. Стив делает ещё один шаг вперёд, навстречу, и протягивает раскрытую ладонь: широкую, покрытую мозолями, едва ли тронутую подаренными сывороткой изменениями.
- Ну и что это ты придумал, Стиви? - усмехается Баки и делает шаг назад, отводит заметавшийся по тесной комнатушке взгляд. - Я ведь не дама. Хотя получилось эффектно. Этот твой взгляд... Ты мог бы так же подкатить к Картер. Держу пари, она бы не отказала.
Стив не ведётся на провокацию. Он прекрасно знает, о чём болтают у них с Пегги за спиной, но оправдываться при подобных обстоятельствах всё равно что бороться с ураганом метлой: бесполезно и глупо. Неважно, что болтают люди, потому что болтают они всегда. Главное, что между самим Стивом и Пегги нет никаких недомолвок. Это единственное, что имеет значение.
Она поддержала его, когда он был никем, и знает, что Стив ценит это. Он сам не раз поддерживал её добрым словом или молчаливым присутствием, потому что, какой бы стойкой и сильной ни была Пегги, иногда ей, как женщине, в армии приходилось туго. И её фотография в компасе не романтический жест, не подтверждение романтических чувств, как считают многие. Это напоминание. Когда бы он ни открыл компас, фотография Пегги пробуждает в его памяти все их разговоры о прошлом, настоящем и будущем. О планах и мечтах. О желаниях и о том, как добиться желаемого. Когда Стив смотрит на фотографию Пегги, он вспоминает, как много эта женщина сделала для него. Как поддерживала, находила нужные слова и как не побоялась встать на его сторону, когда Стив решил во что бы то ни стало спасти Баки из плена. Когда он смотрит на её фотографию, то вспоминает, за что и ради чего борется, за что воюет, ради чего хочет победить. Пегги для Стива словно путеводная звезда. Они стали хорошими друзьями, надёжной опорой друг для друга, но не так, как думают, считают, шепчутся все остальные вокруг них.
Вот и Баки как будто не видит дальше собственного носа, хотя всегда так легко читал Стива и его отношение к окружающим. А порой Стиву и вовсе кажется, что Баки просто наслаждается своим заблуждением, делает себе больно намеренно, собственноручно посыпает свои собственные раны солью, упоминая Картер при любом удобном и неудобном случае. Что ж, если ему так это нравится, Стив подыграет. Ему несложно, пусть слова и оставят горький вяжущий привкус на языке.
- Я знаю, что Пегги не отказала бы мне. Она и не откажет. Мы договорились, что когда война закончится, она подарит мне танец, - невозмутимо делится Стив. - Сказала, забегать так далеко вперёд глупо и непрактично, ведь идёт война, но у неё уже готово платье. Синее. Она верит: мы обязательно победим.
Ухмылка с лица Баки мгновенно исчезает. В его глазах поселяется боль, настоящая боль, но Стив едва ли способен с ней бороться. Это то, что сидит у Баки в голове, и пока тот не отпустит пустые мысли, Роджерс ничего не сможет поделать с его сомнениями и страхами. Всё, что он может в настоящем, это продолжать протягивать Баки свою руку: раз за разом, неустанно. Давая понять, напоминая постоянно, что между ними ничего не изменилось. Что роль Баки в жизни Стива не изменилась. Что для Стива он всё ещё весь мир. Что для Стива он всё ещё
дом.
Песня внизу идёт на повтор по третьему кругу. Слышится взрыв пьяного хохота и восторженные женские крики. Веселье в баре и не думало затихать.
- Kiss me once, then kiss me twice then kiss me once again. It's been a long, long time...
Смешок у Баки выходит нервный, когда повторяются эти слова. Будто в противовес Стив ощущает себя небывало спокойно. Пусть их разговор явно откладывается в очередной раз, но это больше не имеет значения. По крайней мере, не в эту самую минуту, когда они оба близки к откровенности как никогда, пусть откровенность эта и совершенно другого рода. Прямо сейчас, в тусклом свете лампы под доносящиеся с первого этажа звуки поставленной кем-то пластинки, Стив не хочет разговаривать. Намного больше он хочет просто почувствовать Баки рядом: его тепло, его сердцебиение, его дыхание. Почувствовать и убедиться в очередной раз, не в первый и далеко не в последний, что всё это не сон, и Баки, его Баки, действительно рядом: живой и невредимый.
- Что ж, надеюсь, агент Картер права, - наконец, отвечает Баки и неопределённо взмахивает рукой в сторону закрытой двери, за которой коридор, лестница на первый этаж и звуки музыки. - Но всё это всё равно глупо, Стив, - припечатывает под конец.
