Часть 1
17 сентября 2020 г. в 16:51
Когда Клауса арестовали, Мария не знала, куда себя деть. Будь она безрассудной — попыталась бы застрелить пришедших полицейских. Но вместо этого, она, дрожа, стояла в прихожей когда-то их с мужем дома и заставляла себя смотреть, как Шиммера увозит темная машина. Для неё это был удар столь болезненный после смерти их приемной дочери Златы, что невольно женщина подумывала о мышьяке. Она не сразу заметила, как новый управляющий домом, кажется Карл Штейн, терпеливо ждет её внимания. Собравшись с духом, учительница поздоровалась с ним, хотя сначала ей показалось, что слова так и не смогут выскочить из горла.
— Я не знаю, что произошло… — со стороны могло показаться, что она как обычно немного апатична, хотя ей казалось, что сейчас она разрыдается в захлеб и упадет замертво от одного взгляда управляющего. — Они просто приехали и арестовали Клауса! Избили его!!! Чемоданы… Они уже собраны…
— Мария, я не знаю, что сказать в такой ситуации. У вас есть, к кому поехать? — Карл, кажется, говорил с ней только потому, что выглядела женщина столь потерянно и несчастно, что даже его сердце не могло не облиться кровью.
— Я не знаю. Клаус был единственным близким человеком, — кажется, её горло все же сжали непролитые слезы, и она лишь усилием воли пыталась не вылить их наружу, хотя внутри все переворачивалось от боли и уже нагрянувшей тоски по мужу. — Как без него жить?
— Уверен, ему дадут пожизненное или расстреляют! — Карл сказал эти слова столь поспешно и необдуманно, что в секунду испугавшись её реакции, обеспокоенно глянул на Марию.
— Откуда вы знаете? — кажется, в её возгласе кричало лишь одно отчаяние. Оно раздирало ей грудь, и она не узнала себя в этом крике.
— Я же чиновник. У вашего мужа нет шансов выйти на свободу, поверьте мне.
— Этого не может быть, не может быть… — она едва пошевелила губами, чтобы сказать эти слова, а в голове мысль о яде только пуще закрепилась.
Без Клауса она не ощущала себя живой — он был родной для неё душой и целым миром. Шиммеры слишком много сделали друг для друга, чтобы все закончилось настолько ужасно. Неужели они не достаточно страдали? Они потеряли любимую Злату, и теперь Мария потеряла свой ориентир жизни.
— Я слышала истории о том, как в полиции выбивают признания в самых невероятных гадостях. Клаус — человек тонкой душевной организации. Он не вынесет и пяти минут издевательств… — мир окончательно рухнул, только стоило ей сказать эти слова и теперь всё её нутро тянулось к мышьяку, словно это единственный способ быть вместе с самым дорогим, родным и любимым человеком. Отстраненно она вспомнила, что видела на кухне, на дальней полке, старый краситель… — Вы правы. Он все равно, что мертв теперь. — Вспомнив, что Карл Штейн все ещё смотрит на неё Марии ничего не оставалось, как обхватить себя руками и, закусив губы от нестерпимой боли едва ли прошептать. — Это невыносимо. Я не смогу жить без него…
Какое то время женщина смотрела в пустоту, после чего медленно побрела на кухню и, не заметив приветливой Анны, жены управдома, ухватила цепкими пальцами старую бутылочку с нечитаемой этикеткой. Не ответив на приветствие, учительница литературы поднялась в квартиру, пытаясь спрятать средство для самоубийства от чужих глаз. Неожиданно стало страшно, только от мысли, что у неё его отберут и ей придется существовать без Клауса дальше. Шиммер появился в жизни Марии столь внезапно, и между ними мелькнула совсем не искра, а настоящая молния, ведь далеко не каждый день уже на третьем свидании делают предложение. И теперь он покинул её столь же резко, совсем не аккуратно, не сказав ей ни одного слова наставления.
