Пролог.
... Роланд из Гилеада сидел перед дверью, которая уже выглядела использованной и никому более не нужной. Открыться второй раз она уже не могла. Он закрыл лицо руками. Подумал о том, что никогда не чувствовал бы себя таким одиноким, если бы не любил их. И, однако, не сожалел, что благодаря им его сердце вновь открылось для любви.19.
Позже (потому что всегда приходит позже, не так ли?) он приготовил завтрак и заставил себя съесть свою долю. Патрик, тот поел с аппетитом, а потом отошел, чтобы справить нужду, пока Роланд паковался. Третья тарелка осталась нетронутой. — Ыш? — спросил Роланд и пододвинул тарелку к ушастику-путанику. — Не поешь хоть чуть-чуть? Ыш посмотрел на тарелку, потом попятился на пару шагов. Прямо под ноги вернувшемуся Патрику. Роланд кивнул и выбросил еду на траву. А потом повернулся к художнику - так резко, что тот отпрянул, едва не упав. - Патрик, послушай меня. У нас есть ещё одно дело. Ты рисовал для Сюзанны. Сможешь нарисовать то же самое для меня? Ужас отразился на лице юноши. Он замотал головой - так, что длинные волосы, разлетевшись, упали ему на лицо. Патрик убрал их и умоляюще взглянул на стрелка. Во взгляде его, полном собачьей преданности, стояли слёзы. Чувствовалось, что это было одним из самых страшных его кошмаров - мысль, что его опять оставят. Оставят те, кто спас его однажды, и это будет вдвое горше. Роланд качнул головой. Ыш, сидящий у ног Патрика, смотрел вперед и вверх, на дина, который уже не был таковым, навострив уши и сверкая глазами. - Нет. Я вас не брошу. Я вернусь обратно - каммала-кам-кам, Темная Башня поёт, и я слышу её. Но я должен довершить начатое. Стрелок подобрал полусгоревшую ветку из костра. Написал рядом с пепелищем единственное слово. - Это должно быть на двери. Патрик взглянул на золу, где ветер превращал в серую пыль знаки - один раз, коротко, словно вонзив нож во время игры в "земли". Стрелок помнил это мальчишеское занятие - балансируя на одной ноге, на остатках своей территории, лоскутка в кругу, криво начерченном на песке, удачным броском отобрать у соперника половину его доли; косо - как вошло лезвие - прочертить линию, рассечь круг, твердо став на ноги. Сейчас ему предстояло совершить такой же бросок. Патрик рисовал, почти не глядя на бумагу, и, когда Роланд обернулся к потухшему костру, уже заканчивал последний символ. Ни порыва ветра, ни звука. Дверь просто появилась рядом с первой. Рассвет блеснул на витиеватой ручке, выкованной клубком крученой бронзовой пряжи, которая при ближайшем рассмотрении оказалась сплетенными между собой словами. Без смысла, без связи - разрозненные цепочки фраз, уходящие вглубь, проступающие наружу, и только одно слово на Высоком Слоге, точно скопированное Патриком, сверкнуло на двери над всеми и выше всех, когда Роланд брался за переплетенный металл, занося ногу за порог. "СЛОВОПРЯД".20.
- Я раньше говорил, что твой трусливый ленивый зад получит от меня хорошего пинка, если представится такая возможность - но ты вновь начал петь. И песня заканчивается. - Да, стрелок, песня заканчивается, - Кинг крутит в пальцах карандаш, в точности такой, как те, которыми рисовал Патрик. Роланд отмечает, что очки его те же - в черной оправе, но край изоленты растрепался, словно их часто теребили в задумчивости. И толстые линзы, делающие глаза расплывчато-рыбьими. Они сидят за столом - друг напротив друга, на знакомой кухне. - Твоя история почти завершена. Скоро ты её увидишь, и я хотел бы, чтобы все мы - все, кто читает мои книги, - увидели её вместе с тобой, вдохнули запах роз, сощурившись от закатного солнца. Я говорю тебе спасибо, Роланд из Гилеада, это хорошая история, и это лучшее из написанного мной. Стрелок бросает взгляд - ещё раз - на стопку томов в углу стола. Он сам принес их сюда из комнаты, после того, как Кинг отпер старый книжный шкаф. Шесть - от "Стрелка" до "Песни Сюзанны". И рукопись, лежащая поверх, обрывающаяся числом "19". Номером следующей главы. - Зачем ты пришел, стрелок? - Кинг улыбается, как продавец в магазине улыбается покупателю, получившему товар - вежливо, но уже нетерпеливо, ожидая, когда тот шагнет в слепящий полдень, и звякнут колокольчики у входа за закрывшейся дверью. На улице поют птицы, и рука писателя, мелко подрагивая, застывает на половине дороги к рукописи, венчающей башню из книг в темных переплетах. Стрелок замечает и это, и в голову ему приходит мысль, что, возможно, для Кинга наркотиком стал его труд, его песня, Вес'-Ка Ган. Станет ли он снова пить, когда на