Но Стив замечает взгляд, брошенный на свою ладонь. Замечает скользнувший по обветренным губам язык - волнение. Замечает нервный прищур и на мгновение сбившееся дыхание. Поэтому продолжает стоять на месте и не опускает протянутую руку. До тех пор, пока Баки не вздыхает наигранно снисходительно, не сдаётся и не протягивает свою руку в ответ. Пока ладони не касаются дрогнувшие холодные пальцы, а после и такая же холодная ладонь, которую Стив тут же сжимает, за которую дёргает Баки на себя, притягивая на грудь и с затаённым удовольствием осознавая, что теперь может пристроить подбородок на макушку Барнса, больше не возвышающегося над ним скалой. Теперь Стив сам скала: может закрыть его, укрыть всем собой, становясь стеной между Баки и всем миром.
- You'll never know how many dreams I've dreamed about you or just how empty they all seemed without you...
Голос певицы вновь заглушает возникший внизу шум. Наверное, солдаты снова пустились в пляс с местными красавицами. Судя по грохоту, какой-то незадачливый перебравший кавалер запутался в своих ногах и налетел на стол. Всё происходит так близко, совсем рядом, но Стиву кажется, что тесная комнатушка стала отдельной Вселенной для него и Баки, в которой не осталось ничего лишнего. Никого лишнего. И от этого хорошо, так хорошо становится на душе, что голова пустеет, на губах расцветает глупая улыбка, а руки самовольно сгребают Баки в крепкие объятия.
Баки глухо охает от давления на рёбра, хлопает по лопаткам, бормоча что-то о неумении контролировать силу, но не пытается выбраться из цепкой хватки. Наоборот, постепенно Барнс расслабляется, растекается, переставая напоминать стальной стержень, и Стив утыкается носом в его всклокоченные волосы, пропахшие дымом и порохом, когда Баки несмело опускает голову на его плечо, прижимаясь чуть теснее, откровеннее, обнимая чуть крепче. Наконец-то все надуманные страшные мысли покидают его голову. Пусть всего лишь на время, но лучше так, чем вообще никак. В это мгновение между Баки и Стивом впервые за долгое время исчезают ненужные преграды и стены, и от этого у Роджерса поёт душа.
- Глупости какие, Стиви. До конца жизни тебе припоминать буду, - ворчит едва слышно Барнс, позволяя покачивать себя в ритме песни, едва слышно мурлыча, подпевая красивому звонкому голосу.
- Конечно, Бак, - легко соглашается Стив.
Знает, что Барнс говорит чистую правду, но совершенно не чувствует стыда. Просто потому что стыдиться ему нечего. Вряд ли их когда-то поймут и не осудят даже в мирное время. Что уж говорить о войне, где существует трибунал. Но это неважно, потому что их чувства - это только их чувства. Никому не нужно знать. Никому не нужно видеть. Это личное, сокровенное и очень хрупкое, и Стив будет оберегать, защищать, бороться до самого конца. И за эту эфемерную драгоценность, и за Баки, и за их совместное мирное будущее.
- Мне нравится эта песня...
- Мне тоже, Бак. Однажды мы тоже вернёмся домой. Вместе, - уверенно.
- Вместе, - эхом в ответ.
В крошечной полутёмной комнатушке, продуваемой всеми сквозняками мира, они ещё долго неторопливо покачиваются в такт песне. Даже когда та затихает.
***
- Я так и думал, что найду тебя здесь...
Она оборачивается резко. Широко распахнутые тёмно-карие глаза. Красиво уложенные завитые локоны тёмных волос. На ней прекрасное синее платье, подчёркивающее фигуру. Алая помада на губах, крошечные красные камни в серьгах и брошка с цветами из тончайших шёлковых лент. Из празднично украшенного зала доносятся звуки музыки, но Стиву кажется, его слух сосредоточен только на Пегги. На её сбившемся дыхании, зачастивших всхлипах и заполошном биении сердца.
Она не верит своим глазам. Она напугана. Она делает резкий шаг навстречу, протягивает к нему руки и замирает, будто натыкается на невидимую стену. Окидывает его пристальным цепким взглядом. Задерживает внимание на изменившемся костюме с серо-синей звездой на груди и лице с отпечатком тяжёлого будущего, тревог, печалей и потерь. И вдруг улыбается. Улыбается так широко и ясно, так заразительно, что Стив не может не улыбнуться в ответ. И даже если по их щекам бегут слёзы, это не имеет значения.
- Ты обещала мне танец, - говорит он и протягивает ладонь.
Из главного зала льётся музыка, достигая их уютным эхо. Пегги со всхлипом прижимается к его груди, обнимает крепко за плечи, вжимается щекой в плечо. Улыбается. Смеётся сквозь слёзы. Качает головой. Её акцент от волнения становится заметнее. Очаровательно.
- Стива Роджерса не остановят и все льды мира? - спрашивает шёпотом.
Стив улыбается.
