* * *
Готтфрид понятия не имел, где находилась камера, в которую его посадили. Серые, точно каменные стены, две ледяных кушетки, сияющие стальным блеском, два жестких стула, столик с инструментами. Впрочем, взять оттуда что-то он бы все равно не смог: все инструменты — а кровь стыла в жилах от одного только взгляда на них — были надежно спрятаны под стеклянный купол. Готтфрид был убежден — стекло бронированное. Он, конечно, не проверял. Но его и не тянуло. С потолка на него смотрели два круглых глаза камер наблюдения, а над дверью скромно висел небольшой динамик. Настолько небольшой, что Готтфрид удивился — разве что усилитель был упрятан куда-то в стену, хотя стена казалась глухой. Или отнесен на значительное расстояние. Готтфрид понятия не имел, что из этого всего работает, но ставил на то, что динамик был всего лишь муляжом. Руки Готтфрида были скованы наручниками, благо хотя бы не за спиной. Пока его никто не допрашивал, и он даже не мог сказать, сколько времени он провел в одиночестве. Его очень занимала судьба Марии. Он отчаянно хотел ей помочь, но не представлял себе, что может сделать — запертый и скованный. Наконец дверь с противным лязгом отворилась и на пороге появился Фукс. — Итак, арбайтсляйтер Веберн, — он усмехнулся. — Что тут у вас... Зараженные. Содействие доктору Адлеру. Скажите, что вам известно о проекте "Сверхчеловек"? Готтфрид неверяще покачал головой. Он-то думал, его обвиняют в хранении антипартийных материалов, как то дневник его отца, а выходила какая-то форменная чушь. — Ничего, — он растерянно пожал плечами. На лице Фукса отразилось разочарование. — Пойдем дальше. На нижних уровнях, когда на вас и на оберайнзацляйера Берга напали зараженные, вы обещали им рецепт антирадина. Откуда он вам известен? — Он мне не известен! — выпалил Готтфрид. — Тогда отчего вы говорили, что знаете его? — Да если бы вам угрожали такие страховидла, вы бы тоже пообещали им хоть ночной горшок фюрера принести! — Не хамите, Веберн. И не поминайте фюрера всуе. Особенно, — он поднял взгляд на камеры, — здесь. Итак, вы утверждаете, что блефовали? — на лице Фукса заиграла странная улыбка. — Так точно! — Именно поэтому, согласно досмотру и описям у вас в лаборатории недостача реактивов, из которых можно синтезировать антирадин? — Что, простите? — Готтфрид потряс головой, ощущая, что еще немного, и ледяной пот закапает с кончиков его пальцев. — С чем вы работали в лаборатории? — гавкнул Фукс. — Я вас не понимаю, — покачал головой Готтфрид. — Все отчеты сданы своевременно. — Да, только вот согласно отчетам, вы не работали в таких объемах с источниками радиации, Веберн. Ваши отчеты и отчеты дозиметристов не сходятся. Не проясните ли вы ситуацию? — Откровенно говоря... — Готтфрида трясло. По спине градом тек пот, челюсть сводило, но он старался удержаться из последних сил. — Нет. Я попросту ничего не знаю. И хотел бы ознакомиться с результатами расследования, которое вы проведете. Вы же, я надеюсь, проведете его? Это моя лаборатория. Он почувствовал, что его тошнит. Еще немного — и его вывернет наизнанку прямо на и без того покрытый подозрительными разводами пол. Бурыми разводами. Не думать о том, что это просто кровь впиталась в серый камень, не выходило. — Вы знали, что Мария Вальдес — член экстремистской группировки, а также она сотрудничает с советской разведкой? — Что? — Готтфрид аж подпрыгнул. Фукс, похоже, счел, что он переигрывает, уж очень выразительно скривился. Готтфрид проклял себя в очередной раз. Но ведь он даже не соврал — доподлинно ни одного, ни второго Готтфрид и правда не знал. — А что она хотела вас убить? Готтфрид истерически рассмеялся. Он решил больше не сдерживаться и не играть. Он чувствовал, как горячие слезы текут по его щекам, как бешено стучит сердце в клетку ребер, как желудок выворачивается наизнанку, а по губам течет горькая желчь. — Не хотите сотрудничать, — тяжело вздохнул Фукс. — А жаль... Такой талантливый ученый. Был. Придется с пристрастием. — По... Почему? — Готтфрид поднял голову. Перспектива допроса с пристрастием чертовски испугала его. Тем более он видел инструменты. — Видите ли, арбайстсляйтер Веберн... Согласно показаниям некоторых людей, в том числе Вальтрауд Штайнбреннер, Бруно Штайнбреннера, Магдалины Вронски, Тило Шутца и Алоиза Берга, у нас иные сведения. Последнее имя было точно удар под дых: у Готтфрида разом выбило весь воздух из легких и теперь он напоминал себе рыбу, выброшенную на берег — должно быть он так же смешно разевал рот, силясь вдохнуть. — Что ж... Не хотите говорить со мной, к вам придут другие. И они не будут столь вежливы, как я. — Но я все сказал! — крикнул Готтфрид, не веря уже сам себе. Если у них были показания Алоиза... На мгновение Готтфрид почувствовал, как падает в пропасть. Что же они сделали с ним? Что эти сволочи сделали с Алоизом?! Фукс отмахнулся и вышел. Готтфрид вцепился скованными руками в волосы на макушке и завыл в голос. Его