* * *
Когда сразу после обеда Готтфрид вошел в приемную Малера, ему показалось, что Вальтрауд Штайнбреннер ожидала увидеть на этом пороге кого угодно, но только не его. — Снова вы? — она изогнула идеально очерченную бровь и удивленно улыбнулась. — Вот уж не ожидала, признаться... Кофе? — Да, благодарю, — он покивал и указал объемистой папкой на дверь Малера. — У себя? — Да, я сейчас передам, что вы пришли и жаждете внимания, — ухмыльнулась Вальтрауд. — Выглядите уже лучше, — она кивнула на бланш. Готтфрид скривился — он был в корне не согласен с мнением Вальтрауд. Его кровоподтек переливался от сине-фиолетового до зеленого, а кое-где уже многообещающе проглядывала желтизна, придавая Готтфриду, по его мнению, вид типичного маргинала, непонятно с чего обрядившегося в партийную форму. И ладно бы он был каким-нибудь полицейским или кем-то в этом роде, так ведь нет! — Благодарю, — выдавил Готтфрид. Вальтрауд скрылась за дверью Малера и вскоре вынырнула обратно: — Проходите. Кофе я вам туда принесу. Готтфрид прошел. Он уже не обращал внимания ни на лепнину, ни на дверную ручку, ни даже на портрет фюрера — все это было настолько привычным и будничным, что, казалось, больше не могло его тронуть. И вообще, он поймал себя на мысли, что, кажется, нешуточно ошибался насчет Малера и его подходов. — Давайте сюда ваши бумаги, Готтфрид, — Малер махнул рукой. — У меня сегодня совершенно нет времени вести разговоры. Готтфрид молча положил папку и выжидательно посмотрел на Малера. Тот тут же открыл ее и принялся рассматривать данные. — На первый взгляд, все отлично, — проговорил Малер, слегка нахмурившись. — Но это только на первый. Теперь я жду материалы по пушке, вы помните? Вальтрауд неслышно скользнула внутрь и поставила на столь две чашки кофе. — Благодарю, Вальтрауд, — проговорил Малер, не глядя на нее. — Вы свободны. И вы, Готтфрид, и вы, Вальтрауд. Я сообщу, допустят ли то, что вы мне принесли, к испытаниям. — Уже испытания? — спросила Вальтрауд, как только они вышли из кабинета Малера. — Как скажут, — пожал плечами Готтфрид. — По правде говоря, очень многое предстоит проверить. — Удачи вам, — она улыбнулась. — Что же, Бруно уже лучше? — не сдержался Готтфрид и отпил кофе. — Отменный у вас кофе, право слово. — Лучше, — Вальтрауд кивнула, ни капли не изменившись в лице. — Благодарю вас за беспокойство. Готтфрид вежливо кивнул, мысленно засчитав победу на ее счет — он ожидал более эмоциональной реакции. Остаток дня прошел в работе. На сей раз сверхурочных у них не было, и Готтфрид подумывал взять их на завтра или послезавтра — как пойдет. Он рассчитывал вернуться к изучению дневника, по его мнению, совершенно опрометчиво отложенного в долгий ящик. Он и сам не знал, что он хотел там найти еще — должно быть нечто революционное. Внутренний голос его твердил, что антирадин — это уже достаточно революционно, а уж идея о направленном потоке нейтронов — и подавно. Но было кое-что еще: то, в каком тоне отец отзывался о политике Империи. Если при первом прочтении это показалось Готтфриду каким-то чудовищным кощунством, то теперь он ощущал, как всходят ростки этих семян. История Марии, положение Агнеты, да что за примерами далеко ходить — его собственная жизнь! Разве не было несправедливым то, что он к своему возрасту и при своих заслугах был только лишь арбайтсляйтером? А то, как на него смотрели из-за одной только внешности? Готтфрид гнал эти мысли прочь, а то так можно было дойти и до того, что скелеты внизу — тоже люди. Или евреи. Или зараженные. Мысль о зараженных заставила вспомнить о злосчастной повестке — ее все не было. — Пора домой, — к нему в кабинет сунулся Алоиз. — Домой? Или вниз? — уточнил Готтфрид. — Домой, — махнул рукой Алоиз. — Надоело все. От Магдалины ничего не добиться. Рожа Штайнбреннера надоела — сил моих нет! — Пригласи Биргит, — подмигнул