На руках Мары

Я думала, что умерла. Точнее, надеялась. В свете всего происходящего — такого страшного, холодного, тёмного — это было бы наилучшим вариантом исхода всех предыдущих событий, что привели к данной точке, месту и озеру, покрытым тонким слоем льда, словно огромным чистым кристаллом, что хрустел и ломался, если на него наступить. Деревья, словно плотно прижатые друг к другу, закрывали эту водяную глубь от тех смелых людей, что посмели зайти в такую даль и потревожить своим присутствием тихую обитель природы. Спокойно. Тут было спокойно. Редкая птица пролетит над этим местом, редкое животное забредёт сюда — и поэтому это было место моей смерти. Должно было быть. Я выбрала его не случайно — в нашей деревеньке ходили нехорошие слухи, что озеро проклято, и кто добрался до него, уже не покинет. Старики ещё верили в русалок, красивых утопленниц с длинными волосами, в которые были вплетены цветы и водоросли, закрывающими большие груди. Поговаривали, их голос завлекал нежеланных туристов и плохих людей в самую чащу леса, где они и натыкались на это озеро, после чего пропадали бесследно. Мальчишки, пытаясь казаться героями, часто пытались дойти до озера, но никто не доходил дальше массивного крепкого дуба, растущего тут, наверное, уже не первое столетие. А дальше дуба — страх. Страх, что ветвями опутывал, страх, что льдом покрывал, страх, что адреналин и интерес в панику и ужас превращал. Дети бежали оттуда, боясь даже родителям рассказывать, словно что-то мистическое гнало их оттуда, что должно было остаться в тайне. Между детьми и лесом. Озеро было нашем достоянием и проклятием. Местная полиция уже не открывала дела об исчезнувших в лесу людях, а тот факт, что все они были не местные, а приезжие, только укрепляло их нежелание выезжать из своего участка. Но когда пропала внучка Марии Петровны, женщины мудрой и доброй, считающей деревню своим домом и её обитателей — семьёй, полиция незамедлительно организовала поиски. И ведь весь народ помогал и искренне переживал за Людочку, заблудшей в лес во время игры в прятки. Она была непослушна и противоречила своей бабушке, не слушая её нравоучений и запретов о лесе, за что и поплатилась. Я участвовала в поисках, истязав себя мозолями и царапинами. И именно я нашла её, зайдя так глубоко, как никто из наших. Это был первый раз, когда роща открылась мне и деревья указали дорогу — дабы я вышла к озеру. Откуда и принесла холодное тело девочки. Мария Петровна не пережила смерть внучки и вскоре скончалась, с того дня пребывая в заточении физическом и моральном. Её доброта иссякла, блеск в глазах и любовь к людям померкли, и губы плотно сжались. Незадолго до смерти она пришла ко мне в слезах, спрашивая, как я вообще смогла найти Людочку, ведь озеро не подпускало никого к себе и, уж тем более, не отдавало забравших. Я сказала, что она лежала на берегу, но умолчала об одной важной вещи. Мария Петровна мне не поверила, но не стала дальше расспрашивать и просто ушла, снова поблагодарив меня. На следующее утро она умерла. Женщиной она была мудрой — ведь озеро и вправду не отдавало. Оно лишь забирало излишне неверных, корыстных и злых, не важно, будь это слишком избалованный ребёнок или просто изменивший супруг. А лес молчал. Но я не могла сказать Марии Петровне, что лес не просто так провёл меня к девочке и озеро не отдавало мне её. Это было подношение. И я приняла его с уважением, не проронив ни слезинки и не высказав ни капли жалости к девочке, как и ожидало от меня нечто мощное и эфемерное, что наблюдало за мной всё это время. Оно следило за каждым шагом, вздохом и действием. Я поблагодарила это за возможность пройти дальше дуба и прикоснуться к озеру, когда несла девочку обратно, и оно оценило моё уважение и благодарность. Лес пустил меня. А озеро — полюбило. С тех пор я часто приходила туда, особенно в моменты, когда пьяная мать своими криками вызывала с трудом проходящую и ставшую хронической впоследствии мигрень. Да и когда шумные одноклассники из местной сельской школы так давили на уши, усиливая уже не прекращающуюся без таблеток головную боль. Тогда-то я и уходила в лес, где тишина и травяной запах свежести и росы успокаивали пульсирующие виски. И оно меня преследовало, неслышно перемещаясь меж сосен и берёз, незримо следуя холодной поступью