* * *
За ними не пришли ни на следующий день, ни через неделю. Готтфрид по-прежнему сидел на больничном, Марию пару раз вызывали в управление, и после второго раза она пришла какая-то жутко взволнованная, а потом сунула Готтфриду под нос пахнущую свежей типографской краской красненькую книжицу. — Партбилет! — ахнул Готтфрид. — Мария... Он заключил ее в объятия, она отстранилась и закусила губу. — Ох... Готтфрид... Не знаю. — Чего ты не знаешь? Радоваться надо! — Не знаю, — тень легла на ее лицо, и она сразу стала казаться старше. Толстый слой пудры скрывал огромный ставший трехцветным бланш. — Как вспомню про Магдалину. И этого вашего Штайнбреннера. Готтфрид обнял ее и погладил по волосам: — Все уже кончено, — твердо заявил он. — Магдалину, увы, не вернешь. Мы должны жить дальше. Он прижал Марию теснее — не хотел смотреть ей в глаза. Ему и самому снились жуткие пересохшие глаза Магдалины, ее порванный рот и изломанное тело. Но кому-то теперь надо было быть сильным. Сейчас это был он. — Да, — она покивала. — Мне предлагают место... — Соглашайся! — Готтфрид отстранился и заглянул ей в лицо. — В гестапо, — выдохнула Мария и отвела глаза. Готтфрид вздрогнул. — Это... хорошо, — неуверенно протянул он. — Под прикрытием. — И ты сейчас мне об этом говоришь! — укорил ее Готтфрид. — Я не хочу недоверия между нами, — Мария упрямо повела плечами. — И потом... Мне предлагают служебную квартиру. Она высвободилась из его рук и принялась мерить шагами комнату. — Я не хочу! Я хочу жить с тобой! Готтфрид потер затылок. Вместе жили женатые пары, а это было редкостью; они вполне могли приходить друг к другу, для этого вовсе не обязательно было жить вместе. — Готтфрид, — Мария подошла к нему и обняла. — Разве мы не можем пожениться? Он отвел глаза. Он толком и не думал об этом, но, похоже, Мария была иного мнения. — Разве ты не хотел бы? Жить семьей, — она замолчала и отпрянула. — Мне не стоило. Прости. Как только мне дадут ключи, я перееду, Готтфрид. — Скажи, ты не знаешь, все спокойно? — перевел тему Готтфрид. — Восстание... А официальные новости молчат. — Спроси об этом у своего Алоиза, — бросила она. — Он осведомлен лучше меня. — Мария! — Готтфрид поймал ее за локоть, когда она уже отвернулась и направилась к шкафу. — Я не имею представления о том, что нам надо сделать, чтобы пожениться! Ты же знаешь, это почти не принято. — Штайнбреннеры женаты, — возразила она. — Они — другое дело, — Готтфрид выставил ладони вперед. — Потому что он правильный, а Вальтрауд вообще... — Ты не хуже! — возразила Мария. — Ты так и не понял? Ты ничем не хуже Штайнбреннера! И твой обожаемый Алоиз сидит там же, где Вальтрауд! Но если ты не хочешь... — Хочу! — горячо возразил Готтфрид. — Как только меня выпишут, я все узнаю! — Тогда у меня тоже есть некоторые сведения, — смягчилась Мария. — Как раз от твоего Алоиза. Он тебе, кстати, передавал привет. И настоятельно требовал следить, чтобы ты пил все выписанные тебе медикаменты. Готтфрид виновато улыбнулся — поначалу он и правда пытался прятать чертов бром куда подальше, но Мария неустанно следила за тем, чтобы он пил всю горсть предписанных таблеток и собственноручно ставила ужасно болезненные витаминные уколы. — Зараженные продолжают требовать, чтобы им дали полноправный статус граждан и принимали в Партию. Но, судя по всему, они все-таки найдут компромисс. Конечно, ни о какой Партии, по крайней мере, ее основном блоке, речи идти не может. Но мутантов собираются снарядить на определенные работы. Говорят, это идеальная рабочая сила при правильном стимуле — они очень сильны и... — Мария замялась. — Тупы как пробки, — закончил за нее Готтфрид. — Ну, — она улыбнулась, — в точку. Думаю, Вальтрауд, как опытный кукловод, их додавит. Там как раз еще та гром-баба в агиткоманде, а она, говорят, пламенные речи толкает. Когда трезвая.* * *