«Как же, когда-то главный экономист страны, ты не просчитал риск такого конца нашего романа?» — крутилось в голове Марии, когда она убирала любимую скрипку в футляр, только для того, чтобы не разбили, когда будут разбирать и выкидывать её вещи. Проведя пальцами по струнам ей тут же вспомнилось, как они с Клаусом любили играть дуэтом — он на своем стареньком пианино, а она стояла совсем рядом с ним, чувствуя его дешёвый, но приятный одеколон и перебирала смычком многострадальные струны. Начали они играть, когда дом Клауса действительно оставался его фамильной собственностью, а продолжили, когда его перестроили, и их самые первые соседи сверху иногда приходили пить у них чай или вино. Тоскливо глянув на пианино, Мария понимала, что ничего с ним сделать не сможет, как бы ни хотела. В топку уйдут её коллекция романов о любви и все фотографии четы Шиммеров тоже исчезнут во всепоглощающем огне.
Наконец, вроде как, собравшись с духом, она достала бутылочку и откупорила её. Покрутив неприятную, как на цвет, так и на запах жидкость она только хотела выпить, как кто-то упорно застучал в её квартиру. Сначала женщина хотела проигнорировать назойливого соседа, мысленно проклиная всех, начиная с Вождя и заканчивая самой собой. Но наконец, подумав, что даже умереть ей не дают спокойно, поставила яд на столик у телефона и раскрыла дверь. За ней стояла Анна и неуверенно переступала с ноги на ногу.
— Я хотела вернуть вам ту кастрюлю, — торопливо начала жена Карла, явно нервозная, но руки у неё были совершенно пустыми, от чего Марии хотелось накричать на эту женщину, но едва собрав последние силы, она не захлопнула дверь перед её лицом и лишь учтиво приподняла брови. — Мария, мне жаль вашего мужа и вас… — Анна зашла в квартиру и тут же забрала со столика бутылку, вызвав у хозяйки взгляд полный отчаяния. Сейчас у неё отберут последний шанс быть с Клаусом, и она точно не сможет существовать — это слишком невыносимо больно, хотя не прошло и дня с его ареста. — Миссис Шиммер, не надо… — гостья крепко стиснула руками бутылочку и точно не намеривалась отдавать её безнадежной романтичной женщине. — Вы любите своего мужа и, пусть я не знаю, как вы жили вместе, но он бы точно не хотел, чтобы вы закончили жизнь так.
В первую секунду Мария думала над тем, в чемодан или сумочку она положила пистолет своего супруга, однако потом ослаблено подошла к стене и скатилась по ней, обдумывая слова жены управдома. Клаус бы действительно был против такого поступка, но сейчас он, такой любимый, понимающий и глубоко благородный, страдал и гнил в тюрьме, а она ничего не может сделать. Совершенно ни-че-го. Ничегошеньки. Не чувствуя себя она позволила заботливой Анне уложить её и, к большому удивлению, женщина так и осталась рядом с ней почти всю ночь, пока Шиммер время от времени просыпалась в холодном поту, готовая разрыдаться от потери.
Через месяц Мария с Анной сблизились и проводили вечера вместе — Штейн готовила ужин на весь дом, а Шиммер сидела с детьми, чувствуя себя хоть немного нужной. Она могла немного помочь Патрику с экономикой, пытаясь припоминать особенности работы Клауса, а с маленькой Мартой в меру своих возможностей играла, вспоминая, как нянчилась со Златой, когда девочка была такой же малышкой. Конечно, довольно часто Мария не могла сдержать эмоции, но быстро научилась плакать совершенно беззвучно, чтобы не мешать мальчику и не пугать малышку. Женщина долго не могла понять, почему Карл терпит её в своем цокольном этаже почти каждый вечер, так и не догадавшись, кто написал рапорт на её любимого Клауса.
Штейну, чем чаще он видел Марию, тем сильнее было стыдно перед ней — он вполне мог найти другой способ выселить Клауса, но ничего изменить было не возможно. От министерства не было никакого приказа по поводу миссис Шиммер, хотя каждый раз, когда Карл уточнял — Бруно Хемпф лишь пошловато посмеивался, оставляя управдома в смешанных чувствах. Он все меньше верил в непорочность идей министерства. К тому же его собственные дети были благодарны ей — Патрик стал приносить только хорошие оценки, а Марта стала наизусть читать небольшие стихи.
Мария стала замечать за собой, что её стало слишком просто разжалобить до слез, а по утрам упорно тошнить. Сначала ей не было никакого дела до этого, ведь все можно было сбросить на сильнейший стресс — она так и не смогла, по наводке Анны, добиться встречи с мужем и была благодарна небесам хотя бы тому, что её не застрелили на месте охранники. Но и письма, что Клаус умер — в почтовом ящике упорно не появлялось, отчего её израненное сердце грела мысль, что её замечательный муж всё ещё борется с, пусть непобедимым, государством. Однако пусть Шиммер никогда не говорила это своей новоявленной подруге, учительница решила для себя, что как только страшное письмо придет — грянет выстрел из пистолета Клауса.
