You tell me stories of the sea

- Я давно не видела море. Рыжие волосы бесцеремонно треплет прохладный весенний ветер. В этом ветре нет запаха соли и свежести; но Михаил почему-то кажется, что она улавливает его – всего на секунду. Стоит глубоко вдохнуть – и все возвращается на место. Приторно-сладкий запах роз, едва уловимый запах цветущей яблони, пыли на парковых дорожках. Моря здесь никогда не было. - Я тоже, - она пожимает плечами, носком туфли прочерчивая полоску на пыли. – Вернее сказать, никогда. Дагон оборачивается к ней так резко, что растрепанные волосы падают ей на лицо. Михаил тихо смеется, убирая их, заправляя непослушные пряди за ухо, чтобы снова открыть лицо с почти прозрачными глазами и россыпью веснушек на скулах. - Правда? – волна удивления проходится по живому, подвижному лицу. Любая эмоция забирает ее всю – от движения вздернутых бровей до недоверчиво поджатых губ и едва заметного движения подбородком. – Ты очень много потеряла. - Расскажи мне, - просит Михаил, не успев удержать эти слова на губах. Дагон словно бы ждала их – она закидывает руки за голову, откидываясь на спинку скамейки, облизывает губы и прикрывает глаза. - В последний раз я была на пустынном пляже. В северной Германии, - медленно начинает она. – Ужасный ветер и волны, разбивающиеся о камни. И ничего вокруг – на много-много километров, до самого неба, ничего, кроме воды, соли и ветра. Бесконечный синий… Нет, скорее бледно-голубой. Ветер рвет плащ, и волосы, и тебя, толкает в спину. Там, у самого моря, понимаешь, насколько неважно то, что еще есть в мире. Понимаешь, насколько ты крошечная, как мелкие камушки, как песчинка… И легкая. Такая легкая, что волна может подхватить и разбить тебя, одна волна, даже не самая сильная в этом шторме. Запах соли – словно ты очень долго плакала, и теперь все лицо пропитано слезами. Он впивается в кожу и волосы – это знак, что море поцеловало тебя, оставило себя в тебе, и ты больше никогда не станешь прежней. Если бы ты поцеловала меня, думает Михаил, глядя в небо, я бы тоже никогда больше не была прежней. Море далеко и беспокойно, море она с трудом может себе представить по-настоящему – сознание подкидывает только безликие картинки с пошловатых плакатов туристических фирм. Дагон, словно услышав ее мысли, резко приподнимается – одним порывом, как ветер, подкинувший в небо опавшие белые лепестки – и быстро, почти неощутимо, прикасается губами к щеке отвернувшейся Михаил. Бледное лицо медленно наливается краской. - Вот так, - она улыбается, улыбаются и морщинки у глаз, и веснушки, и тонкие, необычно бледные губы. – Теперь ты тоже не будешь прежней. И будешь хотеть к морю. Михаил может только нелепо скопировать ее улыбку, чувствуя, как скулы пропитываются непривычным жаром. - Может быть, - отвечает она, чтобы сказать хоть что-то. Дагон жмурится на луч солнца, прорвавшийся сквозь облака. О море Михаил сейчас думает в последнюю очередь. *** - Фисташковое и пломбир, пожалуйста. Для мороженого в огромных вафельных рожках – слишком холодно по мнению Михаил, но Дагон такие мелочи не останавливают. Ее, наверное, мало что останавливает – она легко запрыгивает на спинку скамейки и отламывает кусок вафли. - Они всегда кладут мало мороженого в один большой рожок, - зачем-то объясняет она, орудуя вафлей, как ложкой. – Сначала съедаешь вафлю, а потом мороженое. Михаил улыбается – немного снисходительно, словно шалости ребенка. Дагон, поймавшая ее улыбку, как солнечный зайчик, немедленно хмурится, недовольно поджимает губы и хлопает ладонью по спинке скамейки. - Не смотри на меня так! Никогда больше на меня так не смотри! – в ответ на это Михаил может только растерянно пожать плечами, мол, что я плохого сделала. Дагон возвращается от недовольства к прежней беззаботности за секунды, и Михаил садится рядом – на саму скамейку, а не на спинку. Она надеется, что Дагон к ней спрыгнет, но та только двигается, давая ей больше пространства. - Ненавижу такой взгляд. Ты смотришь на меня, как на неразумного ребенка, - объясняет Дагон, сосредоточенно отламывая себе еще край рожка. Михаил поднимает глаза, глядя на нее снизу вверх – на потрепанную куртку с цветными значками, на рваные джинсы и цветастые кроссовки, на растрепанные рыжие кудри, которые Дагон уже успела перепачкать в мороженом. Губы невольно снова ползут вверх, но в этот раз улыбка получается более осторожной. - По-другому смотреть на тебя не получается, - все-таки парирует Михаил, принимаясь за начинающий таять пломбир. Дагон неопределенно хмыкает и что-то бурчит, набив рот мороженым. Михаил приходится толкнуть ее куда-то в бедро, показывая, что она не понимает ни слова. - Ты думаешь, что лучше меня знаешь, как жить, - облизывая губы, заявляет Дагон. – Сначала ты относишься к этому как к милому капризу. Потом тебя это начинает раздражать. Потом ты пытаешься переделать меня и сделать серьезнее, взрослее, умнее…И все, конец игре, мы расстаемся, разочарованные друг другом донельзя. Михаил убирает за ухо выбившуюся из пучка прядь волос. - И что плохого в том, чтобы быть чуть серьезнее? – с улыбкой спрашивает она. Дагон несильно пинает ее носком кроссовка, чудом не запачкав светлое пальто. - Скука смертная. Если бы я была серьезнее, думаешь, я бы тебе позвонила? Особенно после того, как ты меня, считай, послала. - Мягко намекнула, что ты ошиблась. Дагон хохочет, запрокидывая голову назад, и чуть было не падает со скамейки. С той самой скамейки, думает Михаил, рефлекторно пытаясь поймать эту неугомонную за ногу, на которой они когда-то познакомились. *** Проливной мартовский дождь, уже обещающий весну, но все еще безумно холодный, под которым Михаил промокла насквозь. Не помогал уже ни сломавшийся зонтик, ни довольно тонкое пальто, ни чашка чая, выпитая наспех в первом попавшемся кафе. Дорога домой проходила через парк, и через этот парк приходилось как-то добираться самой. Устав идти против шквального ветра, Михаил уселась на мокрую скамейку. Какая разница, она все равно уже промокла и замерзла так, что не чувствовала даже пальцев. Придется сушить и единственную приличную блузку, и пальто, и даже сапоги, в которых неприятно хлюпало. Она молча сцепила руки в замок и уставилась на капли дождя, разбивающиеся о дорожку. - Привет, - то, что дождь перестал лить хотя бы сверху, Михаил осознала не сразу. И чужой голос проигнорировала – к ней здесь точно никто не мог обращаться. – Ну и погодка, еще немного – и тут рыбы поплывут, а я смогу никуда не уезжать. Давно не виделись, ты чего тут сидишь-мерзнешь? Михаил наконец подняла глаза, поняв, что обращаются именно к ней. Под зонтом, укрывшим и ее тоже, обнаружилась растрепанная женщина с рыжими, как закатное солнце, волосами. Она вся буквально светилась какой-то неуместной, неприличной улыбкой, которой точно не должны светиться люди во время проливного дождя. - Ой, - осеклась она, взглянув Михаил в