за каждым моим шагом, тихим перешёптыванием листвы отгоняя грозных животных, ласковым потоком ветра очищая дорогу к озеру. Лёд расступался передо мной, льдинки морозными кристаллами исчезали, словно с каждой поступью шага моего вода впитывала тепло женского тела. И оно, обитающее в лесу, тоже согревалось душой моей и с новым приходом подступало всё ближе — я чувствовала это. И однажды до меня дошло. Озеро. Чёртово озеро. Оно породило нечто из своих глубин и подкармливало себя и это жертвами, оно напускало страх на деревню в виде эфемерной сущности, его порождения на твёрдой земле. Но тем не менее, озеро я полюбила. Маниакальной, токсичной любовью, как абьюзивного человека, который за своей мнимой любовью прячет издевательство и давление. Я была слаба — просчиталась бы в обоих случаях. Не могу противостоять энергетически затратным вещам — и окунаюсь в них с головой, опустошая и вычерпывая себя словно ложкой, до конца, до дна, до того момента опустошения, когда и сил настолько не остаётся, что ты черпаешь их из мучителя. И когда я достигла точки невозврата — я и пошла топиться. В совершенно обычный день с совершенно обычной погодой в совершенно обычное время. Не хотела оставлять записку, не хотела делать из смерти праздник, и после уроков вместо привычной прогулки пошла убивать себя. Просто и без намёков — решилась и выполнила. Вода в озере была не просто холодна — а ледяна, несмотря на достаточно тёплый для лёгкой одежды день. Каждая молекула казалась острой льдинкой, промёрзшими шипами, царапающими горло, но вызывающими болезненный жар в лёгких. Боль была везде, начиная с солнечного сплетения, и длинным импульсом проходила по всему содрогающемуся телу. Свет солнца быстро скрылся под насевшими на лицо копнами волос и чернотой воды — и всё стёрлось в один мрак. Ужас и желание жить накрыли посильнее холодных волн, но замёрзшие конечности не позволяли двинуться ни на сантиметр — я оказалась в ловушке, сделанной мною же для себя. Озеро пожирало меня, высасывало всю жизненную энергию, ровно до тех пор, пока сознание тихим ручейком не превратилось в бред, а сердце испустило последний стук. Я провела в небытии целую вечность — успев переосмыслить всю цепочку событий, что, словно узелок за узелком на колдовской нити, привела к концу. Я познала Вселенную — и не было ни конца ни края Ей, и времени Она предоставила бесконечно много, и приняла материнской любовью, что при жизни я не смогла испытать. Вселенная стала моей первой Матерью, провела через личный ад и помогла искупить его. Она очистила меня и наполнила силою, доколе неведомою уже бывшему телу. Я познала Её, а Она — меня. Блуждая по несуществующему, я открывала людские тайны и историю миров, познавала существ, о которых на Земле ходили лишь слухи, изучала планеты и их влияние на смертных. Я познакомилась со Смертью и богами, с Природой и космосом, демонами и ангелами. Я научилась языкам и правильной последовательности звуков, букв и слов для достижения эффекта от них, подкрепляя жестами. После ада и очищения настал период обучения — и я выучила всё, что подали мне. Прошла бесконечность, когда Вселенная подозвала меня к границе смешения света и тьмы и ласково пустила туда. Тогда-то я и выплыла. Первый вздох был невероятной болью, электрическим током, пронзившим мои конечности и вернувшим им движение, после чего всё тело содрогнулось в приступе кашля и выплёвывания воды. С каждой покидавшей меня капелькой я чувствовала нарастающую лёгкость и глубину в груди, пока горло царапали спазмы. — Знаешь, поговаривают люди, есть легенда… Низкий, но мягкий женский голос звучал словно не из внешней среды, а в моей голове, как эхо галлюцинации, продолжительной, но казавшейся настолько же реальной, как и выходящая из меня вода. — Луна была влюблена в озеро. Невозможна их любовь была, да и невзаимна, но что поделать… И каждую ночь она любовалась на эту гладь, пока лицо её не застыло навеки в одном положении. И судьбой ей предречено до конца веков смотреть на свою любовь и невозможность познать её. — Тихий смешок. — Ты и сама понимаешь, про какое озеро идёт речь. Что-то двинулось ко мне, нежно приподняло и уложило к себе на колени, аккуратным движением убрав волосы с лица. Приступ кашля закончился в ту же секунду и тепло от тела разлилось по коже. Тогда-то