Не могу в себе никак я разобраться. Знаю химию лучше всех в мире. И знаю множество разных реакций, Только он на меня не реагирует.
Угольные кудри ниспадали на худое молочно-белое лицо Вовы. Над бумагой подрагивал карандаш, выводящий очередную реакцию. Вторая рука с тоненькой чёрной ниткой, которая представляла из себя браслет, потянулась к периодичке. Владимир пробурчал что-то об аргентуме, с резким звуком перечёркивая знак равно. Потом он вздохнул, переписывая очередное уравнение, а в голове крутились слова для нового стихотворения. Владимир Ленский хотел сдавать на ЕГЭ биологию и химию и уйти в мед. Бедный Вова. Всё бы ничего, вот только гуманитарные науки жалобно звали Вову, перетягивая к себе. «Сдался тебе этот медицинский, Володя! Сдай ты историю, потом иди в педагогический! У тебя отец в ВУЗе декан, он бы тебя устроил и на учёбу, а потом на работу! А ты! В семье все нормальные, один ты отбитый, в мед хочешь!», — кричали история с обществом. Вова ведь почти поддавался уговорам, уже думал сходить к учителю и сказать о сдаче других предметов. Ан, нет. В голове всплывал образ голубого медного купороса (такого же голубого, как и Вова), а перед глазами сидел Менделеев с его бородой и укоряющим взглядом пронизывал бедного Ленского. И всё. Пропадал Вова в своей любви к химии. — Я говорю! Фесоч плюс купрум будет кусоч и ещё какая-то хрень! Злость медленно начала плескаться в Володе. Кусоч, фесоч… Кажется, вы напугали деда-Вову. Он уже оторвал взгляд от тетради с любимыми реакциями и обернулся, собираясь отчитать оскорбляющего химию человека. Но злость внезапно упала. Вот грохнулась с высоты небоскрёба в Дубае, ухнув в пятках. Или это сердце было Володино? А всё потому что, когда он обернулся, то встретился глазами с ним. С тем, кому он стихи посвящал, тайком записывая их в блокнот, но не надеясь когда-нибудь прочитать. С тем, кому он даже возразить не сможет, что не кусоч, а купрум эс о четыре. И не фесоч вовсе, а феррум эс о четыре. Да и в уравнении получится совсем не то, что выдал этот нахал. Но Вова пропал совсем в этих глазах цвета малахита, химическую формулу которого он знал наизусть. В этих кудряшках цвета золота-аурума, а как в них лучи солнца иногда переливаются! Хоть бросай и химию, и историю, и тетрадь эту — лишь бы это кудрявое существо рядом было. Существо ещё и имя носило. Евгений Онегин. Но лучше бы его звали Ванадием. Или Адсорбцией. Но это по скромному мнению Владимира. — Вов, скажи, правда ведь? — звонко воскликнул Женя, озорно заглядывая в глаза хмурому Вове. — Что правда? — поморщился Ленский, нагоняя на лицо напускное раздражение и усталость. — Ну, реакция эта? Фесоч с купрумом? — совсем беззаботно тряхнул кудряшками, блеснувшими под лучами солнца, бъющими в окно, где на подоконнике стояли герани с непонятным запахом, Женя. Аромат красно-розовых гераней совсем уже въелся в мозг Ленского и ассоциировался с химией. Наверное, поэтому весь его гербарий состоит только из этих мелких цветов. — Нет, Жень, неправильно, — вздохнул Володя, отворачиваясь от недосягаемого блондина. — Да как так-то! — воскликнул почти грустно Женя, на самом деле вовсе не жалея об этом. — Вов, а, Вов! — раздалось уже совсем близко, от чего Володя неуловимо дёрнулся, случайно застревая в глазах цвета гидроксида меди. — Что тебе? — спросил Ленский, немного отодвигаясь, так, чтобы было не так неловко, а о два, то бишь кислород, поступал в нормальном объёме. — Может, ты мне химию объяснять будешь? — задал вопрос Онегин, улыбаясь и как-то щурясь на Вову. Темноволосый в это время становился цвета герани на подоконнике, ну, или оксида железа. — Ну, типо, темы там рассказывать