***
— Нету Давида Егоровича, он на приёме сейчас, что изволите передать? — прислуга хоть и учтиво, но с лёгкой издевкой смотрела на озябшего недовольного Антипа. — Не что-с, а кого-с. Дочку Лебедевских доставил по поручению её батюшки, — он помахал свёртком перед лицом служанки, в подтверждение своих слов. Служанка приняла свёрток и повела монаха к барыне, оставляя Ларису одиноко стоять в огромном холле. Перед девочкой высилась громоздкая лестница, ведущая на второй этаж и разветвляющаяся на два коридора. Её маленькая фигурка терялась во всеобщем великолепии этого роскошного здания. Холод и сырость облизывали ноги, заставляя ёжится, но она всё также ровно держала голову, не поддаваясь соблазну глазеть на потолок. Во всеобщей тишине за какими-то из этих многочисленных дверей она слышала голоса и топот ног. Откуда-то доносился приятный запах снеди, почти лишая сознания после долгой езды. Вдруг на лестнице возникла фигура в сопровождении нескольких девушек, она держала сложенные перед собой руки и томно поглядывала на Ларису из-под длинных вяло-трепещущих ресниц. Взгляд её был тяжел и невесел, в добавок ко всему её встреча с новой девочкой произошла неожиданно — никто не уведомил их о пополнении, и теперь девушка чувствовала себя ужасно. Будто приезд Ларисы касался её хоть каким-то образом… Но Агафья ненавидела каждого нового привезённого ребёнка и находила в этом чувстве нечто правильное. Она махнула своим служанкам ждать её, а сама чинно начала спускаться с лестницы под удивлённый взгляд Ларисы. Девочка растерялась — пред ней стояла госпожа, чуть старше её самой, одетая в шелк с кружевной бертой поверх едва вырисовывающейся груди, что спускалась к изящным локтям. Волосы девушки были собраны в красивую высокую прическу, что делала её старше на вид и открывала шею. Лара учтиво поклонилась, но не отвела взгляд, чем слегка задела и без того рассерженную Агафью. — Ты новая содержанка у нашей семьи? — её голос был высоким и звонким и нисколько не подходил напускной томности. — Учти, это не твой дом и никогда им не станет, ты теперь принадлежишь мне, — она холодно улыбнулась, замечая испуг на лице новенькой. — Но даже не мечтай быть моей фрейлиной. Я такую, как ты даже комнатной служанкой не сделаю — запомни это! Агафья видела, что девочка красива, и от этого её ненависть к этому ребёнку росла. Так уж вышло, что все её фрейлины хоть и были молоды, но ужасны собой, начиная от неровных зубов, оканчивая крючковатыми пальцами. Эти несомненные уродства вызывали в госпоже, как она сама считала, «божественную жалость», какую стоит испытывать лишь к обделённым и безобразным — это единственное хорошее, что она вообще могла чувствовать. И присутствие в этом доме прекрасного создания, подобного Ларисе, вызывало в душе госпожи неприятный зуд. — От одного твоего вида у меня мигрень началась! — она театрально поднесла к вискам кончики пальцев, некрасиво зажмурившись, и отвернулась. — Не попадайся мне на глаза, иначе прикажу выпороть! — бросила она девочке, шурша юбками вверх по лестнице, чуть ли, не падая в руки подскочивших фрейлин. — Уберите с глаз моих эту уродку, я не могу этого видеть… Прикажите подать чай и сладкое, сейчас же! Слова Агафьи оставили девочку в непонимании. Она глядела на лестницу, то место, где мгновение назад сокрушалась по её поводу госпожа, и не знала, что её ждёт. «Содержанка? Но ведь папа…» — мысли Лары метались в голове разгневанными пчёлами, ей казалось, что произошла какая-то ошибка. В этот самый для неё напряженный момент в холл пожаловал Антип, и девочка бросилась к нему, хватая за рясу. — Антип, где я? Где родители? Давай уедем отсюда, пожалуйста! — в глазах ребёнка блестела влага, её маленькие ручки сжимали грубую ткань одеяния монаха. Антип опешил, от взгляда её глаз сердце застучало быстрее. У него не было сил глядеть в эти глаза, но и оставаться дольше рядом с этим ребёнком, что вызывал в нём бурю чувств, он не мог. «Исповедуюсь! Богом клянусь, буду поститься после этой поездки — но что за ручька-с!» — он едва нашел в себе силы разжать пальчики в перчаточке, самую малость держа их чуть дольше в своей взмокшей руке. Но он мигом выронил эту ручку, заслышав позади