Серебряные звезды Финдуилас

«Мантия эта изготовлена была когда-то для его матери — Финдуилас из Амрота, что ушла безвременно — и была для него воспоминанием о далеких счастливых днях и о его первом горе; и казалось ему, что одеяние это подходило красоте и печали Эовин» ~ Наместник и король ~       — Тише, мой Лорд, или ты разбудишь его.       Улыбаясь, он направился к ней неслышной поступью.       Свет заходящего солнца, льющийся сквозь высокие окна, озарял ее изящные руки и склоненную голову, когда она сидела, покачивая колыбель. В волосы ее вплетены были украшенные драгоценными камнями золотые нити, оканчивающиеся крошечными золотыми яблочками, издававшими мелодичный звон при каждом ее движении. И хотя прохлада ранней весны все еще витала в воздухе, на ней было лишь простое темное платье.       — Где Боромир?       — Спит, — улыбнулась Финдуилас. — Видел бы ты, как он кружит по комнате, подобно кулику, а Аэрин гоняется за ним и причитает.       Вслед за ней он устремил свой взгляд в дальний угол комнаты, увидев ткацкий станок с начатым гобеленом, а под ним — спутанные мотки разноцветной шерсти и яркие нити, рассыпавшиеся по полу буйством красок.       — Ах, вижу. Он носился, подобно маленькому вихрю.       — Именно так и было. Не знаю, как мы распутаем эти нити, — ответила она, и глаза ее смеялись. — Но наш малыш вел себя хорошо сегодня. По крайней мере, он спит, когда я его укладываю. — Она снова обратила свой взгляд на ребенка в колыбели и нежно погладила его по щеке своими тонкими пальцами. — Он так красив, правда? — Прошептала она.       — У него красивая мать.       — Мой Лорд учится искусству сладких речей в своем почтенном возрасте, — подразнила она с нежностью в голосе.       — Это полезное искусство, — он медленно улыбнулся — улыбкой, что всегда словно бы с неохотой появлялась на его лице. — Но иди же ко мне, сердце мое, и посмотри, что я принес тебе.       Он взял ее за руку, она поднялась с низкого стула у колыбели, и вечерний свет упал на нее, и она засияла подобно розе под солнечными лучами.       И она увидела, что он скрывал за своей спиной: теплая мантия цвета летней ночи, вышитая серебристыми звездами, сверкающими в лучах заходящего солнца. Он покрыл мантией ее плечи, и мягкая ткань медленно соскользнула по ее спине тяжелыми складками, сияющим звездопадом упав к ее ногам. И она опустила глаза и долго не говорила ничего, наслаждаясь мягкостью и теплом благородной ткани. Она не поднимала глаз, не желая, чтобы он увидел ее слезы и подумал, что причинил ей горе.       — Ты подобна королеве, — прошептал он. — Элберет, покрытая мантией небес.       И тогда Финдуилас подняла лицо и встретила серьезный взгляд его серых глаз, в глубине которых светился огонек радости.  — Ты молчишь, моя Леди. Тебе не нравится?       — О, нравится — очень! Никогда прежде не видела я подобного — словно звезды с неба вплетены в нее.       И он увидел, как между бровей ее залегла неглубокая складка — как всегда бывало, когда она была озадачена или обеспокоена.       — Но почему, мой Лорд? Какой повод?       — Никакого, сильме, лишь радость дарения. Я даровал бы тебе звезды и луну, и свет солнца, отражающийся от морской глади, и белые крыла морских чаек, если бы мог. Но это не в моей власти, и потому я прошу тебя удовольствоваться лишь этим скромным даром.       Он наклонился и поцеловал ее в лоб.       Он навсегда запомнил ее улыбку тогда, и то, как подрагивали ее янтарные серьги, обрамленные золотом, когда она извлекала из-под темных складок мантии пряди своих золотистых волос.       — И все это ты даровал мне, мой Лорд, — тихо ответила она, взяв его руки в свои. Долгое время он молчал, и его серьезные глаза были полны любви.       — Почему же ты плачешь, Финдуилас?       Слова замерли в воздухе, но она не знала, что ответить. Ибо как могла она сказать ему, что свет звезд на этой мантии тронул самые сокровенные струны ее души, разбудив дорогие воспоминания — воспоминания о тихих летних вечерах, проведенных на берегу моря в Дол Амроте, когда луна и звезды сияли над искрящимся морем, и волны неустанно нашептывали свою песнь, а морские птицы отправлялись в полет, широко взмахивая крыльями…       И она поняла, что пришло время сказать ему, ибо она не могла более хранить эту тайну.       — Мой Лорд, я…       Но он так и не узнал, что хотела она сказать ему, ибо раздался тихий детский плач, и так и замерли в ее груди слова правды, что она поведала ему лишь за день до своей смерти. Другие слова, полные нежности, прошептала она, взяв ребенка на руки, и запела тихим голосом песнь, которую ее муж называл колдовской, ибо она была подобна шепоту моря в лунную ночь.       Постепенно плач затих, и Денетор позволил своему вопросу и невысказанному ответу растаять в вечернем воздухе; он даже легко рассмеялся, когда Финдуилас запрокинула голову, и маленькие мягкие ручки, тянувшиеся к ее лицу, застыли в воздухе.       — Ну вот, — печально прошептала она, укладывая ребенка себе на колени. — Скоро ты станешь мужчиной, мой маленький мудрец, а мужчины не плачут.       И ребенок смотрел на нее, не мигая, своими голубыми глазами, все еще влажными от слез.       Она протянула дитя отцу, и глаза ее заискрились весельем.       — Вот твой сын, мой Лорд, сокровище наших сердец.       Но ребенок, испугавшись упавшей на него тени отца, отпрянул. Они засмеялись, и Денетор сделал шаг в сторону, чтобы тень его не падала на ребенка.       Он принял дитя из ее рук, заметив, как тревожная линия залегла у нее между бровей. Со смехом, он произнес:       — Не тревожься, Тинувиэль, я не уроню его. Посмотри, как он держится за меня. Он цепкий и упрямый малыш.       Какими большими были его голубые глаза, обрамленные золотистыми ресницами. А над ними были ровные брови и светлые волнистые волосы, как у его матери. Но что же его сын унаследовал от него? Какое-то время Денетор изучал серьезное личико, и наконец решил, что, по крайней мере, маленький волевой подбородок был у него от отца.       — Он сын своей матери, — произнес он и, поморщившись, поймал кулачок, больно тянувший его за волосы. — Нет, малыш, еще не время для охоты. Но у тебя сильная хватка, и скоро лесные существа будут бояться тебя.       Она рассмеялась своим теплым нежным смехом.       — Давай же, я возьму его. Негоже Правителю сидеть с ребенком. — И, снова взяв дитя на руки, она какое-то время держала его, погруженная в собственные мысли. Затем она покачала головой, и в тишине послышался звон ее янтарных серег.       — Нет. Он очень похож на тебя — быть может, не лицом, но духом… Больше, чем Боромир. Я знаю это в глубине души, ибо я его мать.       — Это неважно, ибо он станет великим мужем, и встанет рядом со своим братом, когда придет его час стать Наместником после меня. Велика нужда в таких людях в наши темные дни. — Он склонился и нежно поцеловал сына. — Однажды, мой герой, ты станешь великим воином, и враг будет бежать, а тьма рассеиваться пред тобой. И мы будем гордиться тобой, твоя мать и я.       Ему показалось, что тень пробежала по лицу Финдуилас, и она плотнее закуталась в мантию, прижимая к себе дитя, словно укрывая его от холодного дуновения ветра.       — Он станет больше, чем воином, мой Лорд, — тихо, но твердо произнесла она. — Он станет творцом мира, целителем ран, и будет нести свет тем, кто знает и любит его.       Долго смотрел он на нее — стройную и бледную, с золотистыми волосами, ниспадающими по ее плечам и гордо выпрямленной спине. И он вспомнил, как впервые увидел ее в Залах ее отца на берегу моря. И он полюбил ее тогда, ибо в глазах ее он нашел отсвет благородства Нуменора Древних Дней, а в ее голосе — доброту и мелодичность, унаследованные от той, что отбыла в Бессмертные Земли давным-давно. И он помнил ее такой все последовавшие долгие годы одиночества, когда она стала лишь воспоминанием.       — Так и будет, если ты того желаешь.       — Я действительно желаю этого.       И он обратился к сыну, заговорив голосом, коим обычно он обращался к лордам Гондора в Королевском Зале:       — Тогда услышь меня, Фарамир, сын Финдуилас: ты станешь творцом мира, целителем ран, и будешь нести свет всем, кто знает и любит тебя. И воином ты тоже станешь, если пожелаешь. — И он повернулся к жене и улыбнулся: — Ты довольна, моя Леди?       — Да, любовь моя, — весело рассмеялась она.       И в последних лучах заходящего солнца мантия ее засияла, и она коснулась рукой его щеки:       — Ничто не принесет мне большей радости.