Готтфрид. — Хорошенькая и умная. — Да, с ней интересно, — подтвердил Алоиз и замолк. — Ну и что ты резину тянешь? — Ну... Она — товарищ, не девчонка, — пояснил Алоиз. — С такими, как она, в детстве по деревьям лазили, писали на неизвестные адреса идиотские письма. — И что? Чем это плохо? — удивился Готтфрид. — Мы с Марией тоже можем поговорить о чем угодно. — Вот ты с ней обсуждал конструкцию взрывателя? — насмешливо спросил Алоиз. — Нет, мне запрещено с кем-то обсуждать конструкцию взрывателя! — Ну вот ты же не хочешь Агнету. Готтфрид вздохнул. Да уж, похоже, на этой Магдалине у Алоиза свет клином сошелся. — Тогда поезжай вниз и действуй! — махнул он рукой. — Я бы очень хотел навестить Марию. Да придется объясняться. А мне кажется, она не обрадуется. — Думаешь, будет ревновать? — усмехнулся Алоиз. — Вообще, это глупо. Это пережиток темного прошлого, вот. — То-то ты так на Швайнбреннера смотришь, — поддел друга Готтфрид. — Ладно. Отвезу тебя домой. — Да, отвези, пожалуй, — Алоиз снова кивнул. — Я понимаю, что ты прав, что надо действовать. Но сегодня что-то утомился, хоть отосплюсь. Готтфрид высадил Алоиза, отъехал от посадочной площадки и завис в воздухе поодаль. Домой ехать не хотелось. Но объясняться с Марией не хотелось еще сильнее. Он вспомнил свой сон — а ведь то, что приснилось ему об Агнете, теперь сбывалось. Но остальное больше походило на форменную чушь: Магдалина не была зараженной, а Марии не нравился Штайнбреннер. И с чего бы Марии, так обрадовавшейся тому, что он жив, приставлять револьвер к его виску? Впрочем, если она узнает о партийном задании... Готтфрид нервно рассмеялся — похоже, злоключения с зараженными и так и не пришедшая повестка порядком его утомили. С учетом того, что ему рекомендовал Адлер, пожалуй, стоило последовать примеру Алоиза. Утро выдалось совершенно не примечательным, как, впрочем, и весь день: куча работы, привычные столовские харчи и все те же лица: кислый, точно превратившееся в уксус вино, Айзенбаум; злобно зыркающий Штайнбреннер, привычно хромавший около проходной; сосредоточенная Агнета; студенты и вечно несуразный взъерошенный Отто. Часы пролетели до того незаметно, что Готтфрид вспомнил о том, что не подписал заявление на сверхурочку, только тогда, когда мелодичный женский голос напомнил, что до окончания рабочего дня осталось пять минут, что надлежит прибрать рабочее место, проверить все приборы и покинуть помещения. — Куда сегодня? — спросил Готтфрид, запуская флюкваген. — Знаешь, я по твоему совету все-таки договорился с Биргит, — Алоиз отвел глаза. — Вот адрес... Вообще она попросила у меня помощи с отладкой приемника и соединением его с магнитофоном. — Биргит? — Готтфрид рассмеялся, но сверился с картой и направился по указанному адресу. — Ну, вообще... — Алоиз замялся. — Это не свидание! Просто у нее есть какая-то идея, и ей хотелось посоветоваться с инженером. Кстати, об инженерных делах. Отто там что-то мудрит. — Я знаю, — кивнул Готтфрид. — Способный малый. — Он ко мне за советом подходил, — подтвердил Алоиз. — Котелок варит в нужном направлении. — Вот и возьми над ним шефство? А то Айзенбаум ему поперек горла, а у тебя, вон, специальность другая. Отбрешемся, что мол, работает малец на стыке дисциплин, перекрестное руководство и все в этом духе. Готтфрид, ужасно гордый собой, подмигнул другу. Хоть что-то радовало. Тягомотное ожидание повестки все тянулось — Готтфрид уже даже подумал было, не позабыли ли о нем и вовсе. Однако, поговаривали, гестапо помнит все. Да и спал он этой ночью опять из рук вон плохо: ничего конкретного, как до этого, припомнить не получалось, но проснулся он в таком состоянии, точно его всю ночь били ногами. Или выкинули за борт флюквагена откуда-то повыше. Или... Сравнения можно было придумывать бесконечно. Да еще и дневник. — Слушай, давай завтра все-таки посидим с