тошнило, он отчаянно хотел в туалет. Он осмотрелся в камере. Теперь предназначение углубления со сливом в углу стало ему яснее. Он скривился, глядя на то, насколько сток окрасился в бурый — должно быть, туда сливали и кровь. Готтфрид счел, что уж лучше глаза камеры застанут его за этим действием, чем он позорно обмочит портки во время допроса. Впрочем, наверняка он их и так обмочит. Он мерил шагами камеру, гадая, когда же к нему придут. Он считал удары сердца — и уже минимум трижды или четырежды сбился со счета. Когда дверь наконец снова скрипнула, он едва не закричал от неожиданности. В камеру втолкнули Марию и тут же заперли за ней дверь. — Готтфрид! — она бросилась ему на шею — точно так же, как и он, со скованными руками, встрепанная, с запекшейся кровью в волосах и разбитой губой. В душе Готтфрида поднялась буря. — Что они с тобой сделали... — он коснулся пальцем ее губ. — Ерунда! — она опустилась на ледяную кушетку. — Ты жив и цел. — Здесь камера, — указал он наверх. — Знаю, — отмахнулась она. — Мне не вырваться, Готтфрид. Мои преступления доказаны. Но ты-то чист. — Если тонуть — так вместе. — Ты так говоришь, пока они не начали, — она нервно дернула головой. — Поверь мне, не бывает героев, когда боль правит бал. — Они сказали, что на меня показал Алоиз. — Что же они с ним сделали? — глаза Марии расширились. — Знаешь... Давай не будем? Мы пока вместе. Он сел рядом, Мария положила голову ему на плечо. Ее близость успокаивала и придавала сил. По крайней мере, пока. Конечно, он предпочел бы, чтобы ее вовсе не было в этих проклятых застенках. Они сидели молча. Переплетя скованные руки, плечо к плечу. Время застыло, только сердца бились в унисон где-то в висках. Скрипнула дверь, и в камеру вошел очередной темно-синий мундир. Готтфрид тут же скосил глаза на звук и загородил обзор Марии: мундир, в котором он, к вящему своему отвращению, узнал Бруно Штайнбреннера, волок по полу нечто, напоминающее человеческую фигуру. Фигура оставляла за собой широкий кровавый след. Готтфрид почувствовал, как его тело снова содрогается в мучительном рвотном позыве. — Ну здравствуй, Веберн. Я обещал тебе, что ты еще заплатишь мне. Не знал, что я один из лучших специалистов по допросу с пристрастием? Готтфрид вспомнил, как его, одиннадцатилетнего, вновь перешедший в их школу новенький, очень быстро взявший бразды правления среди самых отъявленных отморозков, вместе со своей свитой загнал под лестницу школы и едва не убил. Просто за то, что его волосы и глаза были темнее, чем у остальных. Но сначала они долго били его, заткнув рот чьими-то грязными портянками, а потом новенький достал опасную бритву и предложил отрезать ему уши, веки и губы. Тогда-то Готтфрид и обмочил форменные юнгфольковские брюки, за что его долго стыдила ответственная за их класс учительница, похожая на жабу фрау Фрош. А ведь если бы Алоиз и еще несколько мальчишек не вмешались, Штайнбреннер бы непременно оставил его без глаза. А то, что теперь он стоял в их камере в чертовой темно-синей форме, казалось каким-то форменным бредом, кошмарным сном. — Ваша подружка оказалась очень словоохотливой, — он пнул тяжелым сапогом распростертое у его ног тело. Тело глухо застонало. — Узнали? Он присел, схватил фигуру за окровавленные волосы и приподнял так, чтобы Готтфриду и Марии стало видно лицо. Готтфрид схватился за стул — его рвало. Мария лишилась чувств и с глухим стуком упала на каменный пол. Готтфрид, утираясь рукавом, наклонился к ней — лишь бы она ничего не повредила при падении! — Неженки, — фыркнул Штайнбреннер. — Ну же, посмотрите на красавицу Магдалину! Она обидится, что вы сочли ее некрасивой! — Заткнись, ублюдок! — огрызнулся Готтфрид, похлопывая по щекам Марию. Ни воды, ни нашатыря у него не было. — Ты не человек! Ты — тварь! Она тебе доверяла. — Сейчас, приведу в чувство твою девку, — усмехнулся Штайнбреннер и сунул ей под нос ватку с резким аммиачным запахом. — Иначе неинтересно. А ты бы хоть поблагодарил, шваль невоспитанная, — он походя без размаха пнул Готтфрида под ребра. Тот повалился прямо на пришедшую в себя Марию. — Теперь объясняю правила. За твое хамство, Веберн, удар получит она, — назидательно проговорил Штайнбреннер. — Может, научишься хорошим манерам. Он схватил его за шкирку и отшвырнул от Марии. — А пока я должен ей... Дай-ка посчитаю... — он принялся отгибать пальцы. — Интересно, а нечеловек — это оскорбление? Впрочем, я человек щедрый и не люблю быть должным, так что три. Штайнбреннер поставил Марию на ноги, замахнулся и ударил по лицу. Она отлетела к стене и, судя по звуку, крепко приложилась к ней головой. — Раз, — усмехнулся Штайнбреннер. — Стой! Остановись! — Готтфрид метнулся к нему. — Не надо! Я извинюсь. — Оближешь мои сапоги? — рассмеялся тот. — А то их как раз эта дрянь заблевала, не выношу грязной обуви. — Какая же ты сволочь, — прохрипела Мария, зажимая нос. Штайнбреннер хохотнул и с силой пнул Готтфрида в пах. — Неужели я не