Готтфрид вышел на балкон их с Марией квартиры. Они переехали туда чуть меньше года назад, но он никак не мог привыкнуть к новой обстановке: она ничем не напоминала привычные аскетичные условия прежних казенных квартир и казарм. Во-первых, там было целых три комнаты: отдельная кухня, просторная гостиная и уютная спальня; во-вторых, прямо в квартире располагался не только туалет и душ, но даже стояла самая настоящая ванна — впрочем, чистая дерадизированная вода все равно оставалась жутким дефицитом, поэтому ванна скорее напоминала ненужный предмет роскоши; а в-третьих, само убранство квартиры больше походило на старый дом его родителей в Мюнхене, тот, где они жили еще до Катастрофы. А еще и балкон. С каменной балюстрадой, просторный, и вид с него открывался совершенно фантастический: на одну из главных площадей Берлина. Алоиз, правда, сетовал, что из квартир в той части здания, где обретался он, вид был еще лучше, но выхлопотать для четы Вебернов квартиру получше ему не удалось. Готтфрид, правда, и так чувствовал себя неловко — он предпочел бы жить в обычной казенной квартирке, но Алоизу об этом не говорил ни слова, тот и так для них сделал все возможное и невозможное. Да и Марии, похоже, нравилось. Готтфрид обернулся — сквозь панорамные окна он видел, как Мария накрывает на стол в гостиной. На ней было то самое серебряное платье, в котором он увидел ее впервые. Залюбовавшись ею, он направился внутрь. — Не мешай мне, — строго проговорила она, раскладывая приборы на четыре персоны. — Лучше пойди вон, еще полюбуйся. Вернешься, когда придет твой Алоиз. — Я помочь хотел, — рассмеялся Готтфрид. Он уже привык к тому, что как только дело касалось приема гостей или какого-то небольшого торжества, Мария не подпускала его к хозяйственным хлопотам ни на шаг, но неизменно продолжал предлагать помощь. — Все уже готово, — Мария критически осмотрела стол. — Можешь принести ведерко для льда из кухни. Лед в морозилке. Все равно они будут с минуты на минуту. Она подошла к зеркалу в массивной оправе и поправила одной ей заметные выбившиеся из прически пряди. Готтфрид вытер руки платком — он чувствовал себя не в своей тарелке всякий раз, когда начинался подобный официоз. Он бы предпочел не этот безупречно сервированный стол и дефицитное игристое, а простое пиво в ничем не примечательном кабаке или столовой да обыкновенные металлические миски. Или старый добрый "Цветок Эдельвейса" — благо бар все-таки не прикрыли, и они время от времени по старой памяти наведывались туда перекусить и выпить. Мелодичными переливами ожил дверной звонок, Мария серебряной молнией метнулась к двери. Готтфрид высунулся в проем, чтобы убедиться в том, что к ним пришли именно те, кого они ждали. В дверях показались Алоиз и Биргит. Оба не в форме — в гражданском. Готтфрид почувствовал себя еще глупее и принялся теребить манжетную ленту. Алоиз преподнес Марии букет цветов, перевязанный лентой. — Ну привет, дружище, — он пожал руку Готтфриду, осмотрелся и, поправив бабочку на шее, заговорщически прошептал, — давай это... Не мяться в дверях! А то я жрать хочу так, что аж кишки сводит! А там у меня для тебя куча новостей подоспела! Готтфрид напрягся. Всякий раз он ждал плохих известий. Мария ворчала на него, Алоиз посмеивался, и Готтфрид перестал выказывать опасения вслух, но неизменно напрягался, стоило Алоизу сначала надолго пропасть, а потом вынырнуть, точно черту из табакерки, и засыпать его пересказом последних событий. Теперь вот он опять куда-то ездил и только-только вернулся. Мария провела всех в гостиную, чинно рассадила. У Готтфрида заурчало в животе — и он был готов поклясться, что у Алоиза тоже. — Не стесняйтесь, — Мария встала и открыла одно из блюд. — Угощайтесь. Готтфрид, открой, пожалуйста, вино. — Какие новости? — Алоиз уже уплетал за обе щеки салат, пока Готтфрид возился с пробкой. — Нет уж, начинай ты. Пробка наконец поддалась и с громком хлопком вышла из горлышка бутылки, над которым теперь вился ароматный дымок. — Да у меня-то что, — протянул Готтфрид, разливая вино по бокалам. — Все то же. Назначили испытания пушки. Насчет бомбы N Агнета и правда оказалась права: потоки нейтронов рассеивались в атмосфере, поэтому производство подобного оружия все естествоиспытатели тут же признали нерентабельным. Зато пушки показали куда как лучший потенциал. Готтфрид вспомнил, как однажды к нему вот так же вот завалился Алоиз и сказал, что необходимо передать часть чертежей этим их Хранителям. И сам, в свою очередь, после принес проекты советских и американских ученых. С одной стороны, Готтфрида невероятно радовало то, что пока Хранители заправляют всем, новая мировая война не состоится. С другой, он хотел делать что-то полезное, а не заниматься миражом, фальшивкой по своей сути. Алоиз тогда очень грубо его отбрил, заявив, что именно