как-то по-нормальному? А то наша химичка — страшная женщина, я к ней подходить даже не хочу! — поёжился Женя, оглядываясь в сторону лаборантской. — Объяснять химию, — бездумно повторил Вова, облизывая высохшие губы. — Тебе? — рассеянно переспросил Ленский. — Ну, да! Вов, алё, не тупи! — щёлкнул пальцами Евгений, откидывая с глаз упавшие волосы. — Если не хочешь, так сразу скажи! Ты просто в параллели её лучше всех знаешь! — воскликнул Онегин, вовсе не стараясь польстить. А Вова уже располыхался, как костёр красной рябины, как уголь из Канско-Ачинского буроугольного бассейна, как карбид кальция и вода. — Да нет, я не против! — поспешно произнёс темноволосый химик, случайно скидывая карандаш с парты. — Супер! — радостно воскликнул Женя. — Я подниму! — нырнул он под парту, вытаскивая канцелярскую принадлежность. — О, а из чего карандаш сделан? — Из углерода, Жень, — хмыкнул Ленский, выхватывая из чужих рук карандаш. — И, Вов, — медленно протянул Онегин, слишком обезоруживающе улыбаясь. — Дай списать, а? Я же совсем ничего не понимаю, — и Вова ведь даёт. Как может он отказать?Он без девушки, как атом свободный. Я влюбился, почувствовав сразу. Для меня он самый благородный, Как один из инертных газов. Я люблю тебя больше, чем химию. Не хочу видеть тебя с этими дурами. Ну, давай же, скорей, обними меня — Будь моим энергетическим уровнем.
Ну, вот, опять стих получился об этом лопухе, не знающем химию. А Вове ведь ещё жить да жить. Вместо этого он чахнет над любимым предметом, краем глаза невольно любуясь взмахами тонких запястий и ладоней с красноватыми костяшками. Безмолвно наблюдает, пытаясь в себе задавить странную влюблённость, но лишь видит эту тонкую усмешку или хитрый блеск глаз, так неминуемо пропадает. Отравил бедного Вову этот поганец, как токсичный Радий. Загнётся скоро Ленский, а никто не узнает причины. Если только блокнот не найдут. Когда Ленский выходил из здания школы, вдыхая в себя сырой осенний воздух, который мягким прохладным туманом ложился на кипевший мозг, моросил дождь. Осень действительно прекрасная пора. Сыпят деревья багряным убором наземь, сияет золотая листва. Небо прекрасного серого оттенка с подтеками голубого. Женя похож на осень. Поэтому Вова любит осень. Сбоку раздался звонкий смех. Вова лениво обернулся, моментально примечая знакомую до жути золотую макушку. Только рядом с ней стояла ещё пара, но девичьих. Совсем маленький укол ревности прошёлся по коже Володи, вызвав неприятные мурашки. А укол подействовал, лекарство разлилось по всему телу темноволосого, и он теперь неосознанно тонул в своём бездействии и невозможности изменить ситуацию. Вот ведь незадача — полюбить именно Онегина. Онегина, который блистал своей внешностью на всю школу. Онегина, который иногда вёл себя совсем по-свински. Который порой самодовольно любил смущать людей. Или от скуки флиртовал с девушкой лучшего друга. Закончилось всё тогда не очень кровопролитной дракой, но этот слух разошёлся по всей школе, хорошенько её встряхнув. Ещё Онегин непонятно как умудрялся нормально учиться и был порой болезненно эгоистичен. Но сердцу не прикажешь, так что теперь Вова, у которого с математикой всё было отвратно, а с уверенностью в себе ещё хуже, продолжал мучаться и готовиться к ЕГЭ. Интересно вот, куда же Женя пойдет после одиннадцатого? Хотя, что об этом думать, у Онегина отец — бизнесмен, найдёт куда сына пихнуть.Каждый в нашей школе знает кто он, Его взгляд меня так и манит. Он по силе соревнуется с Тором, Но, а я при нем будто бы магний. Ты общаешься с классным народом, Не могу просто в это поверить. Я считал тебя кислородом, Только как оказалось — я гелий.