бумагу ляжет последнее слово? Роланд не думает об этом. У него есть вопросы поважнее, чем впустую размышлять о том, что может или не может быть. - Ты убил их всех, - стрелок наклоняется через стол, но голос его спокоен. Это не вопрос - утверждение. - Я думаю, ты убьешь и ушастика, и, возможно, Патрика, и уж точно - Мордреда. Может быть, и меня - как только я её увижу. - Я не знаю, - отвечает Кинг, чуть резче, чем следовало. - И, если ты пришел просить меня вернуть их, - глупость заставила тебя забыть лицо твоего отца, стрелок. Я говорил тебе, я не создавал твою ка, я не создавал твой мир, твой Ган. Я только осциллограф, танцующий свою кам-малу, повинующийся биению электричества в меди, оставляющий след - но не свой след, а того, что течет сквозь него. Роланд не знает, что такое осциллограф. Но смысл сказанного он понимает. - Я помню, сэй, - неожиданно мягко говорит Роланд. - Я не пришел просить тебя об этом. - Тогда зачем? - Кинг хмурится. - Я не поверю, что ты решил просто выпить кофе с создателем, сделать перерыв и дать себе отдохнуть, когда она так близко. Ты, стрелок, как твои пули - только в центр мишени, к средоточию всего. Роланд потирает щеку искалеченной рукой, перелистывая левой книги. Другие книги. "Кэрри". "Оно". "Безнадега". Кинг пожимает плечами. - Людям нравится бояться, - сообщает он безразлично. - Это всё - собрание их страхов, которые так сладко переживать в своей постели со стаканчиком виски, втягивая ноздрями запах свежеотпечатанного старика Стивена в твердом переплете. - Ты - несчастен? - вопрос стрелка застает Кинга врасплох. Роланд захлопывает "Долгую прогулку", отодвигает её на другой угол. Ждет ответа. Писатель кладет томик на остальные. - С чего бы мне быть несчастным? У меня прекрасная жена, отличные дети, я занимаюсь любимым и приносящим звонкие доллары делом - с чего ты взял, что я несчастен, психиатр с револьвером? Роланд молчит, чуть покачиваясь на стуле, твердо уперев каблуки сапог в половицы - туда-сюда. Туда-сюда. Дерево едва слышно поскрипывает. Кинг медлит. Потом со вздохом признается: - Да, я несчастен. Я боюсь, что все они придут ко мне - как вы, внезапно появившись на заднем дворе, и у них не будет твоего благородства, стрелок; у них не будет вообще ничего, кроме жажды убивать. Я жду, когда это случится, когда перед домом на дорогу ступит девочка, под взглядом которой эта кухонная занавеска вспыхнет ярким пламенем. Когда земля возле бассейна треснет, выпуская маленькие кладбищенские холмики, на одном из которых я увижу нацарапанную детской рукой кличку "Ыш", или "Куджо", или... а потом следующим вечером, услышу царапанье, глухо доносящееся снаружи дома, из-за стены. Я боюсь, стрелок. Роланд протягивает ладонь к нему - трехпалую ладонь, накрывая его руку своей. - Хэй! - со смехом протестует Кинг, пытаясь высвободить попавшую во внезапный плен конечность, но стрелок сильнее, явно сильнее, и пригвождает беглянку к столешнице, припечатывая и вдавливая. - Уж не об этом ли ты меня предупреждал, а? Ты же говорил, это будет грудастая блондинка, то ли Селли, то ли Морфи! Мы так не договаривались! Стрелок отпускает его руку. Встает, огибая стол, подходит к Кингу. Тот дергается - тень попытки отдалиться, тень действия, тень испуга. Взгляд писателя падает на кобуру, но стрелок, перехватив его, отрицательно качает головой. - Я не буду убивать тебя, даже если где-то в глубине души ты жаждешь этого - как избавления от мук ожидания. Я пришел, чтобы помочь тебе. Секунду он медлит. А потом делает ещё шаг (половицы негодующе взвизгивают, прогибаясь под его весом), оказывается рядом с Кингом - и ярко-синий, пронзительный цвет глаз стрелка вымывает из головы у того все мысли. В нос писателю ударяет запах кожи, и пота, и металла, оглушая, окончательно заставляя поверить, что всё окружающее реально. Как реальны и руки, сжимающие его плечи, сомкнувшиеся стальным кольцом на спине, на старой майке "Ramones". - Ты не любишь тех, кого ты творишь, - шепчет Роланд, Чайлд-Роланд, Роланд из Гилеада, потерявший всё на своём пути, последний стрелок в чужом мире, обнимая собственного автора. - Ты любишь себя в них, ты гордишься собой - но их ты не любишь. Отсюда твой страх и твоя боль. Он отодвигает ногой мешающий стул - небрежно, почти не замечая, словно тот весит не двадцать фунтов, а два. Наклоняется к самому уху Кинга - обветренные посеревшие губы почти касаются кожи. Тысячи лет - и одно мгновение. Десять тысяч миль - и полдюйма расстояния. А потом выдох: - Я научу тебя любить.21.