- Как я мог остаться там? Самая прекрасная женщина в мире обещала мне танец.
- А самый любимый человек обещал показать тебе будущее.
Стив невольно каменеет плечами. Пегги отстраняется и одаривает его пристальным взглядом из-под ресниц. Но не упрёк, злость или непринятие он видит в её глазах, а бесконечное понимание, привычное тепло и поддержку. Радость за него. Переполняющее её счастье. Вряд ли она по одному взгляду на него поняла, что Баки жив в будущем. Это просто невозможно. Но она, как и в прошлом, как и всегда, по одному только взгляду на Стива прочла, что у него на душе, и мгновенно успокоилась, потому что увидела там лишь уверенность, свет и покой.
- Ты ни о чём не можешь мне рассказать? - спрашивает Пегги, когда он вновь притягивает её к себе, слегка покачивая в медленном танце. - У меня столько вопросов, но бессмысленно их задавать, верно?
- Я не знаю. Не уверен, что это не вызовет проблем, - честно отвечает Стив и прижимается губами к её виску, сладко пахнущему духами, наполняет лёгкие этим запахом под завязку. - Но, думаю, могу сказать тебе кое-что. Одно. Самое важное. Ты проживёшь хорошую и долгую жизнь, Пегги. Ты будешь очень счастлива.
- А ты? Ты будешь счастлив? - спрашивает она, резко отстраняясь, и смотрит с тревогой.
Прекрасная, милая Пегги. Его сердце ноет от того, что они не могут уйти с праздника, сесть где-нибудь и поговорить. Обо всём. О его решении направить самолёт во льды. О том, как ему стыдно за свою слабость, за то, что оставил её совсем одну, потому что не мог представить себе жизни без Баки. О том, что было после. О том, как они победили. О полковнике Филлипсе и Воющих Коммандос. О Говарде Старке, который, как знает из хроник Стив, долгое время после падения «Валькирии» искал его во льдах, не желая оставлять друга в одиночестве посреди холодной безликой пустыни. О будущем Стив бы тоже хотел поговорить. Предупредить о Гидре и попросить быть осторожнее. Рассказать о том, что нынешнему молодому Говарду новый век бы точно понравился, потому что там все помешаны на гаджетах и сети под названием «интернет». Стив бы о многом рассказал. И о встрече с Баки, и о своих друзьях, ставших семьёй, и даже о Таносе. Вот только он не уверен, что ему можно рассказать всё это, что выданная им информация не повлияет на временную линию. А ещё, пусть Брюс и сказал, что у него есть бесконечно долгое время, тогда как в будущем с момента его ухода пройдёт лишь пять секунд, внутри всё равно скребётся тревога. Стив боится, что если задержится слишком долго, что если задержится даже на час, то не сможет вернуться назад.
Не сможет вернуться к Баки.
- Ох, можешь не отвечать, - негромко смеётся Пегги и смотрит на него с нежностью.
Стряхнув оцепенение, Стив понимает, что широко улыбается. Стоило только подумать о ждущем его Баки, там, в будущем, и губы сами растянулись в улыбке, а все тревоги отпустили. И для Пегги, проницательной, умной и очень внимательной Пегги, это лучший ответ: его сияющая улыбка и сияющие глаза.
- Береги себя, Стив, - просит она, притягивает его к себе тёплыми ладонями на плечах и прижимается губами к щеке. - Война закончилась. Мы можем вернуться домой.
Ты можешь вернуться домой.
В горле встаёт ком. Глаза вновь застилают слёзы. Именно эти слова Пегги сказала, когда Ванда наслала на него свой морок. Тогда от них веяло холодом и пустотой жестокой магии. В настоящем грудь Стива от этих слов переполняет тепло. Роджерс крепко обнимает Пегги в ответ, в последний раз вдыхая аромат её духов, и отпускает, расцепляет руки, делает шаг назад.
- Ты тоже береги себя, Пегги, - просит он и активирует костюм под удивлённый и немного восторженный возглас с её стороны. Медлит секунду, а после едва заметно улыбается. - Помнишь ту лютую зиму, когда половина нашего батальона оказалась за германской линией во время снежной бури? Операцию по спасению всё откладывали, и мне вновь пришлось всё брать в свои руки и пробиваться сквозь блокаду Гидры.
- Конечно, помню, - мягко улыбается Пегги. - В тот день ты спас больше тысячи человек.
- Да. А ещё в тот день я спас твоего будущего мужа.
