осторожно, боль вызывает прекрасное

      Хэ Тяню нравится как Цзянь И плохо. Не из-за злорадности — этим он никогда не болел, а о том, чем болеет, никогда в слух не скажет. Он не из злых и пробитых одиночеством. Ему нравится эстетика его грусти. Ему нравится изящность его отчаяния.       То, как он смотрит пустыми глазами в экран телефона, шутит шутки тяжело, улыбается кое-как — это красиво. То, как он всматривается в своё сообщение с извинением, а потом испуганно удаляет его. Это стоит повесить в музей.       Хэ Тяню нравится отчаяние Цзянь И. Оно не липкое, не противное. Оно сквозь пальцы прохладной водой. Оно по голове мягким проглаживанием. Это красиво. Это стоит того, чтобы жить.       Хэ Тянь наблюдает, как тот телефон включает-выключает, не видит того сообщения, которое хочет видеть, и откидывает голову назад. Он тяжело выдыхает.       Хэ Тяню бы пошутить как-то — грубовато так, похабно, увесисто, чтоб как пощёчина. Но не шутится. Но не хочется. Хочется просто смотреть на него такого красивого-одичалого и больше ничего. Вся эта его прожженная грусть — на деле, такая глупость. Вся эта драма, выросшая на не очень взаимной любви — это идиотизм.       То, как Цзянь И страдает по-ребячески от отказа очередного, от новых попыток неудачных, от невозможности хоть немного продвинуть отношения дальше статуса «лучшие друзья» — это же смешно. Это же просто смешно.       Он как избалованный ребенок, который уже не хочет быть космонавтом, а новые дорогие игрушки ему надоели. Ему надоели деньги и доступность.       Пирамида потребностей дошла до самой последней ступеньки, и тут-то ты застопорился.       а что делать дальше?       Хэ Тянь смотрел на Цзянь И и понимал, что тот вообще без понятия, что же ему теперь делать.       Цзянь И похож на бедного одинокого ребенка, которого недолюбили, вовремя не обняли, по голове не погладили.       Цзянь И не хочется упрекать в его страданиях. И не только потому, что Хэ Тянь этими страданиями любуется. Просто глядя на Цзянь И и не подумаешь, что он специально. Просто тут как-то даже и не до мыслей, что он просто зажрался. Глядя на Цзянь И нет никаких мыслей кроме тех, что он всего-то недолюбленный ребенок.       Как только Хэ Тянь влюбляется в Цзянь И,       Цзянь И влюбляется в своё отчаяние.       Цзянь И хочется обнять, по голове погладить, пообещать, что всё будет хорошо, и нет — больно больше не будет. Цзянь И хочется накормить свежим печеньем, укрыть одеялом и сказать, что всё оно скоро наладится. Просто потерпи и не будь неблагодарным.       Хэ Тянь вообще давно уяснил: никогда нельзя быть неблагодарным.       Потому что сама Фортуна это заметит (или Господь, или ещё кто) и решит, что ты зажрался, жизни не видел и истинного стресса у тебя не было.       И тогда всё это уходит на второй план, у тебя находят рак и ты понимаешь, что, в общем-то, не так уж оно тебе и надо.       Вообще, конечно, это у других страдания, а у Цзянь И высокодуховное отчаяние с капелькой искусства. Даже выглядит он как те страдающие дамы на полотнах девятнадцатого века. Красиво, эстетично и так, что в их горе упрекнуть их нельзя. Да и не хочется.       Хэ Тянь влюбляется в него.       А Цзянь И зацеловывает своё отчаяние с такой любовью, будто и отпускать его не хочет. Будто влюблён в него так, как ещё не любил никого.       Хэ Тянь смотрит на отчаяние Цзянь И и не перестаёт сомневаться в его эстетичности. Хэ Тянь влюбляется так, как не подобает влюбляться подросткам: тихо, вкрадчиво, незаметно, и только для своего морального спокойствия.       Любить Цзянь И — это успокоительное. Потому что это нежно, красиво. Потому что это невероятно и совсем не доставляет неудобств. Это ласковое поглаживание материнской рукой. Это тёплый поцелуй в лоб. Это нирвана. Это внезапное чувство сухости и уюта. Примерно так ощущается любовь к Цзянь И.       Как внезапный уют, сковывающий по рукам и ногам.       И уже нет страха умереть, ничего за собой не оставив. И уже нет желания кидаться в бой, раздирать руки собственными ногтями и воевать за сомнительные призы. Хочется лишь смотреть и понимать, что сейчас все демоны спокойны. Все беды и тревоги тихо спят. Всё в покое.       