такие, как Готтфрид, гаранты мира, и отец бы его всенепременно гордился бы сыном, но Готтфриду все равно было не по себе. — Опять с Айзенбаумом? — подмигнул Алоиз. — Ну да, — выдохнул Готтфрид. — Но, ты знаешь, с тех пор, как его перевели в отдельную лабораторию и сделали ее координатором, с ним стало намного приятнее общаться. — С равными всегда проще, не так ли, оберберайтшафтсляйтер Веберн? Готтфрид смущенно улыбнулся и отпил вина из бокала — он считал, что для такого резкого его повышения в чине не было никакого повода. А если повод и был, то так привлекать к нему внимания не стоило — довольно было и того, что они с Марией переехали в более престижный район. Хорошо еще, что никто из сослуживцев не видел, как он на самом деле живет. Алоиз еще и настаивал на том, чтобы Готтфрид взял флюкваген поприличнее, но он наотрез отказался и в очередной раз починил свою неизменную старушку. — Не начинай, Алоиз, — укорила его Мария. — А то он опять начнет мучиться совестью, а потом — головными болями. — Совестью? — возмутился Алоиз. — Вообще-то, он, во-первых, совершил прорыв в нашем вооружении, во-вторых, пострадал от заговорщиков и помог расстроить их план! — Ну хватит, хватит, — махнул рукой Готтфрид. Алоиз всякий раз заводил этот разговор, если речь заходила о регалиях Готтфрида. По представленной народу официальной версии, Готтфрида и Марию схватили деятели "Пиратов Эдельвейса", жестоко пытали, в результате чего Готтфрид едва не лишился слуха — а все ради того, чтобы не дать Арийской Империи выйти вперед в гонке вооружений. Поэтому, когда им удалось выбраться и указать на подозрительные места внизу, гестапо и штурмовые отряды занялись тем, чем и положено: обеспечением безопасности граждан. — Лучше расскажи, что там у тебя, — перевел стрелки Готтфрид. — О-о-о, — протянул Алоиз, залпом допил вино и принялся наливать себе еще. — Русский — это сущая каторга! Английский еще терпимый, и слов много похожих. Но выбирать не приходится — они общаются на языке той страны, где происходит заседание. Так что нам несказанно повезло, что тогда они заседали у нас. Все помолчали. То и дело все разговоры возвращались к событиям того дня. Оставалось еще слишком много нерешенных вопросов, хотя с определенного времени от Партии отпочковался ее, своего рода, филиал: в нем состояли так называемые "радлюди". Одни поговаривали, что это такие же унтерменши, как, например, евреи; вторые не соглашались, апеллируя к заключениям биологов, заявивших, что это "новый биологический вид, порожденный Катастрофой". Радлюдям выдали почти человеческие права, отселили в отдельный район и запретили бесконтрольные связи с людьми, во избежание появления гибридов. Готтфрид, конечно, был уверен, что Адлер со товарищи уже изучает последствия межвидовых связей, но помалкивал. В целом, Адлер периодически общался с ним, рассказывая про проект "Сверхчеловек", но без особенных подробностей — впрочем, за ними Готтфрид и не гнался. — Из новостей, — Алоиз посерьезнел. — Мы работаем над усовершенствованием портативной звукозаписывающей техники. Это позволит организовать слежку. Вопрос, конечно, в том, какого ресурса потребует обработка этой всей информации. Но это уже следующая задача. Так можно будет точно знать, где и какие заговоры готовятся. Готтфрид поежился — он вспомнил их разговоры с Марией за закрытыми дверями и четко ощутил, что ему бы уж точно не хотелось бы, чтобы это так или иначе стало чьим-то достоянием. — Кстати! — Алоиз поднял бокал. — Нам с Биргит поручили в следующем месяце внести вклад в демографию! — Что? — переспросил Готтфрид. — Мне казалось, слух у тебя восстановился полностью, — покачал головой Алоиз. — Говорю, будем вносить вклад в демографию! Бигрит покивала с выражением нескрываемой гордости на лице. — В третий раз тебя, — отметил Готтфрид. — Поздравляю вас. — Спасибо! — искренне поблагодарила Биргит. — Я очень счастлива. О такой удаче можно было только мечтать! Чтобы признали годной, да еще и в отцы выдали, — она бросила на Алоиза беглый взгляд и смущенно умолкла. — Да уж, — помрачнел Готтфрид, вспоминая Агнету. Она недавно родила в ЦАМе девочку. От визитов Готтфрида она категорически отказалась, а он и не рвался — видеть Агнету вне работы ему не слишком хотелось, а ребенком он не интересовался. Впрочем, Алоиз к своим тоже не заходил. И вообще