шаги нянюшки, которая должна была забрать девочку. Выронил, будто обжегся, и твердо зашагал к выходу. — Антип! — её истошный вопль догонял его, заставляя вжиматься в плечи. — Я не хочу здесь быть! — руки нянюшки обхватили девочку за плечи, ведя её вглубь многочисленных дверей. — Антип! — она закричала, переходя на рыдания, и этот возглас звонко отбился от потолка, резанув монаха по ушам. Стоя за дверью, он тяжело вдыхал сырой дождливый воздух, торопливо забираясь в экипаж с только-только прикорнувшим извозчиком. — Ох и чертовка… Кого же я им привёз на содержание? — покачивание экипажа не успокаивало, он то и дело вытирал платком лицо, сминая его в руках, не в силах глядеть на эти руки. Руки, которыми он отдал девочку чужим людям. Отдал сам в услужение, не попытавшись помочь. Эти её пальчики… Он проводил поместье глазами, в сердцах надеясь никогда больше сюда не вернуться. Лариса плакала, не зная, как себя вести: сохранять ли пристойный вид или поддаться чувствам. Она была в отчаянии. Единственный человек, которого она знала, покинул её, ничего не объяснив. Женщина с морщинистыми руками вела её по этому огромному поместью, с каждым шагом отдаляя от ответа на сотню вопросов. Наконец, они остановились перед дверью, и женщина принялась снимать с девочки шляпку. — Не хнычь, тебе очень повезло, — её голос звучал грубо и неизвестно, хотела ли она успокоить ребёнка или нет, но Ларисе стало немного легче от её внимания. — Ты теперь здесь будешь жить, уважай старших и слушайся новую семью, поняла? — девочка кивнула, с трудом сдерживая слёзы. За дверью было множество детей — старше её, младше и одногодок. Здесь были только девушки, все они долго сверлили взглядом новенькую, пока Лару вели к её кровати. Нянюшка принялась бесцеремонно снимать с неё одежду, туфельки и перчатки, оставляя в одном белье, отчего дети странно хихикали. Лару одели в длинную простую сермягу почти до пола и выдали новую одежду, не отличающуюся изысканностью: стамедник, коротенькая шерстяная душегрея и несколько домотканых рубашек с башмаками. Ей указали на её небольшую постельку со стареньким тюфяком и прохладным одеялом, после чего няня удалилась. К Ларе тут же подскочили девочки, осматривая её со всех сторон, трогая волосы, ручки, талию… Она смотрела на этих детей, пытаясь понять, что с ними не так — что-то было странное в их повадках и внешности. Что-то неправильное. — Звать как? — подошла к ней рослая девчушка с широкой челюстью и коротенькими толстоватыми руками. Её каштановые волосы, собранные в косу, туго облепляли веснушчатое лицо с подозрительными карими глазами. — Лариса, — тихо проговорила девушка в ответ, вцепившись ручками в сермягу. Кольцо из окруживших её детей смыкалось всё ближе. — Девки, бейте её! — скомандовала веснушчатая и набросилась на ничего непонимающую Ларису. Толпа девочек начала тягать её за волосы, щипать, трясти и колотить, куда могла достать. Перед девочкой смазано мелькали кулачки, вздохи, вскрики… Она тут же упала от сильного удара по голове, пытаясь закрыть лицо руками, и непроизвольно сжалась в комок, пока её осыпали тумаками. Боль, стыд и непонимание смешались в её голове, вырываясь наружу страшным криком. Кто-то пытался закрыть ей рот грязной рукой, но она всё вопила, отчаянно прося о помощи. В комнату ворвалась няня с розгой в руке. — Ах вы паршивки! Чего удумали, извести бы вас всех! Живёте за казённый счёт у барина и такое вытворяете! — она осыпала розгой всех, кого видела, без разбору, расталкивая детей в разные стороны, пока не увидела голосящую на полу Лару. — Ай ты птенчик мой несчастный, не кричи, дурёха, барыня как услышит тебя… Бозеньки, да на кой оно мне напасть такая, уймись же, говорю тебе! — ей было жаль девочку, но она знала, что не смогла бы защитить её. Так уж было заведено у этих одичавших детей. Не побили бы её сейчас — так обязательно ночью. Но и терпеть её плачь в эту непогоду, от которой болела голова, у неё не было сил. Лару грубо подняли на ноги, всыпав несколько пощёчин, чтобы та пришла в себя. На девочку жаль было смотреть — разбитая губа, синяк на всю щёку, взлохмаченные волосы и покрасневшие глаза, ссадины и царапины… Няня тяжело вздохнула, уложила