Даже заниматься ничем полезным, развивающим и красивым не хочется. Потому что красоты Хэ Тяню хватает в страданиях Цзянь И. Красивее всякого искусства. Вообще, искусство — это от страданий. Это от желания залезть в себя руками, в попытке расставить всё на свои места. Творчество — это от желания выть, лезть на стену и рыдать. Никакой нормальный, психически здоровый, не будет заниматься творчеством.       Это всё от одиночества.       И Хэ Тянь рядом с Цзянь И понимает, что выть как-то уже и не особо хочется. Хочется влюбляться в него бесконечное количество раз, пусть Цзянь И и вовлечен в своё страдание.       Уставший от всего Цзянь И поворачивает голову к нему. И смотрит своими уставшими грустными глазами прямо в него. Хэ Тянь невольно качает головой, усмехаясь так по-отцовски тепло.       Будто он просто разбил коленку и испачкал штаны. Злиться, конечно, грех, но всё это даже как-то мило.       — У тебя никогда не было чувства, будто... тебя где-то наебали? — он не отрывает от него взгляда, моргает как безэмоциональная кукла и его фарфоровое лицо хочется зацеловать.       — У меня, Цзянь И, — говорит Хэ Тянь, смотря сверху вниз, — такое чувство было, когда я родился. Ничего хорошего не начинается с пизды.       — А порно?       — А порно, Цзянь, это грех, — он продолжает усмехаться. — Ну и сравнил ты, конечно. Видео на десять минут, чтобы подрочить, и жизнь, которую тебе надо жить.       Цзянь И лишь шморгает носом.       Цзянь И отрастил волосы, в плечах стал чуть шире. Научился грубить и делать вид, что не любит вообще никого. Цзянь И научился казаться чуть серьёзнее недовольного ребенка, но проблема в том, что для Хэ Тяня он по-прежнему несносный страдающий ребенок с разбитой коленкой. Что бы он с собой ни делал.       Научился материться, смотреть с презрением, говорить на какие-то там взрослые темы, а вот держать марку, когда оно того требует — нет.       Ну, ничего, — думает Хэ Тянь. — Это всё с возрастом придёт. Притерпится, полюбится, свыкнется.       — Как-то оно всё не так идёт, как надо.       Цзянь И лишь хмыкает. Шутить не хочется.       Всё идёт так, как надо — потому что по-другому идти оно не может.       Так можно подумать, когда ты себе колбасу выбираешь, потому что это ты можешь изменить. А твою настоящую минуту, которую ты живёшь сейчас — нет. И нельзя оставаться неблагодарным.       Всё оно притерпится, слюбится, привыкнется...       — Мне кажется, я заебался, — голос Цзянь И слышится странным хрустом.       — Ну, знаешь. Ты сам себя заебал, сам себя и разъёбывай. Никто тебе не виноват.       Хэ Тянь — отец, который ушёл из семьи.       Хэ Тянь — научит жизни тем, что не протянет тебе руку. Без чьей-то помощи прогресс наступает куда быстрее, чем с ней. Это как нарост. Это как опухоль. Чужая помощь — скорее балласт, чем что-то нужное.       — Да я пытаюсь-пытаюсь, — Цзянь И прикрывает глаза. — А оно всё будто...       — Ну, значит, хуёво пытаешься. Либо всё идёт так, как надо, а ты слишком много выёбываешься.       Цзянь И резко замолкает. Но не обидчиво. Нет.       Просто смотрит на Хэ Тяня.       Он кажется сейчас куда сердитее и жёстче, чем обычно. И, вместе с тем, безопаснее и надёжнее. Будто что-то в нём периодически перещёлкивается, меняются настройки и на выходе каждый раз всё разное.       И так хочется, чтобы кто-то уже наконец       защитил.       И не хочется ради других кидаться грудью на амбразуру. Ради другого.       Это постыдное желание бьётся под кожей Цзянь И.       Это постыдное желание стоит у самого его горла комком.       Его отчаяние ласково целует его в щеку, оставляя бордовый цвет от помады. И, отчего-то, этот поцелуй уже не кажется таким родным и желанным как раньше.       Надо быть сильнее всех и всем всё доказать. Везде всё успеть, всем показать и всех выиграть. Но Цзянь И так не хочется быть сильнее всех. Цзянь И так не хочется быть каким-то там вшивым героем из бульварного романчика. Не хочется строить себе ни драм, ни трагедий, которые сделают его сильнее, жестче, умнее.       Не хочется преодолевать баррикады и, ломая ноги, бежать первее всех ради всё таких же сомнительных наград.       Отделить свои желания от желания общества. И внезапно осознать, что нет...       воевать не хочется.       Не хочется ни наград, ни почестей, ни славы.       Хочется, чтобы просто кто-то защитил и сделал вид, что Цзянь И сам по себе значимее многих. Без всех налепленных званий и шествий. Хочется тепла вкрадчивого, понимания липового, добра настоящего. Чтобы как в сериалах. Чтобы натянуто, чтобы с излишком, чтобы приторно, но хорошо.       