предупредил? За твои оскорбления расплачивается он! Правда, весело? Хотя бы манерам научитесь. — Он здесь вообще по ошибке, — прокричала Мария. — Он ни в чем не виноват! Разве это следствие? Правосудие? Ты делаешь это просто потому, что тебе это нравится! Ты искалечил невинную девочку. — Не такая уж она и невинная, — возразил Штайнбреннер. — А его вина — дело доказанное. Просто он молчит и не хочет сотрудничать. Хотя, — он наклонился и сжал лицо Марии в руке, — ты права, Вебернова девка. Мне это чертовски нравится... — он нажал пальцами на наливающийся кровоподтек на ее лице. Мария протяжно взвыла. — Я все рассказал! — застонал Готтфрид. — Я не утаивал ничего! — А твой дружок иного мнения, — меланхолично отозвался Штайнбреннер. — Так приведи его сюда! — Готтфрид не без труда сел. — Устрой нам очную ставку! Иначе как я пойму, что это не блеф, не поклеп, в конце концов? Я честный гражданин. Я ученый, в конце концов! — Ты — засохшее дерьмо на вонючей жопной дырке распоследнего дерьмового скелета из концлагеря, вот кто ты, — выплюнул Штайнбреннер. — Ты видел себя в зеркало? У тебя и глаза цвета говна, и волосы. Ты — ошибка природы. Ты должен был быть там, — он указал вниз. — Место твоей спины — под моим сапогом! — Здесь камеры, Штайнбреннер, — покачал головой Готтфрид. — Далеко не все руководство разделяет твое мнение относительно меня. — О, смотри-ка! Фридляйн! Мою фамилию выучил! Поверь мне, червь дерьмоглазый, — он оскалился, — мне здесь можно все. Был бы ты невиновен — не попал бы сюда. Впрочем... Оставлю-ка я вас. Может, поговорите с подружкой, — он кивнул на лежащую без движения Магдалину. — А, я забыл предупредить. Говорить она уже толком не может! Но ее показания записаны. Могу и видеофиксацию по доброте душевной подкинуть. Это уж повеселее партийной порнографии, верно? Едва за Штайнбреннером с лязгом захлопнулась дверь, Мария нетвердой походкой направилась к Магдалине. Готтфрид с трудом поднялся на ноги, но подойти не решался. — Господи... Что за кошмар... Бедная девочка! Он не человек! — Мария разрыдалась. — Готтфрид! Что нам делать?! — Мы вряд ли ей поможем, — Готтфрид покачал головой. — Мы говорили, что он... — Но чтобы настолько... — Мария заламывала скованные руки, слезы потекли по опухшему лицу. — Что сделать? Как сделать, чтобы... Чтобы ей больше... не было... — Мария всхлипнула. — Как убить? — Готтфрид посмотрел на нее. — Тут тебе виднее. Я никогда ничего подобного не делал. Да и здесь камеры. — Нас осудят за милосердие? — Мария подняла на него мокрое от слез и крови лицо. — У вас не Партия! Я всегда знала... Но чтобы так... Это не должно было существовать, господи, никогда не должно было существовать! Это должны были выжечь каленым железом! — она упала на колени и принялась бить браслетами наручников по каменному полу. — Стой, руки разобьешь! — крикнул Готтфрид. Она не слышала. Готтфрид опустился перед ней на колени, стараясь не смотреть на Магдалину. — Готтфрид, — Мария затихла и подняла голову. — Давай свернем ей шею. Это не очень сложно. — Я не могу... — А дать ей умирать вот так — можешь? Они подползли к Магдалине. Она дышала поверхностно, с хрипами, присвистом и бульканьем. Ее порванные губы шевелились. Глаза, воспаленные, пересохшие — открытые — смотрели с невыразимой болью. — Она что-то пытается сказать, Готтфрид! Они вглядывались в ее губы и слушали хрип, пока Мария не воскликнула: — Простите? Магдалина, ты просишь прощения? Та едва заметно кивнула. — Готтфрид... Она просит прощения! У нас... Этот говнюк... Он... — Мария задохнулась в рыданиях. — Девочка моя... Ты нас прости... Прости... Мария устроила израненное лицо Магдалины между предплечьями с упором на браслеты наручников. — Готтфрид... Удержи ее плечи. Сильнее. Ляг на нее. Скорее... Его рвало. Он не мог остановиться — казалось, в нем и желчи-то больше не осталось. В голове все отдавался эхом ужасный хруст. Готтфрид не знал, что сказать. Не знал, что делать. Он знал — Штайнбреннер вернется. И их с Марией будет ждать такая же, если не худшая участь, как Магдалину. — Они списали меня со счетов, — прохрипел он. — Слышала Штайнбреннера? Им уже все равно. — Но ты невиновен! — возразила Мария. — Невиновен. Готтфрид едва подавил желание рассказать ей все: и про дневник отца, и про антирадин, и про существо. Но вовремя осекся — камеры взирали на них сверху равнодушно, но были готовы зафиксировать каждое слово. — Они прицепились к тому, что я сказал зараженным. Что у меня есть рецепт антирадина. Но у меня его нет! Я не биохимик. Я им сказал это тогда, чтобы они отстали. Чтобы отпустили. А ни о каком Сверхчеловеке... Адлер! — ахнул Готтфрид, на сей раз совершенно искренне. — Адлер! Он говорил о ребенке из четверни! Но ни о каком Сверхчеловеке. Он, конечно, что-то говорил про адаптации. Мария прижалась к нему и погладила по руке: — А по остальным вопросам? Готтфрид надеялся, что она понимает его игру. И охотно продолжил: — Дозиметристы