лицо. – Перепутала. Простите. - Бывает, - процедила Михаил, рассчитывая, что на этом разговор и закончится. Но женщина почему-то не ушла, и даже не убрала зонтик. - Вы замерзли совсем. И промокли, - сообщила она очевидные вещи. – Кто же без зонта в такую погоду выходит? Словно бы в насмешку ветер вывернул зонт. Рыжеволосая вцепилась в ручку, их обоих окатило каплями холодной воды, и в завершение у зонта сломались две спицы, что превратило его в бесформенную тряпку. Михаил вздохнула, а женщина почему-то расхохоталась, вышвыривая бесполезную вещь в урну. - Нет вопросов! С вами так же? – поинтересовалась она, заворачиваясь в капюшон вытертой черной куртки. - Не поможет, - невпопад отозвалась Михаил, кивая на капюшон, но женщина только махнула рукой. - Слушайте, у меня отличная идея. Давайте где-нибудь переждем этот дождь? Выпьем, поболтаем, - голос буквально сочился жизнелюбием, от которого Михаил стало тошно. – Вы промокли, я промокла, что нам тут сидеть? - Вы меня с кем-то перепутали. И, по-моему, все еще путаете, - холодно откликнулась она и встала со скамейки. Плащ неприятно прилип к спине, но холода она уже не чувствовала. *** - Эй, о чем замечталась? – голос Дагон вырывает Михаил из воспоминаний. – Смотри, все мороженое растеклось! Михаил, ойкнув, принимается слизывать с рожка потеки. Дагон только рассеянно улыбается, глядя на нее. Такую собранную всегда, такую серьезную, такую… холодную. Впрочем, может ей это только показалось с самого начала? - О тебе, - почему-то отвечает на вопрос Михаил, и в улыбке ее больше нет снисхождения – только смущение, словно бы она сама не ожидала, что такое скажет. Дагон замирает всего на минуту, вместе с сердцем, предательски пропустившим удар, а потом смеется, только смех получается какой-то натянутый. - И как я там в твоих мечтах? Лучше? - Я вспоминала нашу первую встречу, так что… Нет. Дагон спрыгивает со спинки скамейки сразу на дорожку. - А я тоже помню! Дождь такой… И зонт было жалко, я ведь его только-только купила. У него подкладка была с морским пейзажем, я обычно зонт не ношу. Тут порадовалась, что море всегда со мной будет, - в потоке быстрой речи Михаил едва успевает улавливать слова. – Я люблю дождь. А тот дождь был весенний, первый весенний дождь. Интересно, откуда он такой пришел? - Не тараторь, - Михаил тоже поднимается. – А то я снова буду на тебя так смотреть. Дагон в притворном ужасе прикладывает ладони к щекам. Ветер срывает последние лепестки яблонь и бросает к их ногам, гоняя по парку. Сегодня нет дождя, и пускай нет и солнца, но улыбка Дагон вполне может с ним соперничать. Эту мысль, Михаил, конечно, тоже обрывает на середине. *** - О чем ты мечтаешь? Дагон спрашивает это, как всегда, внезапно и не к месту – буквально только что они обсуждали обычную ерунду, и диалог угас, ни к чему толком не придя. Михаил пожимает плечами, не отвечая первое, что пришло в голову. Дождь барабанит по зонту, стекая вниз водопадом. У них снова – один зонт на двоих, новый зонт Михаил, темно-синий с белым кантом по краю. Дагон приходится к ней буквально прижаться, чтобы поместиться и не промокнуть, и Михаил думает, что она совершенно не против. - Не знаю, - улыбается она в ответ, и Дагон тут же хмурится, мрачнея, как небо над городом. – У меня все есть. - Совсем все? И в детстве ты мечтала, что будешь офисной занудой? – мрачное лицо мгновенно сменяется насмешливым, почти детским, таким, что даже злиться на нее не получается. В начале их знакомства Михаил еще пыталась, но мгновенно перегорала. - Занудой, значит? – Михаил смеется, делая вид, что пытается убрать зонтик, и Дагон немедленно машет руками, придвигаясь к ней поближе. - Ладно-ладно! Но правда, ты вот этого хотела в детстве? – Дагон по-свойски устраивает голову у нее на плече. Михаил может только улыбнуться краем губ – она только не хочет, чтобы у нее снова отняли зонтик, вот и все. - Когда меня спросили, кем я хочу стать, я сказала – большой птицей, - Михаил тихо хихикает, а Дагон смеется в голос, уткнувшись лицом ей в плечо. – Потом, когда поняла, что это невозможно – авиатором. - Ого! – Дагон немедленно перестает смеяться и поднимает голову. В них – смесь удивления и восхищения, и кажется, она сейчас перельется через край ее широко распахнутых, почти прозрачных глаз. – Вот это уже серьезно. И почему нет? - Это же так, детские мечты, - уклончиво отвечает Михаил. Не удержавшись, она поднимает руку, чтобы потрепать Дагон по растрепанным рыжим волосам – они оказываются удивительно мягкими и легкими, и тут же запутываются под ее пальцами. – А ты о чем мечтала? Наверняка у тебя была куча идей. - Одна, - серьезно отвечает Дагон, отводя глаза и подставляя ладонь под капли, стекающие с зонтика. Брызги разбиваются об ее пальцы, создавая еще один маленьких дождь. – И до сих пор есть. Когда я была маленькая, я не была такая… сумасбродная, честно. Мама говорила, что до меня невозможно было дозваться – все сижу, книжки разглядываю, не говорю почти. Тогда, наверное, мечтала о чем-то – но какая разница? Однажды меня отвезли к морю… - И с тех пор ты такая… сумасбродная? – передразнивая ее, переспрашивает Михаил, и Дагон брызгает на нее водой. - Примерно, - соглашается она. – Потом я выросла и решила объездить все берега. Работать и купить себе маленький домик у самого моря, найти то место, где мне больше всего понравится. Там я стану бессмертной, ты мне веришь? Бессмертной, и никогда не умру и не состарюсь, и никто меня больше никогда не найдет. Так и буду сидеть у самого моря, плести сети из водорослей и ловить рыбу, а местные дети сложат обо мне легенду и будут бегать посмотреть на меня на закате. А я буду кидаться в них рыбой и кричать. Дагон весело смеется, и Михаил не может понять, шутит она или нет. Она смеется, говоря обо всем – даже о самых серьезных вещах. - Я этого ожидала, - произносит она наконец, когда Дагон, наверное, уже и не ждет ответа, и та немедленно огорчается – не возмущается, а именно печалится, опуская глаза и поджимая губы. - Я что, такая предсказуемая? - Ты только об этом и говоришь. С самого нашего знакомства, - Михаил вздыхает. Дождь никак не собирается заканчиваться, и они застряли в этом парке под этим зонтом. Дагон, кажется, это нисколько не смущает, а Михаил… еще недавно Михаил мечтала бы только о том, чтобы добраться до дома, но сейчас ей уже совершенно не хочется уходить. - Ну да, - фыркает Дагон, трогая носком кроссовка соседнюю лужу. – Но есть кое-что, о чем ты не знаешь, - она хитро косится на Михаил, словно бы владеет огромной тайной, которую не собирается ей выдавать. И, к своему собственному ужасу, Михаил чувствует себя именно так. - И о чем же? – максимально равнодушно интересуется она. Она, конечно, ожидает, что Дагон махнет рукой, бросит свое обычное «забей» - в конце концов, зачем ей посвящать кого-то в свои планы? Зачем ей вообще кто-то, если она собирается жить где-то на краю света, и нигде надолго