Хэ Тянь смотрит ему в глаза.       Он кажется сердитее, жестче, умнее. Он кажется куда серьезнее. Он кажется куда ближе.       У Цзянь И болит голова. Он закрывает глаза. Выдыхает.       Странный щелчок слышен эхом в самой его голове. И его пробивает на мелкую тряску, которая вот-вот должна успокоиться.       Не хочется быть рыцарем, героем, что-то кому-то доказывать, рваться к целям выдуманным, навязанным миром. Не хочется славы и известности. Не хочется денег и роскоши.       Оставаясь с обнажёнными чувствами, с самим с собой, как-то начинает доходить, что не хочется чужого признания. Как-то, наконец, личность, налепленная социумом начинает будто отслаиваться, и мир начинает казаться совсем не таким. Как и собственные драмы, проблемы, желания.       Не хочется драться.       Хочется упасть в спокойствие, раствориться в нём и понять, что война давно позади.       Откинуть навязанное,       оставить нужное.       Он открывает глаза.       Хэ Тянь считает его за непослушного красивого мальчишку.       Цзянь И считает, что у Хэ Тяня какой-то странный отцовский инстинкт — если такие вообще были. А даже если и не были, Хэ Тянь явно уникум.       Его забота жесткая, шутки странные, взгляды по-родительскому тёплые. И то, как он смотрит сейчас — трудно погрузиться в свои мысли в такие моменты.       От Хэ Тяня пахнет чем-то крепким, едва горечью отдаёт. Пахнет по-взрослому, пахнет так, что начинает казаться, что у него ровная почва под ногами, в завтрашнем дне он уверен, да и в себе, в общем-то, уверен.       И Цзянь И отвлекается от самобичевания на него. Просто в этот миг выпадает из реальности и застывает на нём взглядом.       А то, как он страдает красиво — это для Хэ Тяня значит многое. А то, как он выдыхает рвано — это невероятно.       Все его драмы легкопоправимые не воспринимаются Хэ Тянем хоть чем-то, но какая разница ему до этих драм, когда сам Цзянь И воспринимается как нечто большее, чем может показаться просто обычный человек. Без великих открытий и знаний. Без вообще никакой сути и смысла.       Цзянь И — пустая обёртка. В нём нет ничего, кроме великих мучений Иисуса и низких шуточек.       А Цзянь И дышит через раз. А Цзянь И собственные его драмы в щёку целуют, языком по губами проводят, но они не чувствуют ответа. Потому что Цзянь И полностью отвлекается на Хэ Тяня. Смотрит в глаза. В горле пересыхает.       Не хочется никаких воин.       Хочется уюта,       защиты       и чтобы приняли.       Какие тут попытки сострадать ближнему своему, когда ты сам весь в гвоздях. Иисус, конечно, разрыдался бы от увиденного, но Хэ Тянь не виноват в случившемся.       Сострадать он не может, но Цзянь И страдает красиво и этим зачаровываешься. Все шутки и диалоги стоят в самом горле странным комком.       Цзянь И не сильнее всех,       не умнее,       не проворнее.       Цзянь И всего-то одичалый зверь. Всего-то сам по себе, поглощенный чужим человеком. Но этот чужой — он пахнет роднее, чем кто-либо. Он усмехается понимающе. Хотя Хэ Тянь, на самом деле, нихуя не понимает — потому что ему это не надо.       — Мы с Чжэнси вчера поссорились. И мне очень стыдно, потому что я искренне не понимаю из-за чего.       Хэ Тянь совсем не удивлён, потому что у Цзянь И не может быть не искренне. Хэ Тянь совсем немного хочет разбить ебальник Чжаню Чжэнси. Или не немного. Хэ Тянь ещё не определился, потому что ту красивую печаль, которой он упивается, Цзянь И испытывает из-за Чжэнси. По этой же причине хочется ударить по-сильнее.       Потому что какой бы красивой не была эта печаль, её испытывает Цзянь И. Хэ Тянь не привык к заботе о ближнем, но Цзянь И со своими страданиями пробуждает все то, что Хэ Тянь хотел бы закрыть в тёмном дальнем ящике и не вспоминать.       Забота,       сострадание,       любовь.       Цзянь И говорит для того, чтобы говорить.       Внезапно тишина показалось слишком откровенной, чтобы позволить ей наполнить себя до краёв. И так свои желания сокровенные вспорол, дальше идти как-то мало хотелось. Вообще, Цзянь И, в последнее время, вообще никуда идти не хотелось. Вот здесь сидеть бы всю жизнь да говорить не в тему. Вроде, прикольно.       