— Вов! — опять этот голос. Владимира опять пробило до дрожи, и он обернулся, уставившись в застывшие перед ним глаза. Женя, чуть запыхавшийся после экстренного подъема по лестнице, старался отдышаться. — Чего тебе? — как-то неосозннно грубовато спросил Ленский. — Я насчёт химии, — немного дёрнул губами, складывая в ухмылку, Женя, ничуть не растерявшийся. — Ты сегодня занят? — выдал сразу же Онегин, прямо глядя в лицо напротив. — Занят для чего? — рассеянно спросил Ленский, отчаянно быстро переваривая информацию в медленно загружающемся мозгу. Прямо как на контрольной — быстро пытаешься найти ответ, вот только вай-фай в этом месте не ловит от слова совсем. — Да химию объяснишь хоть немного! — как-то удивлённо воскликнул Женя, разглядывая прогружающегося одноклассника. — А, это, — безынициативно протянул Вова. — А где я тебе её объяснять-то буду? — Ай, мне без разницы, — отмахнулся блондин, немного хмурясь и ёжась при немного сильном порыве северного ветра. — И пошли уже, я себе сейчас мозги отморожу! — поскакал Женя, не удостоверясь, идёт ли тот за ним. Знает ведь, что точно пойдет, падла. — Ты почему без шапки? — как-то озабоченно нахмурился Ленский, разглядывая, как ветер гуляет в этом бесконечном пшеничном море. — Не думал, что так холодно, — беззаботно пожал плечами Женя, оглядываясь на Вову и улыбаясь при виде его смешной полосатой шапки с помпоном. — Давай к фонтанам пойдем, а? — спросил Онегин. — Сейчас же осень, — посмотрел Вова на Женю, как на тупого. — И что? — выгнул бровь тот, руками стараясь пригладить мешающиеся кудри. — Там можно погулять. И посидеть. И по бортикам походить. — По бортикам походить? — переспросил Вова. — Онегин, тебе сколько лет вообще? — Фу, бука, жалко тебе, что ли? — обернулся Женя. — Это же весело! — И чего ещё я о тебе не знаю? — задал риторический вопрос Володя, на который получил ответ: — Многого, Ленский, многого.***
Через два часа, когда Женя вдоволь находился по бортикам, отморозил себе уши и выслушал из-за этого один триллион упрёков Вовы, они уселись на скамейку под осыпающей свои листья берёзой. — У тебя случайно нет фетиша на берёзы? — неожиданно задал вопрос Онегин. — Нет, а у тебя что, есть? — повернулся к нему Вова, внимательно разглядывая почти серьёзное лицо. — Есть, — пожал тот плечами в ответ. — Они очень красивые. И о Есенине напоминают, — вздохнул Женя, запрокидывая голову и разглядывая острые жёлто-зелёные листья. — У тебя на Есенина ещё фетиш, что ли? — хмыкнул с полувопросом Володя, тоже поднимая голову, но смотря не на берёзу, а на чужое бледное лицо. — Может быть, мы с ним ещё похожи чем-то — уклонился Женя, опуская голову и каким-то пустым-изучаще-серьёзным взглядом уставился на Вову. — Вы оба алкоголики? — рассмеялся Вова, глядя на Женю. Ну, а вдруг? — Смешно, — состроил мину Женя. — Тебе вот Маяковский нравится? — опять как-то сумубрно спросил Онегин, но с таким лицом, будто хотел произнести совсем другое. — Стихи у него хорошие, только мне эта его лесенка не по душе, — стараясь не задеть чужие чувства, сказал Ленский. — О, вот я так же думаю, — улыбнулся Женя. — Они, конечно, хорошие, но я больше за классические размеры, — вздохнул он полной грудью с видом абсолютно удовлетворённого человека. — Что ты так смотришь? — внезапно спросил он у темноволосого, поймав того на бесстыдном разглядывании блондина. — У тебя почему-то щёки не красные, а совсем белые. Как снег, — неожиданно для себя и для одноклассника заключил Вова. — А почему? Ты же хим-био, вот и объясни, — хитро улыбнулся Женя. — То, что я хим-био не значит, что я должен знать всё, — возмутился Ленский, отворачиваясь. — Ты какая-то аномалия. Евгений в ответ лишь звонко рассмеялся, и его смех висел в этом густом осеннем, почти осязаемом воздухе, ещё долго. Сумерки начали опускаться