я и увидела то нечто, что эфемерностью наблюдало за мной ранее. Это была она. Её глаза были белы и сверкали звёздными искрами, кожа отдавала лунным светом и мягкостью льна, волосы шёлковым водопадом спускались ниже пояса и касались земли. Её черты лица были остры, а тело — худо. Длинные рога исходили от её головы, тёрн с кладбища обвивал руки и пальцы, шкура животного была опоясана крепкими стеблями и скрывала её от груди до колен. Босы ноги замарались землёй, длины ногти почернели от грязи. Но она очаровывала. — Кто ты? — почти шёпотом спросила я, боясь нарушить магию этого момента. Она закусила бледную губу, на пару секунд задумавшись, а после мягко улыбнулась. — Как меня зовут — никто уже не вспомнит, даже я сама. Века назад, когда ещё русалки показывались жителям этой деревеньки и домовые почитались хозяевами домов, приехал к нам барин — красив, как солнце ясное, речами сладок, словно мёд, и упёрт как баран. Не помню я, с каким посылом он приехал, но глаз его пал на меня. Понимаешь, на слуху я была среди людей — лечила и стар и млад от болезней и хвори. Прознал барин, что к чему, да засылал сватов с подарками и яствами. Отсылала я их обратно — да он сам повадился ходить и на виду у всех в жёны звать. Тонкие пальцы сомкнулись с моими и сжали их. — Отказывала я ему, милая, понимаешь? Распознавала за речами злобу и желание обладать мною, как диковинкой. Никто меня не понимал, даже матушка родная, что без мужа осталась после рождения моего осталась, но я противилась. Мягкий тон голоса сменился на боль и отчаяние. Словно я первая, кто слышал её историю, словно я первая, кто слушал. — Зашёл он однажды за мной, милая. Сказал, что уезжает в столицу, проститься хочет. Повёл в лес он меня — и деревья кричали, и травы шептали, что обмануть меня он хочет, да не послушала я, милая. И была неправа. Около этого озера и надругался он надо мной, при каждом проникновении в моё чрево вспоминая Христа и отца его, Бога, не имевшего силу над этой деревней. Мы веровали в Перуна да Велеса, Сварога да Даждьбога, Макошь да Мару. Но он очернил имя Иисуса и привёл меня в деревню уже не невинной, крича и рассылая молву, что я ведьма и надо проверить меня на озере том. Понимаешь, милая, людям моя ворожба была нужна, пока змий бренный не осквернил имя моё. Поверили барину жители, привязали меня к брёвнам и опустили в озеро. Я стала его не первой утопленницей, но первой мученицей-колдуньей, и прокляли боги эту деревню до последнего колена, и возродилась я жрицей их, и стало озеро поглощать души нехороших людей с тех пор. Она замолчала. Её рука крепко сжимала мою, а губы опустились на лоб с нежным поцелуем, прежде чем она продолжила. — Я возродила тебя для этой же цели за пределами этого леса. Люди тут помирают, а новых всё меньше и меньше. Пройдя через небытие, ты лишилась человечности и стала дочерью моей. Мне нужна твоя помощь, милая. Каждое третье полнолуние ты должна приводить сюда трёх людей, самых гнилых и злобных внутри, чтобы восполнить силу озера и питать меня. Я отпущу тебя в городок крупнее нашего, а ты используй познанное для своих и моих целей. Я даровала тебе знания и перерождение, потому что знала, что ты согласишься… потому что у тебя нет выбора. И эта улыбка. Улыбка каннибала при виде человеческого мяса. Улыбка, ужаснувшая бы любого, но не меня. Ведь человеческого во мне не осталось. И прошлой жизни тоже. Я ощущала силу в своём теле и разуме, предсказания за чертой интуиции и магию на кончиках пальцев. Я переродилась жрицей сильнее своей матери, и выбора у меня не было. Только лишь вопрос маячил красным светом в сознании: — Почему я? Улыбка, что сердце разъедает своей болезненностью и ядовитой, почти смертельной любовью. — Озеро выбирает тех, кто с детства к магии способен да умом наделён. Почуяли в тебе боги что-то, что видят только они сами… ответ ты позже получишь сама. А теперь иди. И не оглядывайся. Тепла матери оказалось достаточно, чтобы мои ноги смогли поднять тело, оголённое, всё в водяной растительности, изменившееся, холодное как у рыбы и отдающее чарами суккубовскими, и пойти вглубь леса. Не оглядываясь. Ветви расступились предо мной, почва будто сама подталкивала вперёд, и весь лес подсказывал дорогу. Путь мой лежал в Сергиев Посад, а туда в Москву. А уж там — никому не выжить.