не задерживается? Дагон молчит, склонив голову к ее плечу, и куда-то смотрит – туда, где должна быть граница этого бесконечного дождя. Молчание затягивается. - Ты уже решила, куда именно отправишься? – наконец спрашивает Михаил, поняв, что ответа не будет. Дагон моментально вскидывается и оживляется. - Пока еще нет. Ну, то есть немного да, но вообще – нет. Не знаю, - выпаливает она на одном дыхании. – Надо еще немного подумать. У меня еще несколько мест по плану на ближайшие пару лет, мне ведь надо найти то, где… - … будут дети, в которых ты сможешь кидаться рыбой, да, - Михаил улыбается, но улыбка получается грустной. Вряд ли Дагон уедет отсюда в ближайшие годы – но все же однажды она найдет то, что ищет. Должна найти. - Точно, - Дагон фыркает и легонько толкает ее локтем в бок. – Но это не главное. Я хочу, чтобы там было тепло, всегда тепло, росли бесконечные цветы и… чтобы ты поехала со мной. Михаил удивленно оборачивается и ловит на себе пристальный взгляд прозрачных глаз, в которых, кажется, отражается проливной дождь. - Что? – недоверчиво переспрашивает она. - А ты что, не любишь море? – Дагон натянуто смеется, и это первая неискренняя эмоция, которую Михаил видит от нее. Она кажется настолько неправильной и неестественной, она никак не вяжется с этим подвижным, всегда живым лицом… - Ты же его никогда не видела, оно тебе точно понравится! Михаил молча слушает ее – Дагон и не собирается замолкать, снова рассказывая ей про море, про какой-то пляж в Италии, и ее глаза, кажется, на секунду загораются прежним светом – но только на секунду. Михаил никак не может поймать ее эмоцию – она смущена? Растеряна? Расстроена? «Чтобы ты поехала со мной». Ей очень хочется переспросить, узнать, что это значит, понять Дагон хоть на секунду, но та не перестает болтать, намеренно не глядя ей в глаза. Она даже отодвинулась, и дождь намочил ей прядь волос и плечо – по куртке уже расплывается темное пятно. Дагон оборачивается к ней, и Михаил, набрав в грудь воздуха, решается. Просто действенный способ заставить ее замолчать, думает она, притягивая эту неугомонную к себе, чтобы прижаться губами к ее губам. Дагон и вправду мгновенно замолкает, только ее глаза становятся все шире и шире, наконец теряя и волнение, и попытку его скрыть неестественным весельем. Поцелуй отдает дождем, запахом кофе, и совсем немного – солью, которую, наверное, принес ветер. Дагон обхватывает ее руками за шею, заставляя уронить зонт, и они обе оказываются под холодным весенним дождем, который грозит промочить их насквозь. Но это совершенно неважно, думает сама Дагон, не в силах разорвать поцелуй; а Михаил думает, что если Дагон хоть немного похожа на море, которое так любит, то она точно никуда не захочет уезжать с его берегов, если однажды там окажется. Но море еще очень, очень далеко. *** Дагон живет в маленькой, тесной квартирке недалеко от центра города. Тесной она кажется из-за неимоверного количества вещей, чудом умещающихся в этот крошечный квадрат. На взгляд Михаил, больше половины этих вещей – бесполезны, но Дагон готова часами рассказывать о каждой, и Михаил слушает все ее рассказы. Чтобы пройти к дивану, приходится лавировать между стопками книг, каких-то альбомов и журналов. Михаил из интереса берет альбом с репродукциями, и Дагон тут же оказывается рядом, заглядывая ей через плечо. - Это маринисты. Купила, чтобы повырезать картины и обклеить ими стены, - Дагон рассеянно кивнула на стены, на которых под слоем каких-то заметок, фотографий и газетных вырезок уже не видно было обоев. – Но жалко стало, да и вешать особенно некуда, как я все это сниму? Теперь просто люблю на них смотреть по вечерам, особенно когда только приезжаю. Дагон, как обычно, выпаливает это все на одном дыхании, а потом мимолетно чмокает Михаил в плечо и уходит к дивану. Михаил невольно вздрагивает, так и не привыкнув к этим знакам внимания, но улыбается и открывает альбом. Репродукции в нем действительно живые, яркие, не успевшие ни выцвести, ни запачкаться. Где-то рукой Дагон написаны совершенно неразборчивые примечания, не относящиеся к делу – Михаил щурится, чтобы их прочитать, но быстро бросает это занятие. Во многом из-за самой Дагон, которой мгновенно становится скучно в одиночестве. Михаил садится рядом на диван, который тоже тесноват для них двоих, и сидеть приходится прижавшись. Она уже собирается спросить – и как ты только тут живешь? – но Дагон улыбается такой умиротворенной улыбкой, что в вопросе просто нет нужды. - И как ты собираешься все это перевозить, если что? – вместо этого спрашивает Михаил, и Дагон смотрит на нее недоуменно, словно бы та спросила совершенную глупость. - Когда что, - поправляет она, повозившись на диване. – И я не собираюсь это перевозить. Зачем мне какое-то старье, там, где я буду полностью счастлива? Прошлое надо отпускать, или оно тебя никуда не отпустит. Но пока я здесь, почему бы не порадовать себя мелочами, или ты так не думаешь? – Дагон поджимает под себя ноги и кладет подбородок на колени. Теперь она может видеть Михаил только скосив глаза. – Представляю себе твою квартиру! Аскеза и строгость, кровать-стул-тумбочка и белые стены. Угадала? А? Михаил неопределенно хмыкает и не отвечает. Дагон почти угадала – как всегда, преувеличив, но попав при этом в цель. В ее квартире и правда пусто – все вещи тщательно сложены и убраны в шкаф, книжная полка регулярно протирается, рабочий стол точно напротив окна, чтобы из дома тоже иметь возможность разбирать документы… Ничего лишнего – и уж совсем точно не так, как здесь. Подоконник у Дагон засыпан розами. Их все подарила Михаил – ярко-рыжие, в красноту по краям, уже высохшие. Свежие, которые она принесла только что, красуются в высоком стакане, заменяющем здесь вазу, и тоже через неделю окажутся на этом подоконнике. Дагон не выбрасывает ее цветы, думает Михаил, глядя на высохшие лепестки, и почему-то ей становится тепло где-то внутри. Может, она и не заберет их с собой в новую жизнь, но в этой новой жизни обязательно будут цветущие кусты роз, и пионов, и всего того, чего они только пожелают. И море, близкое-близкое, теплое от летнего солнца, и холодное от зимнего ветра; незнакомое и до странного пугающее. С альбома, оставшегося открытым на середине, веет ночным ветром и пахнет грозой. Михаил хочет забрать его с собой, но останавливает взгляд на смешном, цветном фотоальбоме у самого дивана. - Твои фотографии тут есть? – интересуется она и раскрывает альбом, прежде чем Дагон успевает что-то ответить. - Может быть, - та небрежно пожимает плечами, но двигается поближе. – Не помню. Он старый. На ее фотографиях, конечно, море – размытое, смазанное, засвеченное; еще улицы города, какие-то парки, самолеты, аэропорт... Фотографировать Дагон совсем не умеет – и только ее собственные портреты кажутся живыми. Тут она смешно хмурит брови, как всегда, когда не знает, что сказать, а ответ нужен