Цзянь И красиво говорит. Красиво смотрит в глаза. Красиво существует.       У Хэ Тяня в горле сухо настолько, что слова не лезут. Просто застревают в этой сухости, просто остаются на том уровне и неприятно упираются в самые косточки.       — Вообще, всё в последнее время как назло, — говорит Цзянь И.       Хэ Тянь бы мог согласиться. Или не согласиться.       — А что тебе вообще надо? — голос у Хэ Тяня хриплый.       — Уверенность в завтрашнем дне.       Зависть просачивается сквозь незажившие раны.       А потом, в один момент, Цзянь И начинает казаться, что он, на деле, совсем ничего не хочет. Прямо вообще ничего.       Он не узнает в себе себя, в своих действиях он не находит ничего адекватного. Он вообще нигде не находит ничего адекватного.       Но когда он утыкается лбом в чужое плечо, пахнущее чем-то горьким, как-то уже не хочется думать о том, насколько он в себе и у себя.       Хэ Тянь даже не дёргается. Возможно, у него даже взгляд не изменился. Цзянь И не знает. Цзянь И закрывает глаза и тепло чужое по ранам не вскрытым проходится, облизывает шершавым языком, но это всё равно как-то приятно. Это всё равно правильно и уютно. Это всё равно верно.       Это абсолютно верно.       Хэ Тянь усмехается по-отцовски тепло. Цзянь И горячий. Цзянь И какой-то слишком мальчишка для своего возраста. Он всё равно в его глазах до сих пор неловкий нескладный угловатый мальчишка. И никто больше.       А Цзянь И просто хочется, чтобы его защитили. Чтобы наконец не пришлось гордо стоять, держать меч и драться до сломанных рук. Ему уже не хочется воевать до госпиталя, страдать до боли в самом нутре, отвоёвывать чужое. Цзянь И сейчас не хочет быть сильнее всех.       Это к утру он снова может быть лучше и сильнее. Быстрее и ловче. Твёрже и жестче.       А сейчас он всего-то угловатый неловкий мальчик, который закрывает глаза на чужом плече и жмется невольно ближе, своим теплом кости ломая, всю влагу испаряя, мысли убивая.       Потом опять будут победы, поражения, сломанные ноги и крики до сорванного голоса. Потом будут вскрыты раны, кровь и переломанные кости. Это всё потом. А сейчас его чужая рука за плечи обнимает, греет изнутри и запах чужой горький роднее и дороже всего кажется.       Будто все его грехи отслаиваются, беды пропадают, драмы испаряются.       Будто всё в один момент налаживается.       А Хэ Тянь усмехается по-доброму, по плечу едва-едва поглаживает и в сто тысячный раз убеждается, что да — Цзянь И всего-то недолюбленный ребенок, который уже не хочет быть космонавтом, не то что просто кем-то.       Хэ Тянь всё понимает. Хэ Тянь всё прекрасно понимает — к своим годам он уже научился.       И ему вовсе несложно кого-то там защитить, кому-то там помочь и ещё что-нибудь сделать.       Ему совсем ничего не сложно для Цзянь И.       Для этого нескладного мальчишки Цзянь И, который уже вырос и научился рамсить. Он уже тоже многому научился, но к защите ещё тянется руками перебитыми, глазами с полопавшимися капиллярами прямо в душу смотрит.       Ну и как тут не защитить?       Хэ Тяню не жалко, а Цзянь И весь тёплый и приятный. Цзянь И весь такой, что любить его действительно приятно. Хэ Тянь глаза прикрывает и своей любовью наслаждается. И своей любовью проникается до самых костей. Момент впитывает в себя, каждую секунду эту, каждый выдох чужой запоминает. Его любовь такая сладкая, такая тянущаяся, что отказать ей в защите было бы просто невозможно, даже если бы Хэ Тянь очень-очень хотел.       Хотя он и не хотел.       Пока Хэ Тянь влюблен в Цзянь И,       Цзянь И целует своё отчаяние, но в сотый раз отвлекается на Хэ Тяня и льнёт к плечу сильнее.       Бог простит, Цзянь И.       Все мы устаём сражаться. Все мы друг друга понимаем, хоть и делаем вид, что нет.       Хэ Тяню тепло. Хэ Тяню хорошо.       Его любовь уютна. Его любовь близка.       А Цзянь И засыпает на чужом плече. И все беды перестают существовать. Вообще всё перестаёт существовать, кроме этого момента всепоглощающего.       А Хэ Тянь...       а Хэ Тянь, конечно, готов защищать свою любовь. Ведь такие как он любят для собственного спокойствия (чтобы понимать, что всё ещё в нём живо).       А свой покой нельзя не защитить.       Поэтому он обнимает Цзянь И за плечи, поэтому он позволяет ему всё.       Пусть его покой отдыхает.       К рассвету снова на войну.