на город, в глаза порой били фары машин, проезжающих где-то за деревьями. Мраморный, так полюбившийся Жене бортик превратился в тёмный силуэт. Зажглись фонари. Приятный, тягучий, мокрый туман висел над землей. Так хорош был этот вечерний городской воздух. — По-моему, уже домой пора, — после долгого, но уютного молчания заключил Ленский. — Наверное, — вздохнул Женя как-то расстроенно или у Вовы совсем крыша поехала после подготовки к экзаменам. — Тебе куда? — Туда, — махнул Ленский в правую сторону. — А мне туда, — указал Онегин в абсолютно противоположную. — Пошли, — встал он с насиженной скамейки. — Куда? — как-то нелепо спросил Вова. — Туда, — указал Женя вправо и подцепил Володю за руку, пока тот ничего не успел ответить. — Так тебе же в другую сторону? — упёрся Ленский, заторможенно проводя в голове реакции. — Я с тобой пойду, — потянул за собой Женя Вову за руку. У Ленского она была почти горячей, а у Онегина — ледяной. Так что Володю в начале прошибло холодом. Когда оба стояли перед подъездом темноволосого, Женя обернулся к приятелю, не выпуская чужой руки. — Пока, что ли? — неуверенно спросил Ленский, пытаясь высвободить руку. — Угу, — промычал что-то под нос Женя, слишком пристально разглядывая Вову. — А мы же химией совсем не позанимались! — неожиданно вспомнил юноша, вспоминая причину прогулки. — В следующий раз, — улыбнулся Женя, наконец разъединяя ладошки и отходя на шаг. — В следующий раз? — переспросил Вова. — Обязательно.***
Каждый день они выходили из здания школы, смешно глядели друг на друга, а Вова корил Женю за то, что тот опять без шапки. Они не сговариваясь шли к фонтанам, где Онегин вскакивал на бортики и ходил по кругу, улыбаясь и подзывая к себе Ленского. Они собирали листья — берёзовые. Наконец в гербарии Вовы появится что-то кроме герани. Они сидели на одной и той же скамейке, болтая обо всём, ожидая наступления темноты. Потом вскакивали и быстро шли домой, понимая, что опять засиделись. Женя всё так же хватал Вову за руку, отогревая то одну, то другую ладонь. Они в тысячный раз подходили к подъезду и вспоминали, что опять забыли о химии. «Как же так?», — думалось Вове, — «я же очень люблю химию, как я могу о ней забыть?». А ведь всё равно забывал. И опять тонул в чужих глазах и чужом смехе. Володя сидел за партой в одиночестве, с нетерпением ожидая звонка с последнего урока. И ждал так нетерпеливо не потому что сейчас ненавистная алгебра, а потому что после они с Женей снова пойдут по излюбленному маршруту. Раздался звон, бьющий по ушам и обрадованный Вова вскочил из-за парты, спускаясь вниз. Вышел на крыльцо, одевшись, зная, что прямо сейчас и прямо здесь появится запыхавшийся и улыбающийся Женя без шапки. Но прошла пара минут, а Онегина не было. Немного обеспокоенный Вова спустился с крыльца, собираясь обойти школу по кругу. Но этого не потребовалось. Потому что совсем недалеко от главного входа ярко мелькнула золотисто-осенняя голова. Только вот обладатель кудрей был не один. Он целовал Танечку Ларину — его соседку по парте, что определил Вова по смоляным волосам, выбивающимися из-под шапки. Опять укол ревности, но теперь он был куда больше. Как укол, который делали врачи бывалому из фильма «Кавказская пленница». Воткнули, всё без остатка ввели. И полыхает теперь Вова. И даже не знает, кого бы сначала облить соляной кислотой (а Вова уже продумал план, по которому он достанет кислоту) Женю или Таню. Вот блин, а он же Танечку подругой своей считал. Но Женю жалко, он ведь такой красивый, зато вот Ларину… с большой радостью.Почему меня игноришь ВКонтакте? Я как фосфор свечусь пред тобою. Ты целуешься с соседкой по парте — Я оболью тебя серной кислотою, Нахимичу ночью с горя и скуки. Не заживут теперь души моей раны. Тебе капну ртути на руки И в портфель тебе подброшу урана.