Ларису в постель и, пригрозив всем розгой, вышла. Девочки, всё ещё глядя на Лару волком, потихоньку расходились по своим постелям. Им было радостно от происходившего — давно копившаяся внутри злоба нашла себе выход. Приятное покалывание в пальцах ещё долго нарушало их сон, разливаясь радостью от случившегося «посвящения». Каждая из них прошла через это, становясь частью одной большой пугающей семьи, где у всех была общая боль. И Лара теперь тоже не исключение. Не особенная девочка с фарфоровым кукольным личиком, которую привезли в красивеньком платье, а всего лишь ещё одна всеми забытая сирота. В темноте кто-то тихо подошел к постели Ларисы, бесцеремонно забравшись на неё. Девочка со страху встрепенулась, вновь закрываясь, но нападения не последовало. Она различила тоненькую косичку и черты пухлого лица. — Меня Раиской звать. Мы теперь с тобой подруги, — она протянула руку, мягко касаясь дрожащей девочки и поглаживая её по плечу. — Я тебе всё-всё покажу тут завтра. Ты мне очень понравилась! — Раиса порывисто обняла девочку за плечи и точно также быстро отстранилась, побежав в свою постель. Воцарилась тишина, в которой слышалось лишь сопение. Лариса зябко куталась в холодное одеяло, не понимая, что всё это означает и почему к ней так относятся. Единственное, что она точно знала — это то, что с родителями что-то произошло, и теперь это место её новый дом. Неизвестно, отчего её было больнее — от избиения или от одиночества. Она чувствовала себя брошенной и хотела одного — проснуться завтра в их доме, где её встретит маменька. Слишком быстро всё произошло, слишком неожиданно. Что она могла сделать, кроме того, чтобы принять происходящее? Но даже это было сейчас ей не под силу. Слёзы тихо лились по щекам, ворот сермяги прилипал к телу влажными пятнами. Её поглотил беспокойный сон, в котором она слышала звук дождя и скрип экипажа, в котором её сюда привезли.***
Комнату освещало несколько огарков свечей, чьё пламя дребезжало от сквозняка. Давид Егорович неторопливо перебирал пришедшие за день письма, остановившись взглядом на одном письме со знакомой фамильной печатью Лебедевских. — Сегодня днём привезли их дочку, — донёсся сладковатый голос с массивной постели, занавешенной балдахином. Давид на миг поднял взгляд, оторвавшись от письма. С постели аккуратно свесилась мраморно-белая изящная ножка. Скользя взглядом по этой ножке, Давид увидел раскинувшуюся в мехах Аду Николаевну — обольстительную красавицу, чей голос очаровывал его, а жаркое тело согревало холодными ночами. Его немолодая супруга умела сводить с ума одним движением руки и лёгкой полуулыбкой, а уж её небрежно вытянутая ножка немало волновала его сердце. — Вот как? — он с трудом заставил себя ознакомиться с письмом, пытаясь не глядеть на Аду. — Такая маленькая, совсем крошка, а уже сиротка — Бог так немилостив к этим деткам, — она вздохнула, выражая в этом жесте скорбь всей страны, если не всего мира, по несчастным беспризорникам. — Её монашек привёз, Антипка, — она хохотнула, прикрывая губки ручкой. — Просил, чтоб позаботились хорошо о ней — последняя воля покойного Лебедевского как-никак — и всё говорил, что хороша собой, уж очень хороша! Такой непристойный монашек! — её губы застыли в игривой усмешке. «Мне бы снять ряску с этого монашка — ой бы я повеселилась! Молитвы бы мне потом читал, про монастырь свой забыл бы разом, сладострастник несчастный. Вот бы мне его в свои рученьки — было бы смеху!» — она улыбалась своим мыслям, слегка касаясь потяжелевшей от волнения груди. Давид Егорович, отложив письмо, глядел в окно с тяжелыми мыслями. Лучший друг его со своей женой намедни был убит. Чудом спасли лишь дочь, вовремя успев вывезти её из имения. Фамилию её просили держать в строжайшем секрете во избежание беды, а саму Ларису спрятать от чужих глаз. Это он мог сделать, конечно мог… Но не накличет ли пропавший ребёнок Лебедевских на него беду? — Ада, где девочка? — спросил он серьёзно, сгоняя с лица жены улыбку. — К прочим детям положили, как заведено, — безразлично ответила барыня. Единственная девочка, которую она любила, — её дражайшая дочь Агафья, а весь прочий выводок, который держал её муж Аду вовсе не трогал. Наоборот — раздражал до помутнения. Эти глупые девки на её попечении не давали прохода — всюду лезли облобызать ручку, подол платья, хоть бы что, лишь бы внимание привлечь. А муж-то в них души не чаял, а родную дочь будто обделял. Все время проводил со своими воспитанниками, обучал мальчиков верховой езде, а девочек манерам. И продолжал собирать детей… — Как это, к прочим? Она же дворянская дочь, — он нахмурился, ещё раз пробегая взглядом строчки. — И что с того? Её же спрятать у нас нужно, а не на показ выставить, — Ада убрала ножку, кутаясь в меха. У неё пропало игривое настроение. Мужу только бы и говорить про этих чёртовых детей! — Ладно, завтра разберусь, поздно уже, — он потушил свечи. — Ада Николаевна, вы даже в темноте сияете, — он забрался на постель, лаская лицо супруги, проводя рукой по её плечикам и ключицам. — Оставьте, нет желания ваши речи слушать, — она капризно отвернулась, сморщив лицо, будто ей были противны прикосновения. — Адочка, милая, ну порадуйте меня своей лаской, вы мне так нужны, — он начал покрывать поцелуями её шею, нежно выдыхая в ушко приятности. В конце концов она сдалась, всё ещё мягко отстраняя мужа для приличия, и чтобы вызвать в нём больше страсти. — Давид, я хочу больше вашего внимания, вы обо мне забыли, — жаловалась она, тайком улыбаясь, не давая себя поцеловать. — Не мог забыть, ослепну, а лицо ваше не забуду, Ада Николаевна, — он поймал её губы, затягивая в страстный поцелуй, чертя дорожку влажных касаний к шнуровке корсета. Припадая губами к краешку платья, которое стягивало грудь, он исступленно дышал в ямочку под ключицами, обжигая кожу. — Вы развратник, всё время мучаете меня, а я так страдаю без вас в этих стенах. Устройте бал в мою честь, не то я умру, я вам честно говорю — умру! — она ещё слабо вырывалась из его цепких объятий, словно добыча, испускающая душу. — Полно. Будет вам, — он будто не слушал, руки наконец освободили женскую грудь, к которой он припадал, вожделея. Что эта проклятая женщина с ним делает — ей можно простить все капризы за одни только эти прекрасные груди, что вздрагивали от его прикосновений, покрываясь мурашками. Ада задышала часто-часто, не то от возбуждения, или от освобождения от ненавистного корсета, что сдерживал дыхание. Мысли её были сейчас с застенчивым монашком Антипом: она представляла, что это он сейчас касается её груди, снимает с неё юбки, лишает здравого смысла… Ведь он девственник, этот мальчик, не знавший запаха женщины, её ласки и тепла. Ох, она бы его согрела, испепелила своим жаром, утопила в своих ласках этого наивного мальчишку. Ада вцепилась в волосы мужчины, настойчиво прося его спуститься ниже, туда, где ей так незабываемо приятно. Он так редко радовал её этой лаской, что ей казалось, будто она очень заслужила тех поцелуев. Содрав с неё последнюю юбку, мужчина начал осыпать поцелуями её бёдра, спускаясь к тем изящным ножкам, щекоча, ублажая. Ада извивалась, прося больше ласки, беря его руку и направляя своими пальчиками туда, куда ей хотелось. Она шумно вздохнула от горячего прикосновения к возбуждённой плоти — мужчина гладил половые губы, едва касаясь, дразня её. Он будто заставлял эту кисейную барышню снять маску приличия и показать своё развратное лицо. Она стонала неприлично громко, закидывая ножки на его спину, подаваясь ближе к его губам, что целовали её внизу с влажным приятным звуком. Её мысли рисовали Антипа на его месте в чёрной ряске, который безо всякого смущения играл с её прелестями, пробовал на вкус женскую влагу, поглаживая набухший клитор. Он доводил её до экстаза, она была готова простить супругу содержание всех этих сирот, лишь бы он играл с ней языком как можно дольше. Пальцем он трогал её внутри, задевая чувствительные точки, затыкая её стонущий рот поцелуями с терпким привкусом её возбуждения. Она задыхалась, цепляясь в его плечи, желая ощутить его полностью внутри себя. Ада сжимала ногами ласкающую её руку, подтягиваясь пальцами ближе навстречу этим движениям, запрокидывая голову. В своих мыслях она наконец отбросила чёрную ряску, любуясь твёрдой молодой плотью и направляя изящными пальчиками её внутрь себя, ощущая жар. Член входил в неё с влажным мягким звуком, унося