дневником? — предложил он. — Уверен? Работы невпроворот, может, сначала с пушкой закончим? Ну, проект для Малера? — А вдруг там что-то ценное? — не унимался Готтфрид. — Знаешь, ты же как-то жил и работал без этого дневника. Пойми, я не против того, чтобы ты больше узнал об отце! Но нам надо успеть сделать все в срок. Готтфрид вздохнул. Алоиз, конечно, был прав. Да и потом, что они будут делать с дневником, когда изучат его? Не уничтожать же. А вечно хранить в лаборатории вряд ли выйдет... — Приехали, — Готтфрид кивнул. — Удачи тебе на твоем не-свидании! — Ладно тебе, — смущенно улыбнулся Алоиз. — Не нарушай там врачебных предписаний! Завтра заедешь за мной? Домой? — Уверен? — Готтфрид подмигнул. — Да ну тебя! Конечно, уверен! Готтфрид посмотрел, как Алоиз удаляется по площадке к нужному дому, и полетел вниз. Стоило все-таки сообщить обо всем Марии.* * *
— Предатель! — глаза Марии полыхали гневом. — Убирайся отсюда вон! Она говорила тихо, была непривычно бледна и красива совершенно особенной красотой. Готтфрид ощутил острый прилив желания и в очередной раз пожалел о том, что ему предписал Адлер. — Мария, послушай меня, — он сделал шаг к ней, она отвернулась и уставилась в окно. — Я не желаю тебя слушать. — Мария, это Партия! Мне не нужна эта женщина, это только лишь долг, понимаешь? Я мог бы и вовсе тебе не рассказывать, — он подошел ближе и тронул ее за плечо. — Но предпочел быть честным. — К черту такой долг! — горячо проговорила она, повернулась и вцепилась в лацканы его кителя. — Откажись! Чего тебе стоит? Скажи, что у тебя уже есть женщина! — Я не могу, пойми меня! — он перехватил ее за запястья и принялся целовать ее руки, ее пальцы. — Разве могут они тебя контролировать? Разве могут они стать частью тебя? — Мария, это мой долг перед Империей, ничего больше. Чтобы ребенок был здоровым. Сотрудники этого Центра... Врачи, биологи — в общем, я точно не знаю... Они объясняли, как подбирают родителей. Это не несет в себе ничего личного! — Вас скрещивают, как собак, — выплюнула она. — Нет! Как коров! А вы и рады, точно стадо телят! С вас снимут кожу — а вы и рады, ведь это на благо Партии! Неужели ты сделаешь все, что они тебе скажут? — Не говори таких ужасных вещей! — воскликнул Готтфрид. — Что ты такое говоришь! Замолчи! — Не кричи на меня! — Мария вырвалась и скрестила руки на груди. Готтфрид почувствовал, как у него потеют руки. Будь Мария партийной, ему бы немедленно стоило донести на нее. Но Мария не была партийной, она с самого начала была вынесена за скобки этого уравнения, по ее собственному признанию — выброшена на обочину жизни. Конечно, Готтфрид и так мог донести на нее, и ее бы отправили в трудовой лагерь или куда там отправляли непартийных — он толком не знал. Но это вроде бы не считалось неотъемлемой частью его гражданского долга, заботиться надлежало о партийных товарищах. Конечно, если бы она отравляла своими речами разум кого-то из партийных... Но она отравляла только лишь его собственный разум. — Мария, я люблю тебя, — Готтфрид сделал шаг ей навстречу, она не шелохнулась. — Не смей ко мне прикасаться, — процедила она, глядя куда-то мимо него. Готтфрид не послушал — ему отчаянно хотелось заключить ее в объятия, вдохнуть запах ее волос, заснуть, ощущая рядом тепло ее тела, проснуться от нежных прикосновений. Все происходящее теперь казалось ему чудовищной ошибкой, недоразумением. Должно быть, Мария просто не так поняла его. Теперь он все ей объяснит, и все будет как прежде. Жгучая боль пронзила половину его лица — ту, на которой расцветал бланш, перед глазами полыхнуло. В голове зашумело, и в следующий же миг он обнаружил, как прижимает Марию к стене. — Давай. Ударь, — прошипела она, глядя куда-то сквозь него. — Посильнее. Готтфрид выругался и почти бегом направился прочь — прочь из комнаты, прочь из "Цветка Эдельвейса", прочь с этого уровня.