визиты отцов в ЦАМ были редкостью. — А из новостей... — Алоиз отодвинул опустевшую тарелку. — Я привез новые чертежи советских ученых. Они там придумали какую-то инновацию. Сам посмотришь. Вот спустим все под видом разведданных твоему хауптберайхсляйтеру, он тебе все передаст. Кстати... В Союзе тоже радлюди головы подняли. Но их быстро выселили в Сибирь. Как они там это говорят... Тайгу валить, вот! — Лучше бы у нас их так же выселили, — проворчал Готтфрид и почувствовал на себе недовольный взгляд Марии. — А Америка что? — У них снова паранойя на тему призраков коммунизма и нацизма. На сей раз демократы обвинили консерваторов в нацизме, а те не остались в долгу. Ну и грызутся, — Алоиз усмехнулся. — Мне кажется, появись у них там динозавр, они внимания не обратят, не то что какие-то зараженные. Биргит тихонько засмеялась, но так заразительно, что вскоре веселились все. Беседа перетекла в непринужденное русло, зазвучала веселая музыка, разумеется, одобренная Партией, из холодильника в ведерко перекочевала еще пара бутылок игристого. Готтфрид отметил, что такие посиделки становятся все более веселыми и напоминающими прежние времена: забывался леденящий кровь страх, реже и реже перед глазами возникал облик измученной Магдалины, жизнь возвращалась в свое русло. Его, конечно, все еще занимал вопрос о том, почему же им все-таки помог Тило, но спрашивать он не решался с тех пор, как Алоиз, скривившись, положил руку Готтфриду на плечо и сказал как отрезал, что тот не хочет знать о мотивах Тило ровным счетом ничего, а самого Готтфрида они — по счастью — нисколько не касаются. Мария тоже молчала и как-то загадочно улыбалась, поэтому Готтфрид решил отложить все в долгий ящик. Дневник отца он по-прежнему изучал — по вновь представленным сведениям, его изъяли у активистов "Пиратов Эдельвейса", дерадизировали и признали важным историческим документом, доступ к которому был предоставлен ограниченному кругу лиц. Достаточно забавным Готтфриду показался тот факт, что хауптберайхсляйтер Малер обязал Айзенбаума ознакомиться с дневником, после чего тот вообще больше не поднимал с Готтфридом тему взаимоотношений их отцов. Хотя было еще кое-что. Готтфрид несколько раз пытался выяснить у Алоиза, когда вообще появились Хранители и как давно они принялись обменивать ученых наработками за их спинами. Поначалу Алоиз отмалчивался, а потом рассказал, что утечка информации по оружию Х действительно была организованной. О роли Фридриха Веберна и Людвига Айзенбаума он ничего не знал — или говорил, что не знал, слишком уж рьяно и поспешно открещивался; но Готтфрид настаивать не стал. Он видел гестаповские застенки и решил, что в данном случае незнание — неплохой гарант безопасности. — Готтфрид, — голос Марии выдернул его из раздумий. — Давай присоединимся к ним? Алоиз и Биргит танцевали вальс под музыку Штрауса. Готтфрид отвел глаза: — Может, не стоит? — Ты всякий раз отказываешься, — вздохнула Мария. — А ведь тут и места достаточно, и врач тебе уже давно подобное разрешил! — Я... не умею, — выдавил Готтфрид. Мария рассмеялась и потянула его за руку. — Ерунда! Я покажу! Он встал, и она прижалась к нему, положила его руку себе на талию и прошептала: — На раз-два-три, кругами! У Готтфрида голова пошла кругом от ее голоса безо всякого вальса. Ритм сам по себе увлек его за собой, и они остановились только тогда, когда прозвучали финальные аккорды. — Да, дружище, — резюмировал Алоиз. — Ты можешь гордиться! Гаже зрелища я в жизни не видел. Биргит рассмеялась, а Мария нахмурилась и обняла Готтфрида: — Ты чересчур строг к нему. Готтфрид рассмеялся — он вовсе не чувствовал себя уязвленным. Напротив — каким-то совершенно глупо счастливым. Уже ночью, когда Алоиз и Биргит ушли, а Мария привычно уткнулась ему в грудь лицом, он неожиданно понял, что страх исчез. Улетучился, испарился. Его по-прежнему передергивало, когда он видел на работе самодовольную рожу Штайнбреннера; поначалу он ощущал себя неуютно, принимая кофе из рук Вальтрауд, но теперь как будто кто-то переключил тумблер. Его положение в Партии было прочным, его ценили как ученого и как координатора рабочей группы. Его даже повысили в чине. Рядом была женщина, прошедшая с ним через самое пекло. И именно сейчас Готтфрид понимал одно: даже там, где, казалось, кончились все дороги, их путь продолжался.