сейчас, тут только начинает улыбаться – еще не растянулись в улыбке губы, но уже проступили ямочки на щеках, тут поправляет волосы, и путается в них, и на фотографии вообще не видно лица, только рыжее зарево, как от заката. - Кто это тебя снимал? – рассеянно спрашивает Михаил, не ожидая ответа, но Дагон неожиданно пролистывает альбом вперед и тыкает на какое-то странное темное пятно на фоне неба. - Моя подруга. Мы тогда ездили вместе. Она неплохо фотографирует, не то, что я. Она отдала мне все эти снимки с этим альбомом, а ее фотографий у меня нет. Михаил честно пытается разглядеть на фотографии что-то кроме силуэта – но у нее ничего не получается. Неизвестная остается для нее все тем же размытым пятном на ярко-голубом фоне – и смотрится очень странно на контрасте с фотографией Дагон по соседству, где она широко улыбается, не глядя в камеру. - Можно я ее заберу? – спрашивает Михаил, указывая на фотографию, и Дагон, помолчав, соглашается – слишком легко и радостно. Так ты будешь со мной всегда, думает Михаил, пока Дагон захлопывает альбом и почти требует поговорить о чем-нибудь более интересном, чем ее дурацкие фотографии. И Михаил, конечно, заявляет, что совсем они не дурацкие, и спор, пришедший только к смеху, внезапно перетекает во что-то совершенно другое, далекое от изначальной темы. - Расскажи мне еще раз о том времени, когда мы будем жить вместе, - просит Михаил, когда Дагон уже успевает принести чай, когда они успевают поболтать обо всем прочем, неважном, нынешнем, повседневном, и других тем просто не остается. За окном медленно сгущается ночь, и наползает молочно-белый туман, скрадывающий городские огни. Ночью, наверное, снова пойдет дождь, летний, теплый дождь, будет барабанить по крышам, чтобы к утру исчезнуть, оставив только мокрый асфальт и едва уловимый запах свежести. Дождь не принесет морской соли, которую так любит Дагон – но он позволит Михаил остаться. - Что-нибудь новое придумать? – Дагон улыбается во весь рот, пока Михаил укладывает голову ей на плечо. Она никогда не спрашивает – «что, опять?», она никогда не говорит, что ей надоело повторять одно и то же из раза в раз. Она каждый раз рассказывает одну и ту же историю, и сама обожает ее слушать. - Нет, - Михаил подтягивает ноги к себе, чтобы почти лечь на диван. – Как обычно. Успеешь еще напридумывать. - Ладно. Мы будем жить у самого-самого моря, - спокойно начинает Дагон, но ее глаза, прозрачные, отражающие в себе свет маленькой лампы под потолком, и свет фонаря за окном, и еще какой-то совершенно неведомый свет, начинают сиять, - там, где тепло, там, где огромные горы, как изгиб чаши, обнимают берег, и теряются в дымке. У нашего дома ты посадишь куст чайных роз, чтобы я всегда возвращалась из самого далекого плавания, и пока они цветут, для тебя целая вечность ожидания будет как один день. Я буду плести сети и ловить нам чудесных рыб, и тебе обязательно будет жалко их есть, и мы будем выпускать их обратно, а потом сидеть голодные. Там не будет такого тяжелого тумана – только рассветный, легкий, дымка. Мы будем подолгу жечь костры летом, а зимой – камин… У нас же будет камин? – Дагон задумчиво чешет в затылке, но Михаил ей ничего не отвечает. – Ну конечно будет, мы замерзнуть там решили, что ли. И дожди там будут совсем другие, знаешь, какие у моря, у теплого моря дожди? Нахлынуло – отступило, ты и понять не успеваешь, что случилось. А еще… Дагон говорит долго-долго и медленно, разбирая на ниточки каждую фразу, каждую деталь их будущего. Михаил хочет послушать, хочет услышать, но одновременно с этим и хочет увидеть море. Под ее веками разбиваются о берег мягкие, спокойные волны, оставаясь пеной и синеватой водой, в ее ресницах остаются золотые лучи рассвета, в ее мыслях плавают цветные, маленькие рыбки, которых она совершенно точно отпустит обратно. Это сказка, просто сказка, и никто не просит ее срываться к морю прямо сейчас, оставляя и розы, и эту маленькую квартирку, и саму себя; и Дагон тоже не просит, Дагон вообще любит выдумывать, если бы она так хотела уехать – уже бы уехала. Это просто сказка, и Михаил спокойно засыпает под нее. - И мы никогда не умрем, и никто нас не найдет, - тихо заканчивает Дагон своей привычной фразой. Михаил, в полусне, улыбается краем губ. - И мы никогда не расстанемся? – спрашивает она еле слышно. Дагон целует ее в макушку, в каштановые с золотом кудри, и укрывает пледом, снятым с подлокотника. Михаил не слышит даже собственного вопроса, иначе никогда не задала бы его, и ответа она тоже не услышит. Ответа, который не прозвучит. *** Когда Дагон впервые не приходит в парк, где они обычно встречаются, Михаил чувствует себя… потерянной. Дагон приходила всегда – в проливной дождь, промозглый ветер, палящее солнце, однажды даже с жуткой простудой, только чтобы Михаил отвела ее домой и заварила крепкий кофе с рюмкой коньяка. И теперь она не пришла. Михаил, подождав минут десять, набирает номер, который все же выпросила у Дагон, но тот оказывается недоступен. Смутная тревога, шевельнувшаяся в ней, поднимается, как облако пыли под порывом ветра, но сделать с ней ничего нельзя. У нее даже нет знакомых, которые могли бы знать Дагон. У нее нет ничего и никого в этом городе, кроме рыжей сумасшедшей, обещавшей увезти ее к морю. В парке беснуется городское лето – солнце палит так, что Михаил жалеет, что не взяла с утра шляпу. Отцвели яблоневые аллеи, но в парке все равно душно и тяжело пахнет цветами – пионы клонятся от тяжести собственных голов, кусты жасмина собирают на себя бабочек и пчел, даже роза, которую она держит в руках, кажется, пахнет сильнее. Михаил смотрит, как солнце проходит сквозь пышные кроны зеленых деревьев, как небо чертится полосками вечно пролетающих самолетов. Даже улицы, пропитанные теплом и запахом лета, кажутся Михаил уже не такими красочными. Без Дагон, наверное, вся ее жизнь грозится потерять краски. Михаил проходит через парк и берет такси. Она знает адрес Дагон, он записан ее острым, неровным почерком на последней странице ее ежедневника – «на случай, если ты захочешь прийти, когда соскучишься». Она никогда не приходила без предупреждения – но у нее всегда было на это позволение. В окне, на подоконнике Дагон, видны засушенные розы. Михаил почему-то улыбается краем губ – как будто, пока в мире есть эти розы на подоконнике с рассохшейся краской, ничего страшного случиться не могло. Она поднимается на второй этаж и стучит в дверь – звонка у Дагон никогда не было. За дверью стоит пугающая тишина, и Михаил повторяет стук. Еще и еще. Дома никого нет, это очевидно. Михаил замирает, не постучав в пятый раз, и опускает руку, бессильно глядя на дверь, которую ей точно не откроют. - Вы пришли в гости, милая? – приятный, мягкий голос за спиной заставляет Михаил вздрогнуть и обернуться. На нее с любопытством смотрит низенькая старушка в нелепо-старом пальто и шляпке с цветами. Наверное, только такая