Рассвет над Тир-Фради

На небольшой поляне Данкас был один — стоял неподвижно, склонив голову и прислонив ладонь к увитому лозами камню. Серые монолиты возвышались по кругу, как клыки огромного зверя, но в них больше не чувствовалось давящей угрозы: стряхнувшие с себя гибельное безумие защитники отступили, скрылись в тенях. Лес оживал, перешептывался, сплетая узловатые ветви, перекликивался птичьими голосами. Ядовитая мгла ушла из него, рассеялась, как рассеивается туман под утренним солнцем. Де Сарде остановилась в нескольких шагах от поляны, замерла в молчаливом ожидании. — Beurd Tír to mad, — негромко сказал Данкас, не поворачиваясь. — Ступай смело. Земля все еще отравлена болью, но ветер уже сменился. Время исцелит раны, carants. Высокая трава расступалась под ее ногами, омывала росой стершуюся кожу походных сапог. Подойдя ближе, де Сарде протянула руку, осторожно огладив пальцами стебли лозы: в молодых побегах вьюнка запутались несколько серых маховых перьев. — Надеюсь, ты прав, Данкас. Я не помешала тебе? — Нет, — он отнял ладонь и обернулся. — Я ждал тебя. Земля забрала свое, теперь приходит время мирных слов. Я знаю, что обещал тебе еn on míl frichtimen, и я сделаю все, чтобы помочь. Но многое придется строить заново. Кто-то должен будет говорить за renaigse, так же как я буду говорить за Yecht Fradí. Де Сарде коротко кивнула. — Я буду помогать чем могу, Данкас. Но Новая Серена, наш город на Тир-Фради, всего лишь колония, и мы подчиняемся правителю Торгового Содружества на материке, князю д’Орсею. Чей сын… погиб от моей руки. Выдерживать спокойный взгляд Данкаса было труднее, чем стоять перед обнаженными клинками наемников и под выжигающим светом магии инквизиторов. Отвернувшись, де Сарде торопливо сложила руки за спиной; уже почти заживший шрам на левой ладони прострелило резкой болью. Так на ее подлинной родине обретали право говорить с богами — смешивая кровь с землей. Де Сарде не верила в богов, но существу с тысячью ликами не нужна была ее вера. Он знал, как исцелить малихор, и разве его цена не была справедливой? — У тебя был тяжелый выбор, — мягко сказал Данкас. — Нет, — она качнула головой. — Там не из чего было выбирать. Мой кузен обезумел. Никто, в ком осталась хоть капля разума, хоть капля человечности, не согласился бы разменять тысячи невинных жизней на удовлетворение глупых пустых амбиций. — Но твое сердце неспокойно, carants. Что ты хочешь узнать? Я отвечу. — Благодарю. Слова в этот раз приходили тяжело, но Данкас не торопил, молча ждал, опустившись на колени и перебирая в мозолистых пальцах пучок белесых трав с редкими узловатыми бутонами на стеблях. Семена, похожие на крошечные жемчужины, выскальзывали из бархатистых лепестков и послушно падали ему в ладонь. — Безумие овладело Константином после того, как Катасах провел ритуал связи, — сказала де Сарде. — Он стал отчасти похож на меня… на тех, кого вы называете on ol menawi. Я хотела спросить, если бы этот ритуал прошел кто-то другой… другой renaigse, случилось ли бы с ним то же самое? — Ты ищешь оправдание, — помолчав мгновение, спросил Данкас, — или правду? — Правду. Возможно, я и так оправдывала его слишком долго. — Тогда ты знаешь ответ, carants. Были и другие renaigse, что стали on ol menawí. Давно, лишь Nadaígа помнят то время. Одного из тех renaigse Saul lasser теперь зовут святым и ищут его следы. Но не каждый может создать связь. Не каждый подходит. К этому готовятся, учатся — долго, много дней. Помнишь молодого Йевана? Связь — это rhistel, обещание. Мы берем, мы отдаем что-то взамен. Твой брат не умел отдавать; Катасах видел это, но у него не оставалось времени учить. Он надеялся, что тот поймет сам. Ветер гладил листья и серые перья, теребил мягкий пух — эти перья были чистыми, не слипшимися от крови и грязи. Безумные или нет, защитники древнего бога были яростны и сильны и не знали ни милосердия, ни страха. Каждый их удар нес в себе смерть, и под их натиском даже городские стены крошились и осыпались трухой. Но порой сталь и порох все же оказывались сильнее когтей и камня, сильнее дерева и плоти. Скольких жертв они смогли бы избежать… — Вина на мне, — ровно сказала де Сарде. — Это я просила Катасаха о помощи. Данкас покачал головой. — Катасах был опытным и мудрым doneigad. Он знал, что делал. Но сострадание в нем было сильнее мудрости. — Он не должен был расплачиваться за это своей жизнью. — Нет? Возможно. Но Винбарр услышал новую связь, и с ней услышал ложь, и страх, и алчность; это как ощутить яд, что медленно растекается по твоей крови… Сядь со мной, carants, послушай, что говорит земля. Де Сарде послушно опустилась на колени напротив. Стянув перчатку, потянулась было за походным ножом, но Данкас покачал головой. Взял ее руку и приложил ладонью к земле. Земля была теплой и влажной. Cergganaw, вспомнила де Сарде, круг песни. Сиора говорила, ветра сплетаются здесь в единый узел, каждый несет свой шепот; ручьи и реки питают корни трав и точат скалы, их голоса похожи на перебор низких струн. Смех и плач выносит лесное эхо, рычание и стрекот, топот копыт и свист тетивы. Тысячи ликов; ни один человечий язык не нашел бы им имен, но песня земли вбирает их все. Де Сарде слушала, и песня земли билась под ее ладонью, и вечно живое сердце Тир-Фради билось в ее ладонь. Глухой отголосок недавней боли был словно шип, глубоко вошедший в плоть. — Ты тоже ощущал это, — тихо сказала де Сарде. — Этот яд. Ты ведь уже был королем тогда. Был связан с еn on míl frichtimen… и Константином. Она не посмела спросить, каково это: чувствовать, как умирает твоя земля? Каково было носить в себе ее раны, эту разрастающуюся изнутри гниль, видеть ее отголосок в глазах бешеных зверей, ронявших желтую пену с оскаленных пастей? Все doneigadа слышали, как пробуждается безумие, черное, как вытяжка проклятого малихора; видели, как призванные оберегать оборачиваются против своих детей. Но Данкас был из Beraíg nodas, вождь клана целителей; они крепче всех были связаны с островом, они до последнего вздоха пытались сохранить в нем жизнь. Даже если это значило пропустить через себя всю его боль, отдать всю свою кровь взамен отравленной. Де Сарде опустила взгляд: Данкас перевернул ее руку раскрытой ладонью вверх, ссыпал в нее жемчужные семена. Спокойно повторил: — Время лечит раны.