обнаружили повышенный уровень радиации. Не знаю. Вот уж не представляю. И ведь мою лабораторию обыскивали, и тоже ничего не нашли! Хотя реактивы пропали. — А кто еще там работал? — Хорошие надежные люди, — твердо проговорил Готтфрид. — И потом, никто не оставался позже меня. Точнее, нас с Алоизом. Последнее было слишком легко проверить. Поэтому стоило говорить как можно более честно. — Тебя точно никто не мог подставить? — Точно. Готтфрид подумал было про Айзенбаума, но ни за что не стал бы называть его фамилию. Во-первых, он не пожелал бы никому попасть в это проклятое место. Разве что Штайнбреннеру. Во-вторых, покажи он на Айзенбаума, у того появится формальный повод сказать, что Готтфрид свел его в могилу так же, как Фридрих Веберн Людвига Айзенбаума. А Готтфрид отчаянно не хотел давать Айзенбауму-младшему такой повод. Дверь скрипнула, и Готтфрид почувствовал, как всем телом вздрогнула Мария. Он пытался унять пробравшую его дрожь — если это вернулся Штайнбреннер, то очень скоро его молчание лопнет, словно мыльный пузырь. Но это оказался Фукс. — Я вызову к вам врача, — он кивнул на Марию. — Веберн, вам обязательно было до этого доводить? Вот вас осмотрят, я вернусь, и расскажете все без утайки. Или вы ничего не вспомнили? — Фукс подозрительно уставился на Готтфрида. — Не то чтобы вспомнил, — осторожно начал тот, подбирая слова. — Вы спрашивали меня о проекте "Сверхчеловек". Дело в том, что я не соотнес название с обрывочными данными, которые у меня, оказывается, были. — Я вернусь, и мы продолжим, — серьезно кивнул Фукс. — Я надеюсь, у вас действительно появилось искреннее желание сотрудничать с Партией, а не вредить ей, Веберн. Готтфрид едва не задохнулся от возмущения, но сдержал порыв. — Что до вас, фройляйн, — Фукс улыбнулся, но улыбка его показалась Готтфриду насквозь фальшивой. — Расскажите все о том, что вы сделали и по чьей указке. Очевидно же, что вы в этой игре — только пешка. И вашу жизнь охотно бы разменяли. Помогите нам раскрыть заговор. Станете не преступницей, а уважаемым человеком. Может, вас даже примут в Партию! — Я не хочу, — тихо, но твердо проговорила Мария, когда Фукс ушел. — Неужели он и правда думает, что я захочу стать частью системы, которая творит такое? — она указала рукой в сторону тела Магдалины. Готтфрид не стал туда смотреть — его пугали ее, казалось, всевидящие мертвые глаза. — Сдай их, — уверенно предложил Готтфрид, обнимая ее. — Расскажи все. Ты же только выполняла ее заказы! Сдай им Вальтрауд! Мария вздрогнула и повела плечами, пытаясь высвободиться из объятий Готтфрида. — Знаешь, если выбирать между ними и Партией, я бы выбрала их, — прошептала она. — Они были готовы убить тебя, — напомнил он, про себя проклиная все — если их прослушивали, Мария своими руками рыла себе могилу. — А что ваша Партия сделала с Магдалиной? — вскричала Мария и схватилась за голову. — Ох... Готтфрид подхватил ее, встал и помог лечь на кушетку. — Очень больно? — он встал на колени перед ней и погладил по плечу. — Тошнит. — прошептала она. — Воды хочу. — Сейчас придет врач. Попросим воды. Он отвернулся. Проклятая слежка, проклятые застенки, проклятый Штайнбреннер! Если бы не он и его скотство, Готтфрид бы обязательно уговорил Марию все рассказать! Их бы отпустили. Точнее, ее — у него еще оставался дневник. Готтфрид потер затылок — Фукс обещал Марии амнистию, если ее сведения помогут. А ведь ее обвиняли в убийстве гестаповца! Неужели его не отпустят, если он сам все расскажет про этот дневник? Ему отчаянно хотелось верить в справедливость и великодушие Партии, но страшный взгляд мертвых глаз Магдалины служил молчаливым напоминанием о том, как легко эта система перемелет в своих чудовищных жерновах любого. Даже невиновного. Врачом оказался сухопарый мужчина неопределенного возраста с невыразительными блеклыми глазами. Он осмотрел камеру и кивнул на распростертое мертвое тело: — Это вы ее добили? Готтфрид опустил голову. В голосе врача ему послышалось нечто, похожее то ли на возмущение, то ли на обвинение. — Она страдала, — тихо, но твердо проговорила Мария. — Она была мне... Она замолчала, едва слышно всхлипнув. Врач не ответил. Он поставил на столик графин воды, стакан, потом подошел к Марии и принялся ее осматривать. — Сотрясение мозга, ушибы мягких тканей головы, — констатировал он. — Переломов со смещениями нет, но я бы, когда закончите, рекомендовал рентгенографию лицевого отдела. Возможно, пара трещин. Ей сейчас нужен покой и нормальные условия. А также не стоит широко открывать рот, возможно, некоторое время нельзя будет есть твердую пищу. Пить очень аккуратно. У вас что? — Я в порядке, — отмахнулся Готтфрид. — Нет, у меня приказ осмотреть вас обоих. Снимите хотя бы китель, он у вас грязный. Готтфрид фыркнул: — Вы предлагаете мне сдать его в химчистку? Врач смерил его тяжелым взглядом: — Знаете, молодой человек... Раздевайтесь. Готтфрид поежился и возразил: — Я в наручниках. — Из того, что мне