соседка может быть у Дагон – как и она сама, словно сошедшая с картинок старых журналов. - Да, я… не могу дозвониться до подруги, - Михаил берет себя в руки и спокойно улыбается. Старушка разводит руками. - Она такая чудная! Но очень приятная девушка, странная, конечно, но всегда готова помочь. Вот в прошлом месяце, она донесла мою сумку по лестнице, я столько всего набрала. А я ведь даже не просила, просто устала, и она заметила, - кажется, женщине не с кем поговорить, потому что поток ее речи быстро становится неостановим. Михаил задумчиво дергает плечом, не зная, найдет ли она в этом что-то полезное. – Она уехала в отпуск, вчера уехала с сумкой, за ней заехала какая-то женщина, не могу вспомнить ее имя, но я ее раньше часто видела. Не волнуйтесь, наверное, просто забыла всем рассказать. У нее столько подруг! Прямо как у меня в свое время, но я осталась совсем одна… Надеюсь, ей повезет больше. - Спасибо, - Михаил опускает голову. – Вероятно, она и правда забыла мне сказать. «Я обязательно уеду к морю…» - Может, зайдете на чай? – хитро улыбается старушка, скучающая без общения. Михаил выдавливает вежливую улыбку. - Простите, я очень спешу, - ложь получается неубедительная, но старушка верит, с сожалением пожимая плечами. Михаил протягивает ей рыжую розу. – Это вам. Спасибо за помощь. Старушка все-таки берет розу и улыбается, глядя Михаил вслед. Михаил уходит, не обернувшись на окно. Дагон не сказала ей, что уедет к морю, даже не предупредила, что исчезнет на какое-то время. Возможно – и Михаил пытается отогнать эту мысль – исчезнет из ее жизни навсегда. «И мы никогда не умрем, и никто нас не найдет». Солнце не отражается ни в рыжих прядях, ни в прозрачных глазах – только подсвечивает золотом каштановые кудри Михаил и начинает медленно клониться к закату. Она уходит через дворик, в котором собралась компания подростков с бутылкой вина, через крошечные переулки окраин, и даже не знает, куда именно идет. Может, и не будет больше никакого «мы», думает Михаил, проходя мимо куста чайных роз. Для нее это всегда была просто мечта. *** Михаил не может удержаться от того, чтобы не проходить мимо дома Дагон раз в несколько дней. Ей приходится ловить такси, добираясь туда с работы, но она все равно приезжает. В окне все так же видны засушенные розы и не видно никаких признаков жизни. Однажды она еще раз поднимается, чтобы постучать, но за дверью все та же тишина. Так проходит пара недель, пока однажды Михаил не приезжает снова. Летняя жара вдруг сменяется на затяжной мелкий дождь, все еще теплый, летний, но окрасивший небо в темно-серый. Михаил стоит под зонтом на улице, бессмысленно глядя на кипу роз. Может, стоит перестать приезжать? Проявить хоть немного гордости, перед самой собой, если уж Дагон этого точно не увидит? В окне мелькает силуэт и чьи-то руки зажигают стоящую без дела настольную лампу на подоконнике. Михаил уверена, что она просто развернется и уйдет. Подождет, пока Дагон сама решится объяснить, что произошло, позвонит ей или хотя бы напишет смс. Михаил в полной уверенности, что она сейчас сложит зонт, вызовет такси и сядет в него, поднимается на второй этаж и стучит в дверь. На этот раз ей открывает Дагон – все такая же сияюще-рыжая, солнечная, словно бы она захватила весь свет и заперла его в этой крошечной комнате. - Михаил! – она широко улыбается, и улыбка проходится до самых кудряшек, спадающих на лицо и щеки. – Привет! Я как раз о тебе вспоминала, проходи, не стой. Промокла? Подожди, давай оставим зонт в коридоре, у меня тут и без того бардак. В квартире Дагон пахнет солнцем, пылью и тяжелыми, непривычными духами. На диване в беспорядке разбросаны вещи, посреди комнаты распахнут небольшой, ярко-синий чемодан с наклейками на боках. Среди кучи вещей Михаил замечает и низкую, худую девушку с растрепанным черным каре, которая перекладывает вещи в сумку. - Это Вельзевул, - Дагон отвечает на еще непрозвучавший вопрос, и незнакомка поднимает голову. Она не улыбается, только кивает – у нее мрачно-сосредоточенное, до странного бледное лицо. – Вельзевул, это Михаил, моя… моя девушка. - Привет, - Вельзевул выпутывает свободную ладонь из рукавов необъятного черного свитера и протягивает ее Михаил. – Значит, про тебя я столько наслушалась за эти две недели? Михаил пожимает тонкую, почти ледяную ладонь, и Вельзевул мгновенно теряет к ней интерес, занимаясь вещами. Сумка набита уже почти до предела, и Дагон, повернув к ней голову, неожиданно оказывается рядом, чтобы выхватить две какие-то футболки. - Это мои вообще-то, - она шлепает Вельзевул по руке. – Ах ты воровка! Вельзевул поднимает на нее глаза и изображает что-то вроде улыбки на лице. Улыбка ей не идет. Она кажется противоположностью Дагон – молчаливая, вся в черном, скупая на эмоции. Михаил неуютно поводит плечами. - Ладно, эту можешь забрать, - Дагон пожимает плечами, возвращая одну на место. – Мне она коротковата, а тебе подходит. Вельзевул кивает, забирая футболку, и мимолетно касается руки Дагон, видимо, выражая благодарность. Та улыбается ей, так тепло и солнечно, как умеет улыбаться только она. Именно в этот момент у Михаил заканчивается терпение. - Я, видимо, не вовремя. Просто хотела убедиться, что ты в городе, - выпаливает она, и уже собирается развернуться, как ее, перехватив за руку, останавливает… Вельзевул. - Все в порядке. Я просто забирала свои вещи, - Дагон швыряет в нее сумку, и Вельзевул легко ловит ее на лету. – Спасибо, рыбка. Еще увидимся. Она оттесняет Михаил и забирает с гвоздя, который заменяет здесь вешалку, куртку с капюшоном. В ней она выглядит как размытое темное пятно, то самое, которое Михаил видела на фотографиях. Дверь хлопает за ней прежде, чем кто-то успевает попрощаться. А Михаил, растерянно замершая, тут же оказывается в объятиях Дагон. - Эй, я так соскучилась, - она тянется за поцелуем, но Михаил отстраняет ее. По лицу Дагон проходит волна недоумения, сменяющегося какой-то детской обидой. – А ты нет? - Ты могла бы мне сказать, что уедешь на две недели? Хотя бы написать сообщение? – интересуется она нарочито ледяным тоном. – Или у тебя были дела поважнее? - Золотце, ты что, ревнуешь? Ревнуешь меня к Вельз? – Дагон неожиданно заходится веселым, почти радостным смехом. Михаил отводит глаза, и смех резко обрывается. – Брось. Мы дружим еще со школы. Ну да, когда-то мы встречались, но это было давно, мы были молодые и глупые! Она вообще сбежала от меня под венец. - Меня не это интересует, - выдавливает Михаил, из последних усилий сохраняя голос спокойным. – А то, что ты меня даже не предупредила. Могла бы позвонить. Я чуть в полицию не обратилась! Спасибо твоей соседке, которая так удачно видела, что ты уезжаешь. Дагон складывает руки на груди в умоляющем жесте. На ее языке это значит «прости меня». - Я хотела, я правда хотела! Просто все было так внезапно, у меня на счету кончились деньги, внести было негде, а потом