Наша война

Рамси. Пять букв преобразовываются в одно слово на корке сознания. На выдохе первый слог, второй застревает в горле. Обжигает губы, покалывает язык. Одно имя, которое заставляет все внутренности скрутиться в болезненном спазме. Хочется плеваться, как от смертельного яда. Оно вызывает в ней уже скорее даже не столько страх, сколько чистую ненависть. И как одно имя способно рождать за грудиной такую волну ненависти ко всему живому и неживому одновременно? Это удивительный талант. Как и тот, каким владеет Санса. Она ни разу не обратилась и не произнесла его имя. Даже во время их холодных, совместных ночей. Даже шёпотом. Вечно короткое и холодное «мой муж», оставленное поцелуем на губах. Это то, что выстраивает между ними ледяную стену. То, что даёт ему повод для желчи и ярости. Ведь, как известно, имя победителя должно звучать отовсюду, а из уст побеждённой оно должно звучать слаще, чем песнь любой морской сирены. Её скромная победа в их большой войне. Жизнь с Болтоном — это действительно приравнивается к настоящей борьбе. За интересы. За власть. За подушку. За существование. За выживание. Сегодня у них борьба за меховое, волчье покрывало. Его знобит. Он пробыл где-то около пары ночей в военном лагере со своими войсками. На холодном ветру, в зыбких снегах. Вернулся этим вечером, горланя песни с остальным табуном людей о разгроме врага пока она забылась в глубоком сне. Вот чего стоит желанная победа. Надсадного кашля, простуды и такого озноба, что зубы приходится сжимать до скрежета. В темноте ночи Санса лишь способна различать силуэты. За окном, кажется, вновь идёт снег. В комнате камин прогорел, потух. Тепло медленно ускользает прочь. Она давно привыкла к холоду. Как впрочем и Рамси. Дети неистового Севера. Но мужские плечи и грудь сотрясаются от кашля, а её пятки целует ночная, сквозящая прохлада. Желания вставать и разжигать камин нет, как и желания отдавать весь мех ему. Большая часть уже на её половине кровати. Сердце Сансы будет ликовать, если ему на утро станет хуже. Она может позволить болезни прогрессировать. Пусть его тело ощутит хотя бы меньшую часть того, что он делал с ней. Часть её беспомощности. Она видит, как за окном оживают призраки и звери, что вселяются в деревья и приобретают искажённую форму в тенях ветвей. Но самый лютый и пугающий зверь находится рядом с ней. Часто дышащий, больной и всё такой же дикий. Санса не верит, что у того, кто оставляет везде после себя разрушения, боль и липкую кровь возможно существование сердца. Однако, что же сейчас стучит так громко и яростно бок о бок? Ей была бы приятна смерть Болтона, но ещё более приятной была бы, убей она его личными руками. Поэтому Санса не может позволить болезни сокрушить Рамси. Смертельный поцелуй должен быть только от неё. Только ему. Санса делится покрывалом, прижимается к нему своим горячим телом. Скользит ладонью по грудной клетке. Ощущает, как сердце Рамси колотится за рёбрами. Это странно, но он способен быть почти нормальным. Почти в здравом рассудке, без кривой усмешки и спокойными чертами лица. Почти живым. — Санса, — хрипом, куда-то в макушку рыжих волос раздаётся. Крепкая рука властно двигается по хрупким позвонкам и останавливается на уровне её поясницы. — Я рада, что ты дома, Рамси, — еле слышно шепчет ему в шею, — завтра я позову мейстера. Вероятно, в этом сражении они оба проиграли.