Солнце уже поднялось достаточно высоко, когда стрелок вышел из двери - и они тронулись в путь. Роланд тащил за собой Хо-2, Патрик шагал рядом, низко опустив голову. Но скоро биение Башни вновь наполнило разум стрелка. Близкое, очень близкое биение. Эти ритмичные удары изгнали все мысли о Сюзанне и Кинге, чему он только порадовался. Он полностью отдался этому биению и позволил ему заменить собой все мысли и все печали. "Каммала-кам-кам", — пела Темная Башня, которой предстояло вот-вот появиться из-за горизонта. — "Каммала-кам-ти, стрелок должен прийти. Каммала-кам-Роланд, твой поход почти завершен".Эпилог.
... Он перебросил мешок со снаряжением с одного плеча на другое, коснулся рога, который висел на правом бедре. Древнего рога, в который когда-то трубил Артур Эльдский, - так, во всяком случае, говорила история. Роланд отдал его Катберту на Иерихонском холме, а когда Катберт пал, Роланд задержался ровно настолько, чтобы поднять рог и выдуть из него пыль смерти. «Это твой сигул», — прошептал умолкающий голос, который принес с собой нежно-сладкий аромат роз, запах дома в летний вечер (О, потерянного!): камень, роза, ненайденная дверь; камень, роза, дверь. «Это твоя надежда, что на этот раз все может пойти иначе, Роланд... что тебя может ждать покой. Возможно, даже спасение». Пауза, а потом: «Если ты устоишь. Если не уронишь чести». Он покачал головой, чтобы прочистить мозги, подумал о том, чтобы еще глотнуть воды, отказался от этой мысли. Вечером. Когда он разожжет костер на кострище Уолтера. Тогда и попьет. А пока... А пока следовало продолжить путь. Где-то впереди высилась Темная Башня. Но ближе, гораздо ближе был человек (Человек ли? Кто это знал?), которому уже не надо было рассказывать, как добраться до Башни. Только указать дорогу к первой двери. Единственной. Роланд знает, куда она откроется. В Центральный парк Нью-Йорка, где чернокожая безногая женщина пьет шоколад с мужчиной по имени Эдди Торен и его младшим братом, а ещё одна чашка из вощеной бумаги, дымящаяся, стоит под падающими с неба первыми снежинками, как и десять лет назад, когда такая же чашка поджидала Сюзанну. Они смеются, и золотистоглазый ушастый пес, вытягивая длинную шею, вторит им лаем, подозрительно напоминающим человеческую речь, нюхая холодный воздух. Ка - колесо, и он знает, что узнавание отразится в их лицах вместе с всколыхнувшейся волной воспоминаний этих десяти лет - телевизор, пиво по вечерам, долгие дни в офисе и бродяги окрестностей Бронкса по улицам во время дороги домой, день за днём, неделя за неделей. Он знает, что, как бы ни подшучивали друг над другом Эдди Торен и Сюзанна Торен, собираясь утром в парк - сумка, висящая на коляске, плотно набита, а тяжелые ботинки Эдди и Джейка предназначены явно не для короткой прогулки по легкому снегу. И, когда дверь закроется за их спинами, падая в песок на берегу моря, ему не надо будет смотреть на надпись. Он и так будет знать, что там. Ка лаконична, она обходится одним словом. "КА-ТЕТ". "Я говорю - спасибо тебе, сэй Кинг," - прошептал Роланд. Вновь прикоснулся к рогу, и прикосновение это странным образом успокаивало, словно он никогда раньше не касался его. "Спасибо тебе. Пора идти". Человек в черном уходил в пустыню, и стрелок последовал за ним. 07-08.07.1987