— Ох, когда я несла Патрика, меня было не оттянуть от яблок… — ворковала над небольшим пирогом Анна, а Мария чувствовала, что на неё вновь накатывает тошнота. — Как жаль, что их запретили! Ну что за глупая директива! — Штейн поставила пирог на стол, а Шиммер тут же задохнулась запахом и побелела, став одного цвета с воротничком её винтажного платья. — Однако Карл все же достал парочку, правда, заплатить за них пришлось больше, чем мы в месяц платим за квартиру… Мари? Ты в порядке?
Миссис Шиммер оказалась даже более чем в порядке. Долгое время она спорила с врачом, уверяя его, что не могла забеременеть — бесплодна. Даже лечение в Вальверде в свое время не дало никаких положительных результатов, а ведь Клаус вывалил на него целое состояние семьи и использовал любые связи в министерстве, какие только были, в надежде, что Мария сможет подарить ему столь желанное дитя. На что доктор лишь потирал виски и все так же отвечал: «шесть недель, миссис Шиммер».
С ужасом, граничащим с паникой, женщина думала, что могла покончить с собой, забрав, таким образом, и их с Клаусом ребёнка. Разве она могла представить, что такое может случиться? Такое ведь бывает только в сказках, да романах, которые были столь ею любимы, но никак не в их серой и далеко не радужной реальности. Теперь учительница с тревогой открывала почтовый ящик и надеялась хоть как-то пробраться к ещё живому Клаусу, чтобы подарить ему хоть лучик счастья, словно показывая, что все, абсолютно все их жертвы были совсем-совсем ненапрасными. Однако сколько она не писала прошений, готовая чуть ли не на коленях стоять перед гнусными и совершенно бесчувственными охранниками, к Шиммеру её не пускали, и даже один раз едва не ударили от скуки дубинкой по спине.
Кажется, все соседи хоть как-то старались помочь Марии с её положением — довольно часто она видела у своей квартиры картонную коробку с детскими вещами разной степени износа. А Анна и вовсе, словно чувствуя, кто у Шиммер будет, отдала все маленькие детские вещи Патрика, рассудив, что уж лучше они будут использоваться, чем пылиться в комоде. Мария же, наконец, смогла взять в руки скрипку и в один из вечеров играла около часа, таким образом, собрав почти всех соседей в малюсенькой кухне Штейнов.
Около недели миссис Штейн прятала от учительницы печальное письмо, где сообщалось о кончине Клауса. Когда женщина прочитала его, она не смогла сказать ни одного слова, лишь рассеяно погладила небольшой живот, подумывая, как назовёт ребёнка, когда он, наконец, родится. Словно издеваясь над ней, Бруно Хемпф лично выдал ей очередной отказ на встречу с уже мертвым мужем и, похихикивая, глядел на её живот, словно пытался представить, в каких обстоятельствах Мария так подставилась. Именно в тот день Шиммер, наконец, достала пистолет Клауса и передала его на сохранение Карлу, боясь, что увидев служащего министерства Порядка вновь — точно застрелит скотину.
К моменту рождения мальчика, Мария стала практически неотъемлемой частью семьи Штейнов, начиная с того, что общими силами они смогли оставить Патрика учиться в университете и уберечь от шахт, до спасения Марты. Когда маленькая девочка заболела Шиммер ни на секунду не задумываясь, собрала последние деньги, какие были хоть сколько-нибудь «лишними», лишь бы Марта выжила. Каждый раз женщина вспоминала Злату и не могла допустить повтора той ужаснейшей истории. А когда дела у Штейнов наладились, учительница не редко замечала в своем кошельке на несколько банкнот больше, чем там должно было быть. Мальчика Мария, только увидев, назвала Клаусом младшим и души в нем не чаяла, видя, что все, от глаз, до цвета волос мальчишке досталось от отца. И единственное, что вселяло в неё непроходимую боль, с которой учительнице литературы все же пришлось свыкнуться — Клаус так и не увидел их заветную мечту и самое, что ни на есть запоздалое счастье.