рассказали, следует, что ее состояние — это по большей части ваша заслуга, — припечатал врач, проигнорировав замечание Готтфрида про наручники. — Поэтому мой вам совет: начните сотрудничать со следствием. Тогда вам будут и достойные условия, и лечение. — Знаете что? — Мария приподнялась и зло посмотрела на врача. — Готтфрид здесь не при чем. Это не он бил меня. А вы стыдите его за то, чего он не делал! Лучше бы вы устыдили этого вашего Швайнбреннера! Готтфрид прыснул от того, как Мария поименовала его заклятого врага, и тут же взвыл — врач надавил на область лонной кости. Перед глазами поплыло. — Вам повезло, — голос врача доносился словно сквозь толщу воды. — Только сильный ушиб. Рвота, судя по всему, от того, что нервничаете слишком. Надо поспокойнее. — Поспокойнее? — снова возмутилась Мария. — Вы вообще в своем уме? — А вам, кажется, я вообще рекомендовал поменьше открывать рот, — меланхолично отозвался врач. — Возможно, у вас перелом. Может, скуловой кости, может, верхней челюсти. Может, сложный перелом. — Мою подругу пытали, — продолжила Мария. — Вы посмотрите, посмотрите на ее тело! Ее невозможно узнать! Я боюсь представить себе, что ей пришлось пережить! Моего любимого человека пинали ногами! А вы так спокойно говорите. — Вам нельзя нервничать, — гнул свое врач. — Лежите спокойно. Отвечайте на вопросы. Потом, если не будете упорствовать, вас переведут ко мне. Я оставлю все рекомендации оберррайтунгсрату Фуксу. — Лучше скажите этому говнюку Штайнбреннеру, чтобы он больше не трогал Марию, — проговорил Готтфрид, глядя врачу в блеклые невыразительные глаза. — Это вне моей компетенции, — тот направился к двери. — Хотя бы тело уберите! — крикнул Готтфрид. — У меня не было такого приказа. Дверь скрипнула; они остались одни в каменной темнице. Готтфрид, скривившись, натянул обратно китель — то ли было чудовищно холодно, то ли его бил озноб. — Тебе не холодно? — спохватился он и взял Марию за руку. Она лишь печально покачала головой и слегка сжала его пальцы. — Каков подлец, — проговорила она наконец. — Тот, кто должен помогать... — Не разговаривай, — попросил Готтфрид. — Слышала его? Тебе лучше молчать и говорить только в случае необходимости. Вот придет Фукс — расскажи ему все! Между прочим, Вальтрауд — жена этого урода. — Я поняла, — Мария грустно улыбнулась уголками рта. — Она-то мне говорила как-то, какой ее муж хороший и обходительный. И как любит ее, уважает и сдувает с нее пылинки. Готтфрид вспомнил, с каким явным наслаждением на лице Штайнбреннер бил Марию, и только покачал головой. Он понятия не имел, говорила ли Вальтрауд правду, но с тем, что когда-то во всеуслышание рассказывал сам Штайнбреннер о своих похождениях, это совсем не увязывалось. — Прости меня, — проговорил Готтфрид, коснувшись своим лбом ее. — Этот доктор был прав. — Ты не виноват, — Мария протянула руку и обняла его за шею. — Я смотрю, вы здесь времени даром не теряете, — хмыкнул Фукс, и Готтфрид вздрогнул — он не услышал ни скрипа двери, ни шагов. Фукс с лязгом захлопнул дверь и прошел внутрь. — Вы бы хотя бы тело убрали, — проговорила Мария. — Потом. Может быть, — махнул рукой Фукс. — Мне сейчас живые важнее мертвых. Итак, Готтфрид. Готтфрид принялся подробно пересказывать все, что происходило с ним в Медэксперотсеке: от того, как его направили туда исполнять повинность, до того, как Адлер рассказал ему о том, кто родился у существа. В какой-то момент Готтфриду показалось, что он слышит собственный голос откуда-то со стороны, из радиоприемника; а мысли его устремились куда-то далеко-далеко. Может, в старый дом в Мюнхене? — Понятно, — кивнул Фукс, когда рассказ об Адлере закончился. — Что с вашим радбоксом, Веберн? Готтфрид встрепенулся — только когда Фукс назвал его фамилию, он понял, что от него что-то хотят. — Простите... Что? — переспросил он. — Что с радбоксом и реактивами? — нетерпеливо повторил Фукс. — Не могу знать, — пожал плечами Готтфрид. — Я думал об этом, но... — Значит, плохо думали, — постановил Фукс. — Жаль. — Мы с Марией кое-что вспомнили, — Готтфрид пошел ва-банк. — Вы? — Фукс заинтересованно переводил взгляд с него на Марию и обратно. — Или уважаемая фройляйн? — Мы, — кивнула Мария и принялась осторожно садиться на кушетке. Готтфрид тут же бросился ей помогать. — Дело в том, что Готтфрид подслушал мой ночной разговор. Ко мне приходил человек. Я не знаю, на кого она работает. Я выполняла для нее мелкие поручения, вроде, кому-то что-то передать, что-то у кого-то узнать. Безделица. Мне нужны были деньги, а она хорошо платила. И потом, она всегда была в партийной форме. Но в тот раз... — Ну? — глаза Фукса загорелись, ноздри раздувались, словно у хищника почуявшего добычу. — В тот раз она поручила мне проследить за Готтфридом Веберном. Чем интересуется, чем живет. И выйти с ним на контакт. Однако очень быстро, — Мария скривилась и облизала разбитую губу, — она приказала мне его убить. — И вы не пошли в полицию? — Нет, — Мария