остатки сознания. Она стонала, как сельская девка, больше не походя на высокородную даму. Её воображение рисовало запретную, но такую желанную картину, и от этих мыслей, всё нутро содрогалось в такт движениям, вибрируя. Она приоткрыла глаза, на мгновение бросив взгляд на вспотевшего мужчину над ней и слегка расстроилась. Какое-то ранее охватившее её наваждение медленно начало рассеиваться, она почувствовала резкий запах пота, кожа была слишком липкой. Вскоре её начало мутить, а всё происходящее вызывало лишь отвращение, как и тяжело дышащий над ней мужчина. — Достаточно, нет сил больше, — она едва нашла силы выговорить, упираясь в грудь Давида, отталкивая от себя. Он перехватил её запястья, впечатывая в постель и сжимая слишком сильно. — Мне так нравится, как вы играете, — он укусил её за мочку уха, ускоряясь, наваливаясь телом всё сильнее. Но она не играла. Возбуждение как рукой сняло — Аду накрыл какой-то страх, она не могла пошевелиться. Внизу ощущалось жжение, то ли от её страха, то ли от слишком сильных рывков мужа. Он и не думал останавливаться, видимо, считал это продолжением игры. — Остановитесь, прошу, мне больно! — на глазах выступили слёзы, она отчаянно пыталась вырваться из цепких объятий. Мужчина нежно прикрыл рукой её губы, а после накрыл ладонью трепещущую шею, слегка придавливая. Ада задыхалась, широко открывая рот, пытаясь вдохнуть. Внутри всё сжималось от боли, она чувствовала, что муж близок к разрядке, и надеялась, что это будет быстро. В какой-то момент вновь стало влажно, но боль усилилась, отдаваясь резью до помутнения в глазах. Ада сжала зубы, беспомощно плача. Наконец, всё закончилось. Нутро обожгло горячей спермой, и он вынул с неё член. Женщина сжалась, пряча лицо руками, стараясь не реветь вслух. Она дотронулась к своему влагалищу, собирая вязкую жидкость и поднося пальцы к лицу — в темноте они были покрыты чем-то тёмным. Кровь. — У вас снова идёт кровь, разве у женщин она идёт не один раз в месяц? — его будничный безразличный тон резал по живому. — Ничего страшного, не волнуйтесь. Устройте мне бал — это поможет мне отвлечься, — она не хотела говорить, что он в который раз изнасиловал её, прекрасно помня, как он разозлился, услышав это от неё впервые. «Незачем дразнить меня, дрянная женщина, ты развратница! Всё время играешь со мной в свои игры, мне от них куда больнее — от твоих вечных капризов. Вот и получай, что заслуживаешь», — он был очень зол на неё в тот вечер, но это было так давно. Она забыла, что так может быть, и позволила ему сделать это вновь. Сколько ещё это будет продолжаться? — Завтра же и устрою, — коротко бросил Давид, направляясь во вторую спальню. Как хорошо, что он уснет не рядом с ней, источая запах её крови и мерзкого пота. Ада позвала служанку, явившуюся к ней в заспанном виде — хватило одного взгляда на окровавленную простыню, чтобы та всё поняла. Барыня тяжело поднялась, опираясь на плечо девушки — по её бедру тут же побежала кровавая струйка. — Марфа, лекаря позови и воды сюда… — её голос звучал бесцветно, с глаз непрошено капали слёзы, чего она не пыталась утаить от служанки. Марфа молчала, влажной тряпицей вытирая кровь с бёдер госпожи. Она видела эту карту не первый раз и, скорее всего, не последний. Поддерживая Аду, она помогла ей сесть в бадью с тёплой водой. — Барыня… — несмело проронила служанка и получив знак продолжить, спросила. — Вас обижают? Несмотря на такую дерзость, Ада не разозлилась. Она не знала, что ответить. Делал ли ей больно муж, или это её собственные чувства, что страстно желали другой партии, приносили ей боль. Она жалела, страшно жалела, что вышла замуж за Давида. И только одна мысль грела её сердце. Она не породила от этого чудовища ни одного ребёнка. — Может, это я сама себя обидела, — проронила она, глядя куда-то в пространство перед собой, пока служанка поливала её теплой водой, смывая все следы её связи с ненавистным мужем. — Да, точно… это я всё сама… Поместье погрузилось в беспокойный сон, и только в комнатах Ады Николаевны горел неяркий свет — служанка с лекарем укладывала госпожу в чистую свежую постель, отпаивая лекарством, что давало надежду забыться и не вспоминать о страшной ночи.