я вообще утопила свой мобильник! – она виновато заглядывает в глаза Михаил. – И потом, все так навалилось, пришлось быстро взять отпуск, билеты, сумки, столько всего решать, собрать, не забыть. А еще Вельз, нет, она классная, но как компаньон – просто ужас! В аэропорту она умудрилась потерять билеты, и когда мы уже были готовы ехать домой, вспомнила, что сунула их в карман, представляешь? Михаил выслушивает всю эту болтовню с непривычным для Дагон отрешенным лицом, словно бы думая, зачем она вообще здесь. Дагон снова оказывается рядом и заключает Михаил в крепкие объятия. - Я ведь вернулась. Я вернулась к тебе, и никогда бы не уехала, бросив тебя в этом чертовом городе навсегда, - шепчет Дагон на ухо, и ее горячее дыхание щекочет Михаил ухо и щеку. Даже в ее дыхании, кажется, остался запах соли. Михаил ничего не остается, кроме как обнять ее в ответ, прижав к себе, чтобы больше никогда не потерять. В конце концов, она ведь хотела именно этого – чтобы она вернулась. Дагон, интуитивно почувствовав, что на нее больше не сердятся, чмокает Михаил куда-то за ухом и разжимает объятия. - Я тебе кое-что привезла! По правде, это кое-что заняло почти всю мою половину чемодана, - она смеется, вытряхивая из чемодана все, что там еще лежало. – Вот, смотри! Забавно, да? Надеюсь, я угадала твой размер? Она распаковывает какой-то кулек и демонстрирует Михаил футболку с надписью «Моя девушка съездила к морю, и не привезла мне ничего, кроме этой паршивой майки». Михаил недоуменно приподнимает бровь, читая надпись, и Дагон кидает футболку на диван. - Примерь! Я взяла на пару размеров больше, чем прикидывала, - она смеется и протягивает Михаил что-то на ладошке. – А это ракушка. Не из сувенирного, я сама выловила! Если прижать ее к уху, слышен шум моря! - Это звук циркуляции твоей крови, - вздыхает Михаил, но ракушку все же берет и под недовольным взглядом Дагон подносит к уху. Дагон радостно хлопает в ладоши и достает, видимо, последний подарок – бутылку вина, зачем-то перемотанную бирюзовой лентой. - Я хотела подарить ее тебе на свидании в парке, - объясняет она. – И еще я отправила тебе открытку, но она, кажется, еще не пришла! Я выбрала самую красивую, тебе точно понравится. Ну что ты стоишь, примерь, я же должна знать, подойдет тебе или нет! Михаил снимает пиджак и расстегивает простую белую рубашку, которую надела сегодня на работу, но натыкается на внимательный взгляд Дагон и неожиданно краснеет. - Может быть, отвернешься? – ляпает она, и краснеет еще сильнее. Дагон подпирает подбородок кулаком и мотает головой. Михаил приходится отвернуться самой, так что Дагон видит только ее спину. По острым лопаткам раскидана россыпь созвездий-веснушек, выделяющихся на бледной коже. Дагон улыбается, и Михаил кожей чувствует ее улыбку. - Ты, наверное, была птицей в прошлой жизни, - говорит Дагон, глядя на нее в упор. – Огромной птицей, летающей среди звезд. - Космическим кораблем? – Михаил фыркает, надевая футболку. Она ей безнадежно велика – прикрывает бедра, а внутрь можно поместить еще и Дагон. - А вот занудой ты стала в этой! – Михаил оборачивается и Дагон хохочет, глядя на то, как нелепо она смотрится в этой футболке и строгих офисных брюках. Михаил пытается возмутиться, но может только рассмеяться вместе с ней. Когда Дагон смеется, невозможно долго оставаться серьезной. - Останешься на ночь? – интересуется Дагон, внезапно, как обычно. Михаил растерянно мотает головой, но вслух произносит совсем иное. - Конечно. Конечно, она останется. Они не виделись слишком долго – почти целую вечность. *** За остаток вечера Дагон успевает навести в квартире что-то, напоминающее порядок – или хотя бы прежнее ее состояние. Михаил распахивает форточку, жалуясь на духоту, но на самом деле она хочет выгнать запах тяжелых, сладковато-тлетворных духов, который здесь оставила Вельзевул. Когда за окном окончательно темнеет, Дагон открывает подаренную бутылку вина и под выразительным взглядом Михаил даже находит два почти одинаковых бокала. - Вельзевул – это та девушка с фотографии? – спрашивает Михаил. Дагон уютно устроилась у нее на плече, пока они сидят на диване, и задумчиво перебирала пряди расплетенных волос. – Которые ты мне показывала. Это она тебя фотографировала? - А? – Дагон отвлекается от своего занятия и тянется за стоящим на полу бокалом. – Ага. Мы часто ездим вместе. Ездили… Ей сложно вырваться в последнее время. Почти не общаемся. Взрослая жизнь, знаешь. - Ну, ее знают даже твои соседи, - Михаил пожимает плечами, когда Дагон протягивает ей бокал. - Миссис Джеймз? Она такая сплетница, - Дагон хихикает. – Это ее ты спрашивала? Успела тебе зубы заговорить? Она тут всех знает, даже как зовут кота, которого один раз приносили в квартиру надо мной. И еще жалуется на память, мне бы такую, хотя бы в мои годы! Михаил улыбается в бокал. В красном вине отражается уличный фонарь – это единственный источник света, который здесь оставила Дагон. - Ты что, правда ревнуешь? – интересуется Дагон куда-то ей в плечо, и Михаил ничего не отвечает. – Ты же знаешь, что я тебя люблю. Обещаю, следующую поездку мы проведем вместе. Я больше ни с кем не поеду к морю, и одна больше тоже не поеду. Буду ждать твоего отпуска. - Он в сентябре, - Михаил качает головой. – Ты не накопишь на еще один билет. - Ууууу, золотце! – Дагон даже поднимается, чтобы сделать страшные глаза, и чуть было не проливает вино. – Ты меня просто недооцениваешь! В сентябре особенно хорошо в Италии. Я знаю там чудесную деревушку у самых гор, тебе очень понравится, обещаю! Михаил треплет ее мягкие, слегка выгоревшие на солнце волосы. - Ладно. Но только если ты обещаешь. - Мое слово нерушимо! – Дагон взмахивает рукой, и все-таки проливает на себя несколько капель вина. За окном мягко шумит дождь, а от вина у Михаил начинает шуметь в голове. Дагон усаживается рядом и обнимает ее, прижимаясь всем телом. - Мне еще так много нужно тебе показать, - шепчет она. – Золотистое солнце. Огромные виноградники. Горы. Море, такое синее, что даже глаза режет, и непонятно, может быть, это просто небо упало на землю. Песок и мелкие камушки. Виноградных улиток. Этих людей, которые словно бы сошли с самого Солнца и остались жить среди нас, эти закаты, похожие на разлитую по небесам краску. Столько всего… Хорошо, что у нас еще много времени, правда? - Вся жизнь, - откликается Михаил, и не видит какой-то печальной улыбки Дагон, которая мгновенно гаснет. Дагон утыкается носом ей в висок. Ее дыхание становится почти обжигающим. - Вся жизнь с тобой, - тихо добавляет она. Михаил поворачивается, только чтобы Дагон поймала ее губы своими – теплыми, оставившими на себе и вино, и соль, и лучи солнца. Она зарывается пальцами в ее волосы, притягивая к себе, и совершенно пропускает момент, когда горячие пальцы оказываются под нелепой футболкой, которую она так и не сняла. Дагон ласкает ее нежно, но упоительно-быстро, и шепчет