покачала головой. — Она заявила мне, что она сама из гестапо. Даже показала какое-то удостоверение. А я в этом не разбираюсь. Но она сказала, что это с санкции Партии и самого фюрера. Потому что... Потому что Веберн разрабатывал нейтронную бомбу, — выпалила она. — И на самом деле планировал передать ее в руки американцам. Готтфрид онемел. Он понятия не имел, что из того, что сказала сейчас Мария — правда, а что — ее домысел, кроме того, что слышал тогда сам. Но передача бомбы американцам... Он вспомнил обвинения в адрес отца и рассмеялся. — Вам весело? — резко спросил его Фукс. — Может, вы это прокомментируете? — Прокомментирую, — сквозь смех отозвался Готтфрид. — Знаете, мне хауптберайхсляйтер Малер показал кое-какие документы. Я... В точности, как у отца... Рассказать кому... Он усмехнулся и замолчал, глядя куда-то сквозь стену. Теперь точно нельзя было даже упоминать дневник. — И что же за документы показал вам хауптберайхсляйтер Малер? — Фукс сощурился. — И не было ли среди них дневника вашего отца? — Я понятия не имею, вел ли вообще дневник мой отец, — Готтфрид пожал плечами. — Но если и вел, мне его почитать не давали. А что же, у вас он есть? — Есть, Веберн, — серьезно кивнул Фукс. — И дневник есть. И рецепт антирадина, который вы обещали зараженным, тоже есть. И даже антирадин, синтезированный по этому рецепту — есть. А вот реактивов, из которых его синтезировали, — нет. Причем не хватает их в вашей лаборатории! — И как это относится ко мне? — Это мы и будем сейчас выяснять, Веберн, — пообещал Фукс. — Но сначала я бы хотел вернуться к фройляйн Вальдес. Во-первых, раз уж вам показали удостоверение, имя вы должны были запомнить. Во-вторых, какое отношение вы имеете к советской разведке и группировке "Пираты Эдельвейса"? — Она назвалась мне Россвайсс Беккер. Но... — Это не настоящее ее имя, — подхватил Готтфрид. — Настоящее — Вальтрауд Штайнбреннер! Поэтому я бы настоятельно просил исключить из дознания Бруно Штайнбреннера как заинтересованное лицо! — Вот, значит, как, — протянул Фукс, подтянул к себе стул и сел на него. — Рассказывайте. У меня много времени. Уж точно больше, — он хохотнул, — чем у вас. — Я понятия не имею ничего ни о какой разведке, — Мария тяжело вздохнула и закашлялась. Готтфрид вспомнил, как она хотела пить, а ведь этот невыразительный доктор принес воду! — Я дам ей воды, позволите? — спросил он у Фукса. Тот кивнул. — Скажите, пожалуйста, мне сообщили, что показания давал некий оберайнзацляйтер Алоиз Берг, — начал Готтфрид, неловко наливая воду скованными руками и подходя к Марии. — Могу ли я попросить об очной ставке? Брови Фукса поползли вверх. Готтфрид решил не нервировать его пристальным взглядом и принялся поить Марию. — Я, конечно, уточню, — уклончиво ответил Фукс. — Но на вашем месте я бы на это не рассчитывал, Веберн. Или вы что-то еще вспомнили? — Увы, — Готтфрид скроил скорбную мину. — Я просто даже не слишком понимаю, что я такого должен был вспомнить. Фукс снова прищурился и перевел взгляд на Марию: — Вам лучше, фройляйн Вальдес? Вы говорили... — Я помню, — она кивнула. — Я говорила о том, что понятия не имею ни о какой разведке. Но допускаю, что женщина, выдававшая себя за сотрудницу гестапо фрау Беккер, как-то связана с этим всем. А пираты... Я слышала о них. От Тило Шутца, он играл у нас на рояле. И... — Мария покачала головой и всхлипнула. — Говорите, ну! — поторопил ее Фукс. Готтфрид с интересом наблюдал — он совершенно не понимал, что из того, что говорит Мария правда, а что — ложь. — Я не могу... — по ее лицу полились слезы. — Тогда я буду вынужден позвать другого специалиста, — терпеливо пояснил Фукс. — Вы столько всего уже рассказали... Мне бы не хотелось... — Магдалина, — выдохнула Мария и закрыла лицо руками. Готтфрид окончательно запутался. — Мертвым вы уже не поможете! — подбадривал ее Фукс. — Рассказывайте! — Она была зла на партийцев, — пояснила Мария. — Особенно на полицейских. Я не знаю всей истории, но с ней что-то приключилось. Кажется, она попалась на какой-то мелочи, вроде незаконной торговли. С ней обошлись жестоко... Бедная девочка... Мария снова замолчала, размазывая слезы по здоровой половине лица. Готтфрид ощутил жгучий стыд: Магдалина была совсем юной девчонкой. Такой еще жить да жить. А ведь не зайди они в "Цветок Эдельвейса" тем вечером, должно быть, все бы там было по-прежнему. И таракан Тило выслеживал бы кого-то другого, и Штайнбреннер бы не втерся в доверие к Магдалине... — Так она примкнула к пиратам? — поторопил Марию Фукс. — Ну как — примкнула, — Мария вздохнула. — Она отчасти все же была ребенком, понимаете. В чем-то наивной девчушкой, в чем-то — не осознающей своей природы женщиной. Детской ее части это, должно быть, показалось игрой. Передавать письма, петь песни, тайком собираться. — Она вступила в экстремисткую группировку в погоне за романтикой? — хмыкнул Фукс. — А вы? — А я несколько раз ее провожала. Еще как-то