Перед тем, как запустить работу портала, Стив становится свидетелем редкого зрелища: щёки Маргарет Картер заливает яркий румянец. После всё вокруг заливает переливающийся слепящий свет, и Стив чувствует, как его утягивает прочь из прошлого, разрывая на части и снова собирая, растягивая и сжимая, крутя и верча во все стороны. Ему вслед эхом доносится хлопок двери на тёмную пустую террасу, где они с Картер встретились, и приятный мужской голос, зовущий Пегги по имени и взволнованно приглашающий на танец. Стив догадывается, кто нашёл Пегги в её временном убежище, куда она вышла перевести дух и тихо оплакать его потерю: того, кому обещала танец, когда, а не если, они победят. Он рад за неё. Он искренне за неё рад.
В настоящее Стив выныривает с широкой улыбкой на лице. Его переполняет счастье. Его переполняет лёгкость. Впервые за долгое время его переполняет покой. Он едва ли контролирует себя. Такое ощущение, что в его крови плещется асгардская выпивка, которой однажды его угостил Тор. И, наверное, именно это прибавляет ему смелости. Игнорируя одобрительный свист Сэма на отпечаток алой помады на щеке, Стив спускается с помоста машины времени, стремительно подлетает к застывшему при его появлении каменным изваянием Баки и притягивает его за плечи к себе, решительно целуя. Сэм где-то за спиной выдаёт звук, будто подавился воздухом. Брюс начинает бормотать что-то непонятное, как делает всегда, когда ошарашен или сильно смущён. Стиву наплевать, кто и что о нём подумает. Двадцать первый век на дворе: свобода нравов и никакого трибунала. И это восхитительно.
- Что за... Стив... Как ты... Почему... - вот и всё, на что хватает Баки, когда тот резко отстраняется с широко распахнутыми глазами и сбитым дыханием.
Не будь Стив так счастлив, он бы, возможно, ему врезал. Немного. Совсем слегка. Можно подумать, он не понял, что значил загнанный тоскливый взгляд Баки, каким тот одарил его перед тем, как портал схлопнулся перед глазами, отправляя его в прошлое. Баки думал, Стив останется там. Баки думал, Стив останется рядом с Пегги. Господи, боже. Видимо, века пройдут, а этот придурок так и будет ревновать его к Картер. От этого в груди неприятно ноет, но Стива раздражает не то, что Баки сомневается в нём и его чувствах. Стива раздражает то, что даже после всего того, через что они вместе прошли, Баки сомневается в себе. В том, что Стив может любить его и любит. В том, что Барнс вообще заслуживает его любви.
- Я встретил её, - негромко говорит он, крепко обнимая Баки и пристально смотря ему в глаза. - Она была восхитительна. Её платье было великолепно, как она и рассказывала. Она подарила мне танец, который обещала. Жаль, я не смог ей ни о чём рассказать. Побоялся, что это повлияет на нашу реальность. Но она поняла всё без слов и порадовалась за меня. Спросила, счастлив ли я, а после улыбнулась и заметила, что ответ не требуется. Знаешь, почему мне не потребовалось ей ничего говорить?
- Почему? - сдавленно, едва слышно, всё ещё неверяще спрашивает Баки, и Стив прижимается к его лбу своим.
- Потому что Пегги всегда видела больше других. После твоей смерти я был разбит, Бак. После твоей смерти я направил «Валькирию» во льды. А потом я попал в будущее, вновь обрёл тебя, и жизнь вернулась ко мне. Она это увидела. Она это поняла. Она была так счастлива за меня, Бак. Она сказала, война окончена. Напомнила, что я могу вернуться домой.
- И поэтому ты набросился на меня с поцелуями? - криво усмехается Баки, подаваясь ближе и наконец-то крепко обнимая в ответ, отвечая этим жестом на все вопросы Роджерса, на все его сомнения и страхи, развеивая их своим тихим, но твёрдым голосом.
- Верно, - посмеивается ему в висок Стив и закрывает глаза, чувствуя головокружительное облегчение и любовь к человеку, что крепко держит его сердце в своих руках. Что крепко держит в своих руках его самого. - Потому что её слова напомнили мне о самом важном. Та война и эта война - они закончены, Бак, и я действительно могу вернуться домой. А мой дом - это ты, и я наконец-то, спустя столько времени, вновь тебя обрёл. Это и есть истинное счастье.
- Ты обещал, что мы вернёмся домой вместе, - шепчет Баки, и в голосе его слышна виноватая улыбка. - Я не поверил тебе тогда. Прости. Стоит запомнить и перестать, наконец, сомневаться: Стивен Грант Роджерс никогда не сдаётся.
- Никогда, - эхом вторит ему Стив.
И начинает слегка покачиваться вместе с ним в такт песне, вновь зазвучавшей спустя столько лет в его голове. В такт песне, которая всегда ассоциировалась и будет ассоциироваться у него только с одним человеком. С человеком, к губам которого он тянется, чтобы сорвать ещё один поцелуй, и который, сверкая счастливыми серо-голубыми глазами, тянется к нему в ответ.
So kiss me once, then kiss me twice then kiss me once again. It's been a long, long time...
|End|