что-то бессвязное в шею, не в силах замолчать даже сейчас, и эта ее нежность, в которой так много горячной страсти, заставляет Михаил не думать ни о чем, что волновало ее еще несколько часов назад. Дагон вернулась к ней, вернулась ради нее, Дагон останется только с ней – это невозможное создание, у которого в голове все вверх дном, ради которого она и в самом деле готова бросить все, что можно. Ветер из распахнутой форточки шуршит лепестками засушенных роз, а тусклый свет уличного фонаря выхватывает два силуэта, прижавшиеся друг к другу так тесно, словно бы в мире больше никого нет. Для Михаил и правда нет больше никого. *** Михаил слишком быстро привыкает видеть Дагон все чаще. Она звонит вечером, каждый раз «случайно» оказываясь возле ее офиса, и Михаил видит ее маленькую фигурку, слоняющуюся по парковке, из окон. Дагон заставляет ее идти домой пешком, под ночным ясным небом, и что-то взахлеб рассказывает про звезды. Михаил не уверена, сочиняет она эти легенды или нет. Рядом с Дагон даже двухчасовая прогулка до дома утомляет ее куда меньше. Дагон неизменно приходит в парк, на их место для встречи, приносит Михаил белый шоколад, почему-то решив, что она его любит, и не пропускает ни единственного свидания. В жизни Михаил становится много Дагон, даже слишком много Дагон – и она не сопротивляется этому. Даже лето кажется ей ярче, чем обычно, словно бы небо смилостивилось над городом и решило подарить больше солнца. Она замечает кусты жасмина, сияющие на солнце клены, разноцветных бабочек и редких птиц. Она учится определять ветер по странной, совершенно невозможной классификации Дагон, и все чаще думает о том, что их маленький дом у моря – это уже не просто сказка. Конечно, это глупые мысли, и конечно, этого она не может сказать Дагон. Зато может все чаще слушать ее небылицы и все чаще понимать, что без них день кажется пресным. Может ловить лучи солнца, запутавшегося в ее рыжих кудрях, и смеяться, отвечая на ее смех. В ее жизни Дагон занимает столько места, что ничего другого просто не остается. Именно поэтому Михаил, оказавшись в квартале от ее дома, не спешит вызывать такси. Именно поэтому она идет по пыльным, солнечным улицам и в первом попавшемся цветочном покупает рыжую розу, которая оказывается скорее желтой, но другой нужного оттенка все равно нет, и продавец разводит руками, пытаясь предложить ей пошловато-красные. От красных Михаил отказывается, и уходит с одной желтоватой, похожей на ранний закат. На подоконнике Дагон все еще видны засушенные розы, и окно почему-то открыто нараспашку. Михаил улыбается – значит, она точно дома, значит, они точно увидятся, хотя бы на короткое мгновение. Конечно, не стоило приходить без предупреждения, но Дагон вряд ли это волнует. Пальцы привычно набирают знакомый номер – Дагон столько раз звонила ей так же, стоя под окнами офиса, а теперь она сама на ее месте, и от этого почему так глупо-волнительно. Михаил чувствует себя подростком – таким, каким она никогда не была. Она уже собирается набрать номер, но на подоконник внезапно кто-то вспрыгивает, и по сияющим на солнце рыжим волосам Михаил узнает Дагон. Она садится лицом в квартиру, она не видит силуэта Михаил внизу, и та медлит, не зная, набрать номер или просто крикнуть ей. Это промедление решает все. Михаил видит тонкие, бледные руки, которые обвиваются вокруг спины Дагон. Видит, как она прижимает кого-то к себе – второй силуэт остается темным, размытым пятном, и поэтому Михаил его узнает. Михаил замирает и не может отвести взгляда от Дагон, сидящей на подоконнике, от Дагон, в чьих волосах путаются не ее руки, от Дагон, которая целует не ее. Время, уместившееся в пару ударов сердца, растягивается в бесконечность – пока Дагон не спрыгивает обратно в квартиру, не разрывая объятий. Михаил, стоящую внизу, она так и не замечает – а та все никак не может отвести глаз от двух силуэтов, слившихся в один. «Когда-то мы встречались, но это было давно…» Роза в ее руках кажется ей лимонно-желтой в свете солнца, когда она бессмысленно бредет к двери, чтобы оставить ее на ступеньках крыльца. Дверь открывается прямо перед ней, выпуская уже знакомую соседку Дагон, но Михаил может только кивнуть в ответ на ее многословно приветствие. Она не собирается ни стучать в дверь к Дагон, ни звонить. Она увидела уже достаточно. Она молча цепляет розу на ручку двери и уходит, так и не замеченная. В голове практически звенит, и Михаил кажется, что внезапно из целого мира со звуками, запахами и красками, она провалилась в туман и пустоту. В небытие, каким была ее жизнь до встречи с Дагон. «Прошлое надо отпускать, или оно тебя никуда не отпустит…» Я знаю, почему ты не можешь уехать, думает Михаил, глядя на закатное солнце, печально опускающееся за резной гребень городских крыш. Я знаю, почему ты не взяла меня с собой к морю, и почему ты так хочешь отсюда исчезнуть, но так до сих пор и приходишь в один и тот же парк, в городе, что так далеко от твоей мечты. Это была просто сказка. Просто глупая сказка со счастливым концом, каких, конечно же, не бывает. Не может быть. Михаил садится в такси и смотрит в окно, видя за ним не мелькающий город, постепенно погружающийся в ночь – а окно второго этажа, окно, заваленное сушеными розами, ее розами, и Дагон среди них. Больше там не будет ни роз, ни глупых сказок, ни ее. Когда она выходит из машины у своего дома, телефон начинает надрывно всхлипывать звонками, и Михаил смотрит на знакомый номер слишком долго, прежде чем ответить. Ей нечего сказать знакомому голосу в трубке, но она почему-то нажимает «ответить». - Золотце, это твоя роза? На двери? Почему ты не сказала, что придешь? - Я собиралась, - выдавливает Михаил. – Но ты была занята. Молчание на другом конце затягивается и ранит, как нож, проворачиваемый под ребрами. - Послушай, - голос Дагон звучит обеспокоенно, немного устало, почти искренне. – Если ты что-то видела… - Я видела все, - Михаил пожимает плечом, забыв, что ее не видят. – Я тебя ни в чем не виню. Это была просто сказка. О том, что мы будем жить у моря и никогда не умрем… - Дай мне объяснить! – голос срывается на вскрик и ударяется о слух, как волна. - Это все еще будет красивая сказка, - перебивает Михаил. – О том, как ты мечтала жить у моря, и стать бессмертной. О горах, виноградниках и криках чаек, и о чем там еще. Только очень грустная, потому что никогда не сбудется. Прошлое не отпустит. - У меня нет никакого прошлого, - выдыхает Дагон. – И будущего без тебя – тоже нет. Михаил грустно улыбается. Ей еще не больно, ей все еще пронзительно-пусто, и эта пустота затмевает, затягивает все ощущения. Если бы ей было больно, она бы поверила. - Мне было легко с тобой, - тихо произносит она, не уверенная, что Дагон слышит ее по телефону. – Легко и свободно. Я почти поверила в то, что могу все. Она нажимает клавишу отбоя и отключает телефон. В этом городе ее не держало ничего, кроме Дагон, и