Вова уже отвернулся, быстро-быстро шагая по их пути и даже не осознавая этого. После интенсивной ходьбы все нутро немного успокоилось. Только в голову начали лезть крайне мрачные мысли. И обидно стало до боли. Ему казалось, что эти прогулки что-то да значат. «Значат! Но как ты их свяжешь с этим поцелуем? Совсем что ли уже хлора обнюхался, Володя! Онегин вправе сам решать, кого ему целовать, а кого нет!». Ага, вот только Вове хотелось, чтобы Женя целовал только его. Желательно, до конца этой жизни. Не оборачиваясь и злобно дыша, в голове мысленно перебирая начало таблицы Менделеева по цифрам, пришёл Володя к скамейке. Их скамейке. Ага, прикатился сюда, как колобок, вылезет сейчас какая-нибудь лиса с такими же золотыми отливами в шерсти и съест его. Или крикнет из рюкзака кто-нибудь: «Не садись сюда!». Вот Вове кажется, что у него кроме крыши, ещё и весь дом до фундамента снесло. «Никель — двадцать восьмой, купрум — двадцать девятый, цинк — тридцатый… купрум», — вот здесь Вова и вспомнил о Жене. Как будто он о нём забывал. Хотя да, забывал, сочинял тут голос из рюкзака и вспоминал русские народные сказки. Всё же присев на скамейку, Володя уставился невидящим взглядом на опавшую листву. — Вова. Володя дёрнулся от столь знакомого голоса, слегка поворачивая голову в сторону звука. А, увидев лицо Онегина, удивился, как это он мог думать об облитии кислотой этого существа. — Что? — спросил Ленский, вглядываясь в улыбающееся беззаботное лицо. Тут-то в нём закипела такая злость, будто кто-то вместо натрий о аш сказал наох. Ну, и что у этого двуногого существа такая лыба на лице, как будто он контрольную на пять написал. Приятно ему с чувствами Вовы играться? — Ты меня не подождал, — так же беспечно заявил Женя, продолжая улыбаться. — Тебе вроде не до меня было, — бросил Вова равнодушно. Но равнодушно не получилось, вот он и закипел, как вода при ста градусах. Забегали быстро-быстро молекулы. Тут и кровь забурлила, так и хлынула к лицу, опять Володя стал, как та дурацкая ярко-красная герань с противным запахом. Получилось сказать только с каплей злости и как-то ревниво. Тут Вова совсем смутился, услышав в своём голосе то, что слышать бы не хотелось. Женя же как-то изменился в лице. — Ты ревнушь? — почти умиротворённо спросил Онегин, вглядываясь в глаза, которые были синими обычно, но тут совсем почернели. — Нет! — вскочил Вова, чуть ли не шипя и не накинувшись на это до раздражения идеальное лицо с такими острыми и непременно холодными скулами, с такими тонкими шершавыми губами и снова этими пронзительными глазами, которым уже и эпитетов не хватало. — По-моему, да, — тонко-тонко улыбнулся Женя. А Вове показалось, что тот этого и добивался — подождал, пока Ленский проявит свои чувства, насладится своей маленькой победой и уйдет в закат. Так что совсем уже разбитый темноволосый поэт развернулся, эпично махнув напоследок шарфом и двинулся быстрым шагом куда-то, уходя по-английски. Женя, будучи любителем французского такой уход не оценил и, миновав короткое расстояние, развернул Вову к себе лицом. «Прям как избушку, — продолжил свой сказочный монолог Вова, — к лесу задом, ко мне передом». — Ну, что тебе? — раздражённо бухнул будущий медик. Женя лишь спустил ладони по чужому пальто, обвивая талию и цепляя руки в замок. Потом