помогала передать кому-то записку. — Почему не доложили? Мария покачала головой: — Я не считала то, что увидела, хоть сколько-то опасным. Это были дети, в основном, дети, куда младше самой Магдалины. — Эти дети организовывали нападения на партийную молодежь! Однажды они забросали бутылками с горючей смесью отряд юнгфольковцев! Вам рассказать, сколько других, партийных детей умерло в мучениях? — рявкнул Фукс. — Или вы не подумали об этом? Им всем было не больше четырнадцати! Готтфрид схватился за голову. Как же просто он жил до этого, не зная ни о каких пиратах, разведчиках, всей этой подковерной возне! Не имел дела ни с чем, кроме своей работы да походов в пивную; не пересекался с чертовой гестапо — жил, как порядочный гражданин! А ведь все началось с этого проклятого дневника. — Не подумала, — Мария поджала губы. — Вы правы. — А что нам было говорить людям? Что охранные отряды и полиция не могут защитить детей? Детей — будущее Арийской Империи! Фукс поджал губы и отвернулся. Воцарилась неловкая тишина. — Еще что-то? — он наконец повернулся и выжидательно посмотрел на них обоих. Мария покачала головой, Готтфрид одними губами произнес "нет". Он отчаянно надеялся, что их откровений хватит на то, чтобы допрос с пристрастием прекратили. А также что информация о Вальтрауд Штайнбреннер и правда помешает снова привлечь к дознанию ее мужа-садиста. — Ждите, — бросил Фукс и направился к двери. — Пожалуйста, уточните про очную ставку с оберайнзацляйтером Бергом! — попросил Готтфрид. — И отстраните, пожалуйста, Штайнбреннера. Помимо того, что его жена замешана в этом деле, он меня ненавидит еще со школы. Это может повлиять. — То, что он вас ненавидит, Веберн, не может повлиять, — усмехнулся Фукс. — Какая вам разница, что испытывает палач? Пусть лучше он делает работу с удовольствием, чем без него. Вот посудите сами — как бы вы работали, если бы вам не нравилось ваше дело? Готтфрид промолчал. Подобный ход мыслей был ему отвратителен, пугал его, вызывал только-только отступившую тошноту вновь. Они сидели вдвоем в тишине. Готтфрид не решался заговорить: вдруг они скажут лишнего? Он уже не сомневался, что каждое их слово записывали и прослушивали, а Мария уже довольно наговорила о том, что не сдаст заговорщиков. Хотя ему отчаянно хотелось спросить, что из того, что она рассказала Фуксу, правда, о что — ложь. Никто не приходил, и они не понимали, сколько прошло времени: часы у Готтфрида отобрали в самом начале. Камеры равнодушно взирали сверху, в серый потолок слепо таращились мертвые глаза Магдалины. И неожиданно ожил динамик: захрипел, закашлялся белым шумом, а потом... — ...Катастрофа! — вещал искаженный женский голос. — Херр Вышняков, нашей наемной убийце не удалось ликвидировать ученого Готтфрида Веберна до того, как он передал проект бомбы N наверх. Сейчас задействованы механизмы для того, чтобы ликвидировать звено выше и еще две лаборатории, но это сопряжено с огромными рисками! — Товарищ Штайнбреннер, — захрипел динамик с русским акцентом. — Вы провалили операцию, на которую мы возлагали огромные надежды. Получив оружие, народ будет жаждать войны! — Миссис Штайнбреннер, — вклинился третий голос, тоже женский, мелодичный, с характерным английским прононсом. — Меня интересует еще один вопрос: где мистер Штокер? — Херр Штокер болен и, к сожалению, не может присутствовать. — У меня иные сведения, товарищ Штайнбреннер, — возразил динамик с русским акцентом. — У НКВД есть данные, что лично вы ликвидировали херра Штокера... Готтфрид с удивлением уставился на источник звука: он не понимал ровным счетом ничего. Мария, услышав про НКВД, вздрогнула побледнела и прикрыла рот руками. — Вы должны были убедиться в том, что вашему народу хватает внутренних врагов, — встрял еще один мужской голос. — У нас врагов хватает. Республиканцы постоянно сцепляются с демократами. У Советов, как я понимаю, НКВД держит всех в страхе, идет постоянная борьба с религией и пережитками капитализма. Люди строят коммунизм. Чем заняты вы? Ваши "Пираты"? Что это за детская оппозиция? Почему прохлаждается гестапо? Мы заключали наш договор не просто так! Почему сейчас от Арийской Империи только вы? Где ваш коллега? Динамик заворчал и захлебнулся белым шумом. Готтфрид ошарашенно посмотрел на Марию: — Ты что-то поняла? Она только покачала головой, продолжая закрывать рот руками. Динамик прокашлялся и вновь ожил: — Ну что, Готтфрид? Как тебе это понравилось, а, дружище?Глава 19
19 октября 2020 г. в 15:52
Готтфрид проснулся от холода. Марии рядом не было. Подумав, не было ли все произошедшее сладким сном, дурманом, он огляделся. Сквозь темноту проступали очертания комнаты, по потолку ползли отблески фар. Он встал с кровати, в надежде посмотреть, не вышла ли Мария в коридор, нащупал белье, как услышал за дверью шаги и голоса. Повинуясь любопытству, он оглядел стол — по счастью, там стояло два пустых стакана. Тут же подхватив один, Готтфрид снова приник к двери.