ради Дагон она могла бы его оставить. Теперь в этом нет смысла. Ветер, толкающий ее в спину, ни капли не пахнет солью и морем. Только пылью и немного – горьким дымом. Эпилог *** Ночной ветер с моря – неожиданно холодный по сравнению с изнуряющей дневной жарой. Морская гладь отражает луну и грозди крупных, белых звезд. Вельзевул кутает руки в нелепой кофте, которая ей велика размера на четыре. Ей холодно – и холодно даже смотреть на то, как Дагон бродит босиком вдоль берега, касаясь ступнями воды. - Вода теплее, чем воздух, - заявляет она, когда подходит к Вельзевул. – Хочешь? Та качает головой, и Дагон легко приобнимает ее за плечи. - Это так тупо, - произносит Вельзевул спустя недолгое молчание, - знаешь, как в этих слезовыжимательных фильмах, где герой обязательно едет к морю, прежде чем сдохнуть. Некрасиво. - Мне тоже не нравится, - Дагон усмехается, но очень натянуто. – Но ты здесь. Вельзевул кивает, и ее мягкие черные волосы щекочут руку Дагон, лежащую у нее на плечах. - Но я здесь, - соглашается она. – Еще и с тобой. Песок мягко шуршит под ногами, когда они идут по побережью, без цели, без конечного направления. Вельзевул то и дело наступает на мелкие камушки и тихо ругается. - Кто бы тебя еще вывез на море, - хмыкает Дагон. – Уж точно не твой муженек. Вельзевул закатывает глаза, молчанием выдавая куда больше информации, чем могло быть в многословных фразах. Дагон дергает уголком губ и отворачивается, глядя на то, как лунные блики дробятся на воде. - К этому все и шло, - произносит Вельзевул, и ее голос звучит спокойно, как обычно, слегка отрешенно, но Дагон чувствует в этой отрешенности и злость, и отчаяние. – Я ожидала, что не доживу до старости. И уж точно не планирую доживать на койке овощем. Оставлю себе пару хороших воспоминаний. Дагон не умеет утешать. Дагон может только издать неопределенный звук и взять Вельзевул за руку, переплетая свои теплые пальцы с ее ледяными. Вельзевул фыркает. - Да брось! Это была клевая жизнь, чтобы жить ее. В ней было много хорошего – вот ты, например. Гейб тоже хороший, просто он такой правильный… мудак, в общем, забей, - Дагон не удерживается от смеха на этих словах, и Вельзевул смеется вместе с ней, но ее смех какой-то надрывный. – И даже море напоследок увидела. Помнишь, ты говорила, что мы с тобой уедем? - Ага. Но ты предпочла этого мудака, - парирует Дагон, за что получает легкий тычок в бок. - Перестань! Ты же не в обиде. Между нами и так уже все было ясно, - Вельзевул неопределенно поводит плечами. – Я думала, ты одна уедешь. - Я тоже. Дагон, конечно, не в обиде, и дело не в том, что Вельзевул осталось жить меньше пары лет. И дело не в том, что она сейчас идет по побережью за руку с той, кого знает полжизни, и постоянно держит в голове, что это их последний разговор. И дело даже не в том, что когда-то они умели любить друг друга совсем иначе. - Но теперь ты, наверное, уедешь с этой… Михаил? Ты мне ни про кого так пространно не рассказывала. И что в ней такого? – Вельзевул широко улыбается, почти скалится, и Дагон, не удержавшись, пинает песок в ее сторону. - Если она согласится, - Дагон мечтательно улыбается. – Она удивительная. Если у меня и есть шанс вымолить у моря бессмертие, то только с ней. А если нет, то другого мне и не надо. - Странная ты, - без обиняков выдает Вельзевул. – Я никогда тебя не понимала. - Это точно, - Дагон абсолютно серьезно кивает. Южная, непроглядная темнота, которую не прорезает даже луна, надежно укрывает две фигурки на побережье, чтобы их никто не разглядел и не нашел. *** - В общем, это все, - Вельзевул прячет дрожащие руки в свитере. Дагон беспокойно мечется по квартире, словно бы прикидывая, что тут можно сделать, куда можно бежать и каким тяжелым предметом садануть по голове свою идиотку-подругу. – Я так и планировала с самого начала. Правда, думала, придется прыгать с крыши. - Да, отравиться, наверное, прикольнее, - нервно бормочет Дагон. – Слушай, не дури, у тебя еще есть время… - На что? Лежать в хосписе и смотреть в окно, как жизнь идет без меня? Тебе самой бы это понравилось? - Нет, но… - Дагон беспомощно замирает, открывая и закрывая рот, как рыба, выброшенная на берег. Слова слишком быстро проходят через ее сознание, и она толком не знает, что сказать. Вельзевул замечает это и удивленно приподнимает бровь. - Впервые вижу, чтобы ты сама заткнулась. Дагон кидает в нее подушкой, которая удачно попадается под руку. В ее квартире невыносимо душно сегодня – не помогает распахнутое настежь окно, не помогает легкая футболка, и особенно не помогает Вельзевул в своем свитере со своими тяжелыми, сладкими духами. - Вельз, не дури, - почти умоляюще произносит она. – Не дури, а. Мы что-нибудь придумаем. В ответ – только полуулыбка, так нелепо выглядящая на серьезном, полном решимости лице. - Я уже все продумала. Просто зашла тебе сказать. Я не хочу умирать так, как умирают люди. Я не хочу прожить еще годик в постоянном страхе и боли. Меня больше ничего ждет, кроме этого Ада. Я хочу стать ветром, или деревом, или камнем, не знаю, с моей кармой, меня, наверное, ждет муха какая-нибудь. - Жирная муха, которую я обязательно прихлопну, - Дагон нервно вспрыгивает на подоконник спиной к окну. Вельзевул подходит к ней почти вплотную и обнимает, прижимаясь всем телом. Дагон сама не знает, что заставляет ее прижаться к чужим губам, и почему Вельзевул не отталкивает ее. Они целуются как-то яростно, отчаянно, Вельзевул буквально заставляет ее спуститься снова на пол. Даже когда Дагон отстраняется, на губах ее все равно остается сладковатый запах тления. - Спасибо, рыбка. Ты была классная. Мы еще увидимся, - Вельзевул никак не комментирует произошедшее, только подмигивает и машет рукой, как будто прощается на пару недель. Дагон молча смотрит, как она хлопает дверью, и проходит, должно быть, пара минут, прежде чем она бросается следом, на площадку. Но та пуста и только у ее двери лежит одинокая, лимонно-желтая роза, которую уж точно не могла оставить Вельзевул. Дагон сползает на пол, прижавшись спиной к двери, и прикрывает глаза, сжимая едва распустившийся бутон в кулаке. *** Когда в следующий раз Михаил случается оказаться на окраине, она не может удержаться, чтобы не пройти мимо квартиры Дагон. Дурацкая прихоть – просто пройти мимо, бросить взгляд вверх, словно бы это может что-то изменить. Билеты на самолет, уже купленные на сентябрь, она вернула. Она могла бы поехать к морю сама – но она больше не хочет ничего о нем слышать и знать. Михаил ненавидит море. Словно это море предало ее. Дагон она тоже больше не хочет видеть – и дает ей это понять в первые же дни после их последнего разговора. Та отстает как-то на удивление быстро, и больше никогда не заявляется к ней. Через парк, где они условились встречаться, Михаил больше не ходит. Михаил не сразу находит глазами знакомый подоконник, и понимает, что он пуст. Дагон теперь ненавидит розы.