наклонился поближе, дыша в лоб застывшему Ленскому. И совсем коротко поцеловал второго своими холодными губами. А вот у Вовы вообще холодно внутри не было. Ему, кажется, кто-то в грудь налил керосина с бензином и поджёг, так что теперь дико пламя лизало рёбра. И как там, скажите мне, должны вообще остаться бабочки? Слишком уж полыхая и жадно ища охлаждения Вова, особо не думая, запустил пальцы в волосы Онегина, наконец-то ощущая всю их мягкость, наклонил чужое лицо поближе и впился в холодные уста. Было ощущение, что где-то здесь взорвалась атомная электростанция. Хотя Владимир уже давно отравился всеми радиоактивными газами. От радиации, кажется, йод полезен и что-то там про щитовидную железу было, но Вова не мог думать. Он только жадно притягивал к себе это ходячее недоразумение, наконец осуществляя все свои желания. Странно было чувствовать то же самое от Онегина. Или ему осень в голову ударила? — Ты мне давно нравишься, — прозвучало хриплое признание в унисон. — Нет, ты мне точно давнее, — поспорил с пустого места Вова, у которого внутри, как ртуть, булькали внутренние органы. Буль-буль-буль. — Неправда, я на тебя уже с восьмого класса смотрю, — горячо шепнул Онегин, глубоко погружаясь в чужие глаза и не желая возвращаться обратно. — Нечего тебе ответить, — сдался Ленский, думая, как же он мог это чудо так долго наблюдать со стороны, не осмеливаясь подойти. Хотя они стоят друг друга. Думал Ленский не долго, потому что его опять увлекли в поцелуй. Кажется, Онегин теперь дышал только поцелуями, а Вова ему был нужен, как воздух. — Стой, — неожиданно отстранился Вова, как-то прохладно глядя на Женю. — Что случилось? — обеспокоенно спросил Онегин, внутренне застывая и леденея от такого пронизывающего взгляда. — А Таню ты зачем целовал? — сорвался голос Вовы на что-то жалобное и обидчивое. В ответ Женя облегчённо рассмеялся, прижимая Вову ещё ближе, хотя и так было некуда и покрывая его лицо короткими и неуловимыми, щекотными поцелуями. — Я хотел, чтобы ты ревновал, глупо ведь, да? — спросил Женя, утыкаясь в подбородком в шапку Вовы. — Очень глупо, — тихо и облегчённо выдохнул в чужую шею Володя. Таню теперь хочется пожалеть, а не обливать кислотой. Но это всё потом. А сейчас перед ним открытая и бледная шея, которую хочется целовать. И кто запретит Ленскому это сделать? — У тебя волосы цвета диоксида марганца, — хихикнул сверху Женя, который до этого блаженно подставлял шею для чужих горячих губ. — Какой диоксид марганца? — рассеянно нахмурился Вова. — Стой, ты же в химии, получается, немного шаришь? — Получается, так, — вдохнул Онегин тонкий запах яблок и мёда. — И ты мне соврал? — Получается, так. — Ну, ты и подлец, Женя! — почти искренне возмущаясь, воскликнул Ленский. — Не злись, анодик ты мой, — клюнул Онегин бедного химика в лоб, потом опять неуловимо касаясь губ, как будто дразня и ожидая, когда нетерпеливый Ленский наконец сам поцелует его. — Капец ты жук, конечно, у меня слов просто нет! — выдохнул Вова. — И всё из-за химии! — Спасибо ей, конечно, — хмыкнул Женя. — Я, конечно, химию люблю, — начал Вова, мягко перебирая кудряшки, — но ты мне даже больше нравишься. — Кажется, я был удостоин высшей похвалы с твоей стороны, — расплылся в мягкой улыбке Онегин. Эту осень цвета меди они запомнят надолго.