— Почему он все еще жив? — требовательно спрашивал женский голос. Знакомый женский голос. — Мы с тобой поднимали этот же вопрос в прошлое воскресенье, сразу после твоей работы. Ты тогда пообещала это немедленно исправить. Сначала тебя приставили следить за ним, но очень быстро передали приказ ликвидировать. И что? Ты дважды его проигнорировала!
— Я не буду его убивать.
Второй голос, тихо, но твердо. Готтфрид вздрогнул: Мария!
— С Рольфом у тебя не возникало таких проблем. Или это потому, что ты не спала с ним?
— Прекрати!
— Не смей со мной так говорить. Ты всего лишь исполнительница. Как я посмотрю, плохая исполнительница. Он не должен был предоставить проект бомбы! Из-за тебя погибнут советские и американские граждане, Мария. Женщины. Старики. Дети. От провала одной такой маленькой дряни.
— Если бы ты его знала! — в голосе Марии послышались слезы.
— То что? — насмешливо переспросила первая.
Готтфрид наконец понял, где он слышал этот голос. У него снова вспотели руки — он вспомнил, с каким удивлением она посмотрела на него в понедельник, в приемной, посмотрела так, словно не ожидала увидеть, потому что его не должно было там быть. Она. Вальтрауд Штайнбреннер.
— Ты, кажется, не понимаешь, — продолжила Вальтрауд. — Ты не единственный наш агент. Всегда есть зараженные, и другие убийцы и разведчики. Только вот... Ты же понимаешь, что подписала себе смертный приговор? Подумай, Мария, ради чего ты на это идешь?
Готтфрид сполз по двери на пол, едва смог тихо поставить стакан на пол, закрыл руками лицо и беззвучно расхохотался. Он не мог остановиться, он затыкал себе рот, утирал слезы и смеялся, смеялся. Вот почему она выставила его. Вот где она пропадала в прошлое воскресенье, вот почему говорила такие странные слова. Вот почему убила его в кошмарном сне.
И сейчас Мария пыталась спасти его, зная, чем рискует. Готтфрид прекратил смеяться так же внезапно, как начал. Он вскочил и принялся одеваться. Они убегут. Хотя бы на самый край света. В пустошь — куда угодно. Где их не найдут, никогда не найдут. У него есть деньги, у Марии — оружие.
— Готтфрид, — дверь распахнулась и Мария вошла в комнату. И, судя по всему, удивилась, увидев его не в постели, а полностью одетого.
— Мария... Закрой дверь. Нам надо поговорить.
— Да, — она кивнула и поджала губы.
— Ты можешь ничего не объяснять. Я все слышал.
Она встрепенулась и бросилась к нему:
— Что? Что ты слышал?
— Твой разговор с Вальтрауд. Кто бы мог подумать, что она...
Готтфрида вдруг охватило жгучее разочарование. Он всегда тепло относился к Вальтрауд Штайнбреннер, даже несмотря на то, кто был ее мужем. А оказалось, она еще хуже этого гада!
— Какой Вальтрауд? — Мария потрясла головой.
— Женщиной, с которой ты говорила.
— Ее зовут не Вальтрауд. Она Россвайсс Беккер.
Готтфрид потер затылок — он не мог ошибиться! Никак не мог!
— Как она выглядит? — догадка осенила его — конечно, Вальтрауд не стала бы открывать Марии своего настоящего имени.
Мария задумалась — даже вертикальная складка пролегла меж бровей. А потом заговорила. Готтфрид слушал описание и понимал: он не ошибся. Он совершенно точно не ошибся. Россвайсс Беккер и Вальтрауд Штанбреннер — одно лицо. Красивое лицо с приметной родинкой над губой справа и тонким, едва заметным, причудливым шрамом на левом виске.
— Мы собираемся и убегаем, Мария!
— Нам некуда бежать, — она покачала головой. — Они найдут нас повсюду. Не одни, так другие.
— А мы попробуем! Надень что-нибудь удобное и собери немного вещей, скорее! Я помогу. Главное, не забудь пистолет и патроны!
Мария схватила объемистую сумку и принялась скидывать туда белье, деньги, документы, какую-то одежду.
— Оружие!
— Сейчас! — она отперла нижний ящик стола и достала оттуда пистолет, сунула себе за пояс брюк, коробки с патронами передала Готтфриду: — Распихай их по карманам!
— Так точно, — отозвался он. — Это все? Давай сумку! Вальтрауд ушла?
— Да, совершенно точно, — Мария покивала. — Куда мы пойдем, Готтфрид?
— Подальше отсюда, — бросил он. — У меня флюкваген, мы не пойдем, мы полетим!
Он открыл дверь и нос к носу столкнулся с Тило. Тот на сей раз сменил фрак, который, казалось, к нему прирос, на совершенно иное одеяние — темно-синюю форму. Рядом с Тило стоял давешний оберрайтунгсрат Фукс.
— И куда вы собрались посреди ночи, арбайтсляйтер Веберн? Еще и в такой компании? — Фукс смерил Марию взглядом с ног до головы. — Кажется, вы все негодовали, что вас не вызывают? Теперь дождались. Вещи сдайте.
— Я арестован? — неверяще спросил Готтфрид.
— Да, — Тило неприятно усмехнулся. — И вы, и фрау Мария Вальдес.